традиционное учение об элокуции включало в себя

Элокуция и ее разделы. Понятие риторического приема

Частью риторики является канон элокуция («словесное выражение»». Именно здесь рассматривается организация конкретного языкового материала, вплоть до подбора лексики и конструкции отдельных предложений. Словесное выражение должно соответствовать четырем критериям:

1) правильность (отвечать правилам грамматики, нормам правописания и произношения);

2) ясность (состоять из общепонятных слов в общепринятых сочетаниях, не приветствуется включение абстрактных, заимствованных и других слов, которые могут быть не ясны аудитории);

3) изящество (быть более эстетичным, чем повседневная речь);

4) уместность (гармония темы и выбора языковых средств, прежде всего лексики).

Указанные компоненты канона «словесное выражение» составили основу современной науки о культуре речи. Ранее наиболее объемную часть риторики составлял один подраздел канона «словесное выражение» – учение о фигурах. Высказывалось мнение, что все «словесное выражение» и вообще вся риторика без остатка сводится к учению о фигурах. Самих фигур наукой насчитывается около сотни. Однако в связи с распространением риторики по территории привело к одновременному использованию латинских и греческих названий, к которым добавились наименования из новых языков. Поэтому для обозначения одной фигуры на протяжении веков стало использоваться большое количество синонимичных терминов.

Попытки классифицировать фигуры предпринимались еще в античности.

Первоначально были разделены фигуры мысли, которые позднее обособились в самостоятельную группу тропов (метафора, метонимия и др.), и фигуры речи. Последние подразделялись, по Квинтилиану, на фигуры, основанные на форме речи (грамматические фигуры), и фигуры, основанные на принципах размещения слов.

К другим распространенным классификациям относилось подразделение на фигуры слова (аллитерация, ассонанс) и фигуры предложения (парцелляция, эллипсис, многосоюзие, бессоюзие и др.) (Ведение в культурологию. Курс лекций / Под ред. Ю. Н. Солонина, Е. Г. Соколова. СПб., 2003. С. 149—160).

Как ни интересна была бы речь, внимание слушателей со временем притупляется, и они перестают воспринимать ее. Поэтому ритору необходимо знать приемы управления аудиторией.

Одним из интересных ораторских приемов является так называемая тайна занимательности. П. Сергеич указывает, что «внимание слушателей получает толчок, когда оратор неожиданно для них прерывает начатую мысль, – и новый толчок, когда, поговорив о другом, возвращается к недоговоренному ранее».

К специальным ораторским приемам относят вопросно-ответный ход. Ритор вслух рассуждает над поставленной проблемой. Он ставит перед аудиторией вопросы и сам же на них отвечает, выдвигает возможные предположения и возражения, приходит к определенным выводам.

Нередко юмор становится очень действенным средством разрядки, оживления внимания аудитории. Чтобы достичь взаимопонимания со слушателем, в публичном выступлении используется прием сопереживания.

Выступающий может соглашаться или не соглашаться с мнением предыдущего оратора по обсуждаемому вопросу, цитировать его слова, обыгрывать их. Такой прием получил название апелляции к речи предыдущего оратора.

Ритор для пробуждения внимания аудитории может обратиться к известным или неизвестным событиям, имеющим определенную значимость для аудитории, помогающим осмыслить суть рассматриваемой проблемы, т. е. апеллировать к событиям.

Апелляция к погодным условиям – еще один прием управления аудиторией, когда оратор, говоря о каких-то событиях, ссылается на дождливый или солнечный день, ветреную или теплую погоду и прочее, усиливая тем самым эффект от своей речи.

Чтобы подкрепить свою позицию, сделать ее более убедительной, оратор приводит слова крупных ученых, видных государственных, политических или общественных деятелей, ссылается на известные научные труды, газеты, журналы, мнения авторитетных деятелей. Этот прием называется ссылкой на авторитеты или известные источники.

В некоторых случаях полезна апелляция к интересам аудитории.

Выделяют также такой прием, как апелляция к личности оратора. В данном случае выступающий обращается при обсуждении каких-либо вопросов к собственному опыту, приводит случаи из своей жизни, говорит о своем восприятии тех или иных событий.

Оживляют выступление и примеры из художественной литературы, пословицы, поговорки, крылатые слова и фразеологизмы. Кроме того, помогает и обращение к аудитории. В управлении могут быть полезны голосовые приемы, т. е. повышение или понижение голоса, изменение его громкости, темп речи. Пауза здесь придает значимость сказанному или тому, что будет сказано.

Источник

Книга: Риторика. Инвенция. Диспозиция. Элокуция. Клюев E. В. глава 4

§ 1. Элокуция в составе риторики

При желании осуществить «официальное представление» элокуции можно исходить из следующих (обычных для пособий по риторике) уста­новок.

В сущности же элокуция изначально давала рекомендации довольно широкого спектра и апеллировала к таким категориям, как:

Очевидно, стало быть, что вопрос о том, как сказать, отнюдь не ставился исключительно в плоскость «сказать красиво». Красота, в соответствии с приведенными выше категориями, становилась на их фоне своего рода следствием чистоты мышления и изложения.

Вне всякого сомнения, было бы весьма и весьма теоретически заманчи­во попытаться представить здесь элокуцию подобно тому, как была пред­ставлена диспозиция, то есть повторить названия логических ошибок и. проследить, как они выглядят в «позитивном варианте».

Однако, как всякая чрезмерно «стройная» теория, подобная конструк­ция, видимо, выглядела бы подозрительно. Поэтому данную идею при­шлось оставить в покое. Однако всякий раз, когда мы будем располагать возможностью соотнести ту или иную фигуру с соответствующим ей пара­логизмом, попытка такая будет предприниматься.

Переходя к теории фигур, как часто еще называлась элокуция (а впо­следствии и риторика в целом), следует, видимо, еще раз напомнить, что фигуры в данном пособии рассматриваются как позитивные аналоги логиче­ских ошибок.

Не претендуя на развернутый и тем более исчерпывающий ответ, ска­жем только, что разгадка может находиться прежде всего в плоскости «системы координат», применительно к которой рассматривается то или иное речевое явление. Дело, на наш взгляд, в том, что оценка задается са­мой системой координат, иными словами, типом сообщения, к которому принадлежат соответствующие высказывания.

Внутренняя «среда» речевого целого как система однородно соотнесен­ных компонентов создает необходимый фон для восприятия «проблематичного» речевого явления: будет оно логической ошибкой или риторическим открытием, зависит от того, как оно взаимодействует с дру­гими компонентами внутренней среды. Внутренняя среда и выступает той системой координат, в которой квалифицируется речевое явление.

Однако данная система координат входит в другую систему координат, более общего свойства: имеется в виду вся совокупность сообщений какого-либо типа, организованных приблизительно одинаковым образом, что, в свою очередь, дает возможность квалифицировать эту совокупность как определенный стиль речи.

Особенно вдаваться в подробности риторики как учения о стиле здесь едва ли целесообразно. Хотя риторика первоначально действительно игра­ла и эту роль, соответствующие полномочия были впоследствии переданы поэтике и стилистике, которые и стали отвечать за стилистические катего­рии. В том же дискурсивном варианте риторики, который здесь предлага­ется, учению о стиле просто не остается места.

Заметим тем не менее, что, даже не разбираясь с понятием стиля как та­кового, легко представить себе, что «риторические открытия» типа голово­кружительных метафор, гипербол, парафразов уместны далеко не в любом типе текста. Или, говоря осторожнее, не в любой тип текста они могут быть включены органично.

Но речь идет исключительно о резко индивидуальных метафорах, гипер­болах, парафразах и проч., между тем как существуют, и на это постоянно указывается в нашем пособии, и так называемые общеязыковые варианты тех же самых речевых явлений.

И действительно, запрета на использование фигур в каком бы то ни было типе сообщения налагать не принято: если фигура выполняется мас­терски и с учетом «времени и места», она обычно не подлежит суду.

Этой общей рекомендацией учебных пособий по риторике прошлого века ограничимся и мы. Дело ведь еще в том, что отношения между разны­ми типами текстов сегодня и отношения между разными типами текстов, скажем, в античности, естественным образом неодинаковы. Вот почему проекция теории стиля на современную текстовую практику может быть, мягко говоря, непродуктивной,

§ 2. Прямые тактики речевого воздействия

· прямые тактики речевого воздействия,

· косвенные тактики речевого воздействия.

В этом параграфе мы обсудим преимущества и недостатки прямых так­тик речевого воздействия на фоне косвенных тактик. Сами же по себе кос­венные тактики речевого воздействия составят содержание § 3.

Прямая тактика речевого воздействия есть тактика открытого типа. Предполагается, что, пользуясь открытыми Тактиками, говорящий сообща­ет слушателю просто и непосредственно то, что имеет в виду. О подобного рода речевых тактиках точно высказался один из выдающихся современ­ных лингвистов Дж. Серль:

«К простейшим случаям выражения значения в языке относятся такие, при которых говорящий, произнося некоторое предложение, имеет в виду ров­но и буквально то, что он говорит. В таких случаях происходит следующее:

говорящий стремится оказать определенное. воздействие на слушающего; он стремится сделать это, побуждая слушателя опознать его намерение с опо­рой на имеющиеся знания о правилах, лежащих в основе производства выска­зываний. Известно, однако, что подобная семантическая простота присуща далеко не всем высказываниям на естественном языке: при намеках, выпадах, иронии, метафоре и т. п. значение высказывания данного говорящего и значе­ние соответствующего предложения во многих отношениях расходятся. «[2]

Высказывание это интересно не только в том отношении, что фиксиру­ет дистанцию между прямыми и непрямыми способами выражения значе­ний в языке. Оно еще и квалифицирует первые как «простейшие», что для понимания сути прямых тактик воздействия на слушателя чрезвычайно интересно.

Однако на самом ли деде так плохи лексические повторы? Не имеет ли смысла оценить в них хотя бы такое явное достоинство, как точная и регу­лярная отсылка все время к одному и тому же объекту? Между прочим, прежде всего (хотя, разумеется, и не исключительно) такие повторы прида­ют сообщению то важное свойство, которое в современной литературе по лингвистике обозначается словом «связность».

Исходя, в частности, и из этого достоинства прямых тактик речевого воздействия, многие предпочитают именно их, ценя, однако, не только их «точность и последовательность», но и неконфликтность по отношению к критерию искренности. Так, среди журналистов (особенно начинающих) считается едва ли не само собой разумеющимся, что прямые тактики рече­вого воздействия наиболее предпочтительны, прежде всего, как показате­ли «честных» коммуникативных стратегий.

Это мнение было бы справедливо в том случае, если бы за всеми кос­венными тактиками речевого воздействия скрывались «нечестные», предо­судительные речевые цели. Однако, разумеется, это отнюдь не так: косвен­ные тактики речевого воздействия вовсе не базируются на том, что любая речевая цель, которую мы не называем прямо, не может быть названа пря­мо в силу ее «недоброкачественности».

Другое дело, что высказанное косвенно по причинам собственно се­мантического свойства часто не может быть «переведено» на язык прямых формулировок. Но утаить речевую цель отнюдь не обязательно означает «приготовить неприятный сюрприз»: часто прямое называние речевой це­ли просто расстраивает взаимодействие (ср.: «Сейчас я похвалю Вас. » или «В следующем моем высказывании я высоко отзовусь о Ваших способно­стях. » и проч.).

Тем не менее, практика показывает, что в большинстве речевых ситуа­ций говорящие даже не сомневаются в необходимости прямо формулиро­вать свою речевую цель: дескать, давайте называть вещи своими именами. Подлинные («свои») имена вещей едва ли действительно кому-нибудь из­вестны.

Здесь важно подчеркнуть, что варьирование форм выражения оказыва­ется законом самого языка. Действительно, если связь между словом и ве­щью произвольна (это их отношение выдающийся лингвист Фердинанд де Соссюр назвал «асимметричным дуализмом языкового знака»), то «имен вещей», которые отвечали бы сущности вещей/просто не существует. Лю­бое имя, с этой точки зрения, условно, то есть вариабельно.

Иными словами, проблема выбора между прямыми и непрямыми фор­мами воздействия на слушателей отнюдь не сводится к лингвистически безответственной и творчески бескрылой формулировке «давайте называть вещи своими именами». В современной лингвистике проблема эта выгля­дит, например, как сложнейшая проблема соотношения прямых и Косвен­ных речевых актов. Занимающиеся этой проблемой утверждают, что суще­ствуют такие коммуникативные ситуации, в которых прямой речевой акт невозможен или нежелателен. Вообразим себе хотя бы некоторые из таких коммуникативных ситуаций.

Вы впервые приходите в качестве гостя в дом, с хозяевами которого вы едва знакомы. Вас сажают спиной к открытому окну, из которого дует. Вам ‘ кажется, что следует закрыть окно.

Как может быть сформулировано в речи это ваше желание?

Ваша невеста приготовила к какому-то торжеству пирог. Пирог сильно недосолен. Соли на столе нет* Вы считаете, что соль необходима.

Как вы обозначите в речи ваше мнение?

Ваш друг приглашает вас провести вечеринку вместе с ним. Компания, в которую вас приглашают, не устраивает вас, но состоит из людей, кото­рые дороги вашему другу, Вы чувствуете себя вынужденным отказаться,

Каким образом ваш отказ Может быть представлен в речи?

В самом деле, ситуация А, скорее всего, будет решена вами следующим образом: «Вам не дует?» (обращение к соседу) или «Сегодня холодный ве­чер» (высказывание в пространство), или «Синоптики обещали потепление» (высказывание в пространство), или «Не лучше ли нам закрыть окно?» (приглашение к участию в обсуждений проблемы) и т. д.

Применительно к ситуации Б вы выберете, вероятнее всего, что-нибудь вроде: «Что-то мне сегодня все кажется несоленым» или «Я всегда все солю дополнительно», или «У тебя не найдется соли?» (последняя форма предпо­лагает, разумеется, не праздный интерес к тому, есть ли в доме соль, а на­мерение получить ее) и т. п.

Ситуация В может быть наиболее успешно преодолена посредством формулировок типа: «Я очень занят сегодня вечером» или

Гассенди, отчего ты сник над’ грудой старых книг?

Всю ночь твердит Te6j& родник: я говорил уже об этом!

Однако именно в силу того, что повторы в конце смежных предложе­ний могут производить впечатление неловкой и неуместной рифмы (по­вторим, нежелательной в нестихотворном дискурсе), эпифора в русскоя­зычной речевой практике не относится к разряду самых употребительных фигур. Факт этот, может быть, заслуживает сожаления, поскольку семан­тические возможности эпифоры чрезвычайно широки.

· Модель: Замечательно, не так ли? Трудно сравнить с чем бы то ни бы­ло, не так ли?

· Пример: Кто должен взяться за это, если не мэр? И кто потом в любом случае получит по шапке, если не мэр?

6 (60) Анадиплозис происходит от греческого anadiplon, что означает уд­военный. Фигуру эту можно рассматривать как своего рода противополож-

На этом примере хорошо видна «инфекционность» анадиплозиса: он способен «заразить сходством» предложения в целом — только по при­чине подобия частей- Естественно, паралогическая операция (намерен­ное однообразное построение соседних конструкций) не подлежит суду, с точки зрения логики, вследствие мощного семантического эффекта анадиплозиса.

· Ряд: Он не прав. Не прав любой, кто сердится; У нас, как в Греции. В Греции все есть; Подсудимый, встаньте. Встаньте и покиньте по­мещение!

· Модель: Позвольте мне не отвечать на ваш вопрос. Позвольте мне задать встречный вопрос в ответ на ваш вопрос.

· Пример: Кто-то, вне всякого сомнения, должен говорить правду. Кто-то, и это тоже несомненно, должен, наоборот, утаивать правду.

Риторическая функция в минимальной степени представлена и в этом высказывании. Семантически конфликтные предложения скреплены сим

рукции. Причем конструкции необязательно воспроизводятся полностью: понятно, что неповторяющаяся средняя часть может быть структурирована по-разному.

· Модель: Позвольте мне не отвечать на ваш вопрос. Позвольте мне задать встречный вопрос в ответ на ваш вопрос.

· Пример: Кто-то, вне всякого сомнения, должен говорить правду. Кто-то, и это тоже несомненно, должен, наоборот, утаивать правду.

· Ряд: Никакие революции нашу страну не спасут. Никакие долгоиг­рающие реформы ее, впрочем, тоже не спасут; Врачи должны забо­титься о нашем здоровье. Врачи не должны предоставлять нам самим заботиться о нашем здоровье.

8 (62) Диафора (греч. diapherein- разносить, различать) представляет собой повтор-ретроспекцию, то есть возврат назад, к только что прозву­чавшему, и повторение его в измененном, чаще всего усиленном, значе­нии.

Описать же диафору необходимо в трех отношениях. Во-первых, для диафоры необязательно, чтобы предложения были соседствующими: подхват (как возврат к ранее прозвучавшему) может быть осуществлен и «спустя некоторое время». Здесь важно, чтобы ‘»ранее прозвучавшее» к моменту подхвата еще оставалось в памяти. Во-вторых, диафора предполагает не просто повтор, но обязательно повтор с последующим переосмыслени­ем. В-третьих- и это, может быть, важнее всего, подхватываемая структура не становится началом следующего предложения, а чаще всего составляет самостоятельное усеченное (или, реже, полное) предложение. Переосмыс­ление же его осуществляется уже в следующем за ним предложении.

· Модель: Все придется начать снова. Снова? На это уже нет сил.

· Пример: Все спрашивают, как это получилось. «Получилось!» Этому отдана почти вся жизнь.

· Ряд: Слишком многое в жизни строится вокруг «зачем». Зачем! Вот тоже глупое слово; Закончилась предвыборная кампания. «Предвыборная» — а продолжается чуть ли не до сих пор!

Эту-то особенность хиазма часто и используют при подчеркивании ри­торической функции, то есть при желании выстроить действительно се­мантически интересные отношения между понятиями. Нужно только пом­нить главную особенность хиазма: третий член хиазма всегда, чисто авто­матически, находится в центре внимания, на него наделается основной ак­цент.

· Модель: ездок был глуп, умен был конь

Своего рода спекулятивный хиазм: признак, берущийся в качестве об­щего, демонстративно расплывчат настолько, что способен служить какой угодно цели (в некотором отношении велосипед, может быть, действитель­но «‘практичнее», но существуют и отношения, в которых явно «практичнее» мотоцикл!). В данном случае цель-реклама велосипедов, ей общий признак и служит:. Крест (как и всякий крест) акцентирует третий член хиазма, в данном случае велосипед, объект рекламы, который и «тянет на себя» основное внимание адресата.

Семантические возможности данной фигуры нетрудно оценить на классическом примере эпанодоса, принадлежащего Леонардо да Винчи:

Кто не знает, чего хочет, должен хотеть того, что знает». Очевидно, что эпанодос становится чрезвычайно богатой почвой для философских кон­троверз и что с его помощью можно продуцировать довольно неожидан­ные высказывания. Причина состоит в том, что называется «вторичным порядком». Понятия, которые возможно упорядочить хотя бы один раз, всегда поддаются переупорядочиванию, причем «вторичный порядок» обычно интереснее первичного.

· Модель: первые станут последними, а последние — первыми

Чрезвычайно к месту употребленный эпанодос, действительно отве­чающий реальным процессам, происходящим в современной России. «Взаимозаменяемость» политических сил как раз и обусловливает ус­пешность применения данной фигуры, фактически доводящей до абсурда (подобно паливдрому) правило симметричности, лежащее в основе любой аналогии. Паралогическая операция— создание симметрии там, где нет оснований для аналогии — оказывается оправданной контекстом речевой ситуации (положением дел в сегодняшней России).

· Ряд: желание приближает цель, цель приближает желание; мечта на­чинается там, где кончается действительность — действительность кончается там, где начинается мечта.

Понятно, что если отсутствие союзов в высказывании есть признак, реализуемый последовательно, то асиндетон можно рассматривать в каче­стве конструктивной (а не деструктивной!) фигуры: как постоянное нали­чие чего-то определенного, так и постоянное отсутствие чего бы то ни было делают синтаксическую структуру более однородной. Поэтому асиндетон и рассматривается нами как фигура конструктивного, структурирующего свойства.

Чего можно добиться использованием асиндетона? Довольно интерес­ных смысловых отношений между словами, монтируемыми без помощи союзов. Дело в том, что союзы; как правило, обязывают следующие друг за другом слова или предложения к более точному смысловому соответствию друг другу. В том случае, когда союзы отсутствуют, возникает возможность создания внутренне более свободных структур, часто дающих необычные понятийные или композиционные ряды. Этим и имеет смысл воспользо­ваться тому, кто осуществляет асиндетон.

· Модель: XX век — и деваться некуда от грибов; белых, красных, зеле­ных, голубых, песочных, атомных!

· Пример: А представители власти, говорят, переселяются в столицу, го­ворят, ездят на курорты, говорят, проворовываются, говорят, врут, гово­рят, дерутся.

Ясно, что обозначение связи между всеми этими однородными чле­нами потребовало бы немыслимой изворотливости в использовании раз­нообразных союзов — от необходимости такой и избавляет паралогика, отменяя логическое правило объединять в одном ряду лишь действитель­но однородные члены.

· Ряд: Зонтики, немецкие колбаски, нищие, пиво, девицы без одежды, мафия. Гамбург; Делается это быстро, привычно, глупо, зря; Нач­нешь, бросишь, опомнишься, вернешься, поздно, прошло, пропало.

К бессоюзно объединенным понятиям (предложениям) не предъявля­ется претензий. К понятиям (предложениям), объединенным одними и теми же союзами, претензий предъявляется слишком много. Малейший случай несоответствия начинает быть виден как сквозь увеличительное стекло, вот почему обилие повторяющихся союзов делает семантическую структуру следующих друг за другом синтаксических явлений особенно прозрачной. Значения слов и конструкций предстают едва ли не в новом свете’— в этом и состоит семантический эффект полисиндетона.

· Пример: Пациенты приходят, а врачей нет, а врачи на забастовке, а за­бастовка-то получается против пациентов!’

· Модель: Это уже говорилось уже это не раз!

· Пример: (реклама духов) бесконечно возобновляющееся благоухание, возобновляющееся бесконечно!

В общем-то понятно, какие претензии к апокойну с точки зрения нормативного синтаксиса могли бы иметь место: данная структура син­таксически просто невозможна, однако за фигуру эту отвечает не логика, не) паралогика.

· Ряда обнаружить не удалось.

Киклос как фигура тоже предполагает повтор одних и тех же, слов в од­ном и Том же предложении, причем в соответствии с определенной твердой схемой. Начальные слова предложения возвращаются в качестве слов, заключающих данное предложение. В качестве классического образца киклоса принято приводить шекспировское «Коня, коня, полцарства за коня!» («Ричард Ш»).

· Модель; Хорош, ничего не скажешь, хорош.

· Пример’. Забастовка, которая ничем не завершается, не забастовка.

Здесь удобно проследить, как на протяжении короткого предложения киклос меняет смысл повторяемого слова на чуть ли не противоположный. Причем случай этот отнюдь не принадлежит к составу уникальных: киклос довольно часто приводит к самым неожиданным смысловым метаморфо­зам, и изменение значения слова на противоположное отнюдь не самая «рафинированная», хоть, может быть, и самая наглядная из них. Во всяком случае то, что произошло в нашем примере, можно квалифицировать в ка­честве «приобретения дополнительного опыта»: один из видов забастовки, который мы бы сочли таковым, забастовкой отнюдь не является (а являет­ся, например, фактом «социальной истерии»!).

Паралогическое правило, разрешающее лексическое однообразие в пределах одной и той же синтаксической структуры, доказывает свою справедливость тем, что лексическое однообразие, которое в данном случае могла бы зафиксировать логика, отнюдь не всегда ошибка. В намеренном исполнении соответствующая «ошибка» легко превращается в достоинство высказывания: лексическая единица, несколько плоская до начала выска­зывания, открывает неожиданные «смысловые глубины» к моменту его завершения.

· Ряд: Выходите, пожалуйста, граждане, выходите; Почему же это не­правильно, ну, почему же; Отравленная вода — это не вода, а отрав­ленная вода.

Однако развитие рекламы привело к тому, что взгляд на рифму при­менительно к повседневному дискурсу несколько видоизменился. Пред­полагается (и вполне небеспочвенно), что рекламный слоган, дополни­тельно скрепленный звуковым повтором, прочнее держится в памяти, чем не обладающий этим свойством, — даже если звуковой повтор носит, так сказать, любительский характер.

· Модель: Ваша киска купила бы «Вискас».

§6.2.2.2. Деструктивные фигуры

Сама по себе инверсия есть такое преобразование в составе предложе­ния, при котором конструкция в целом оказывается перекошенной в нуж­ную говорящему сторону. Перекос этот сигнализируется посредством пе­ребрасывания составляющих высказывание с «естественного» для них мес­та в предложении на «неестественное» (чаще всего вперед, что, однако, не является абсолютным правилом).

Понятно, что о естественности/неестественности говорится условно, то есть с точки зрения логики, а не паралогики- Понятно и то, что, попадая «не в свою тарелку», инверсированные структуры ведут себя совершенно иначе, чем если бы они находились в «специально отведенном для них мес­те». Их смысловые возможности как бы открываются заново. В этом нет ничего удивительного: любая нетривиальная позиция есть позиция акцен­тирующая, привлекающая внимание.

Необходимо лишь не забывать, что для инверсии (как, в сущности, и для любой деструктивной фигуры) необходим некий упорядоченный син­таксический фон: инверсия на фоне инверсии едва ли будет замечена и надлежащим образом оценена.

· Модель: Разумного я от вас ожидал предложения, понимаете?

· Пример: Народу дайте же наконец возможность увидеть вас поблизости от себя, господа народные депутаты!

Хорошо заметная инверсированная позиция слова «народ» акценти­рует, как и полагается в случае с инверсией, важный для говорящего смысл — поддержанный, кстати, и словосочетанием «народные депута­ты»: тот, кто избран народом представлять его интересы, не должен быть в стороне от народа. Мысль не слишком оригинальная, но «спасенная» инверсией, переводящей разговор из области мыслей в область чувств и воспринимающейся как «крик отчаяния».

Обратим внимание на то, что инверсия, с которой мы имеем дело в примере, довольно глубокая (глубина инверсии определяется тем, на ка­кое количество позиций та или иная составляющая предложения пере­мещается). Слово, которому логический синтаксис отвел бы пятое место в предложении, переставлено на первое место, так что «разрыв» оказы­вается довольно большим. Впрочем, это еще не предел: паралогический тип высказывания знает и случаи более глубоких инверсий.

· Ряд: Победы, собственно, тогда у Белого дома никто из нас и не ожи­дал; Выслушать мнение зрителя о том, что происходит в вашем теат­ре, прошу вас, наконец; Ведь укорачивается на наших глазах все сильнее и сильнее жизнь-то!

Таким образом, анастрофа, «немножко нарушая» правила норматив­ного синтаксиса, вполне способна оказаться гораздо более серьезным «нарушением» смысла словосочетания или предложения в целом. Может быть, и не имеет смысла сохранять анастрофу в виде отдельной «рубрики» в составе инверсии, однако значение этого термина настолько точно, что отказываться от него тоже едва ли имеет смысл.

· Модель: Да что ж ты прямо как девка красная!

· Пример: Глава концерна любит очень, когда его критикуют.

Таким образом, предпочтение паралогике опять содействует реализа­ции риторической функции данного высказывания.

· Ряд: А новый его фильм — это уже просто резинка жевательная; Подиумное платье напоминает банный халат — на лацкане забыта при­щепка бельевая.

Следует, может быть, также обратить внимание на то, что собственно конструкция с эллипсисом иногда требует помощи ближайшего контекста, без которого эллиптическое построение не может быть адекватно понято.

· Пример: Депутат «» за лацканы его/зал — в смех, телеоператоры

за камеры, телезрители — недоумевать да пожимать плечами.

Пример реферирует к памятной многим потасовке в Государственной думе. Динамичный эллипсис в этой зарисовке «пpoглaтывaeт» довольно крупные синтаксические периоды, давая возможность адресату самому достроить лишь обозначенные автором конструкции. И это понятно: для описания акта физической расправы в таком официальном месте, как Гос­дума, фактически не существует этически приемлемых формулировок.

Тут очень легко сорваться на выражения, принятые при описании по­тасовок вообще, но они едва ли пригодны, поскольку речь в некотором смысле идет о «лице нации». Эллипсис приобретает, таким образом, отчетливо риторическую функцию: предлагаемые конструкции резко рас­ходятся с «позволяемыми» нормативным синтаксисом узаконенными эллиптическими структурами. Паралогика— как более лояльная область речевой практики — оказывается здесь как нельзя более кстати. • Ряд: ты — мне, я — тебе; ‘Поскольку в этой стране никто ни за что не отвечает и отвечать, видимо, никогда не будет, постольку— царь;

Смех — они обсуждают идею новой пресс-службы-

Для парцелляции существенно, чтобы обособляемые таким образом члены предложения в принципе могли быть структурно выделены, то есть находились на более или менее ‘Удобном» месте в предложении относи­тельно других членов предложения. Однако этот вопрос решается индиви­дуально применительно к каждой отдельной синтаксической структуре и потому не может быть генерализирован.

· Модель: Выйдем. Поговорить.

· Пример: Но решение этого вопроса нельзя откладывать на три дня. на два. на один!

Парцеллированная группа однородных обстоятельств представляет со­бой фактически одно обстоятельство: «Но решение этого вопроса нельзя откладывать вообще’. Это подразумеваемое обстоятельство градуируется, оказываясь представленным, что называется, «‘по частям», в результате не­скольких последовательно приходящих говорящему в голову мыслей. Раз­рыв этих мыслей во времени и служит той «объективной» причиной, кото­рая дает возможность осуществить парцелляцию.

Разумеется, нормативный синтаксис не встретит подобного рода структуру с распростростертыми объятиями наибольшее, на что он в этом смысле способен, — это признать парцелляцию потенциально возможной и тем не менее рассматривать ее как исключение. Паралогака рассматри­вает ее как правило, во всяком случае как одно из правил, следование которому способно сильно акцентировать «ответственные» фрагменты текста.

· Ряд: Президент распорядился разобраться. Вмешаться. Навести поря­док; Я это видел! Чувствовал! Понимал; Переместить бы куда-нибудь Думу. В Свиблово. В Лось. На Луну.

20 (74) Гипербатон (греч. hyperbaton » переставленный) тоже представ­ляет собой фигуру обособления, причем еще более явную. Посредством этой фигуры одна из составляющих предложения выносится за его преде­лы. Гипербатон производит впечатление примечания: говорящий как бы «опоминается», что им упущено нечто из того, что не следовало упускать, и дополняет высказывание потерянной деталью. Кстати, деталь эта может только внешне производить впечатление примечания, на самом же деле представляет собой едва ли не важнейшее из того, что в целом сообщено.

В этом и состоит риторическая особенность гипербатона: вынести за скобки как деталь отнюдь не очевидную деталь, задав тем самым часто до­вольно причудливые семантические отношения между целым и его частью.

· Модель: новые книги и старые

· Пример: Мне бы только на членов этой партии одним глазком погля­деть, на идиотов.

Типичный гипербатон, в меру хорошо выполненный: не сказать что­бы несущественная информация, характеризующая подлинное отноше­ние говорящего к партии, прибережена напоследок. Такая семантическая кода фактически резко изменяет угол зрения на все предшествующее высказывание (учитывая также наличие в предшествующем высказыва­нии совершенно определенного «только», исключающего столь внезап­ное расширение понятия в дальнейшем), а это именно тот эффект, кото­рый в идеале и достигается применением гипербатона. Причем чем более неожиданные сведения в конце концов получает адресат, тем отчетливее риторическая функция гипербатона.

Он строится на паралогической операции, фактически запрещенной с точки зрения как синтаксиса (в силу опять же исключительности соответ­ствующих конструкций), так и логики (в силу некорректности деления по­нятия), Тем более сильный семантический эффект гипербатон производит. • Ряд: А экспонаты пылятся годами в запасниках, про состояние кото­рых нам всем хорошо известно. И гибнут; Клянусь, что ноги моей не будет в этом доме. И твоей; Зачем-то’ ведь была нужна нам эта пере­стройка. Или незачем.

Дело опять же в том, чтобы создать некое подобие конфликта (или, во всяком случае, семантически интересных отношении) между «основным корпусом высказывания» и тмезисом. Часть работы осуществляет за гово­рящего сама фигура: ее особенность в том, что практически любые сведе­ния, вынесенные в тмезис, приобретают ощутимую суверенность уже в си­лу своего размещения относительно высказывания в целом. Важным ока­зывается, чтобы эта суверенность действительно не была «употреблена всуе», то есть не только воспользоваться синтаксическим акцентом, но и превратить его в смысловой акцент,

· Модель: Потому, к сожалению, что это так!

Без тмезиса высказывание очень легко могло бы представлять собой позитивную оценку российских экспортных возможностей. В чае как предмете экспорта нет, безусловно ничего зазорного, если. если природно-географические условия страны действительно дают возможность развернуть широкое производство чая. Однако в России (после того как наши «чайные республики» зажили самостоятельной жизнью) соответст­вующих условий нет. А потому рассматривать Россию как производи­тельницу чая— это все равно что рассматривать ее в соответствии с шуткой известного происхождения, как «родину слонов».

Негативный «заряд» сообщения оказывается очевидным только благодаря тмезису «Россия родина слонов», который и ставит предложение

•в нужную смысловую перспективу. Едва ли такое «синтаксическое пре­ступление» было бы одобрено нормативным синтаксисом, но паралогически тмезис более чем приемлем.

• Ряд: Картонная еда из Макдональдса (говорю как жертва) действует на жизненный тонус; Предложенные им объяснения, о святая просто­та, заимствованы из лексикона президента; Цены — где наша не про­падала! — вполне приемлемы.

· Модель: Гамсахурдия, между прочим, интеллигенция. Этот интелли­генция хорошо знал, на что шел.

· Пример: Наш паровоз вперед лети, кажется, прибыл на в коммуне оста­новку.

Если справедливо, что такую фигуру, как анаколуф, бывает чрезвычай­но трудно «оправдать», то в случае с силлепсисом это практически невоз­можно. Особенность силлепсиса в том, что он чуть ли не всегда восприни­мается как ошибка (ненамеренный паралогизм) ив крайнем случае может быть «извинен» поэтической взволнованностью.

· Модель: Ни она, ни он не знал об этом.

· Пример: Секретарь с собачьим именем Рекс обожает своего шефа и ха­мить посетителям.

Впрочем, следить за все время ускользающими «действиями» такого фонда как автор, так и читатель уже, видимо, не в состоянии.

Этот блистательно «аккумулированный» фрагмент отчетливо демонст­рирует семантические возможности соответствующей фигуры в том случае если она уместна. В данном же сообщении аккумуляция более чем уместна, поскольку призвана передать множество педантично бессмысленных и умопомрачительно сложных «процедур», из которых состоит призрачная, как называет ее автор, деятельность фонда.

Применяя амплификацию как фигуру, следует иметь в виду, что пара-логика, в отличие от логики, позволяет обращаться как к необъятному, так и вполне к конкретному, предъявляемому в качестве необъятного. На этом пути и можно успешно использовать амфиболию, применительно к кото­рой тоже придется ограничиться лишь одним примером:

Смысл эксплеции часто в том, чтобы представить некое чрезмерно рез­кое, остро неожиданное или просто категорическое суждение осторожно, как бы снимая с себя таким образом ответственность за нежелательный характер суждения. Иными словами, эксплеция есть множество (часто из­лишних, но это контролирует уже риторическая функция) ограничений, налагаемых на суждение. В силу очевидности этой фигуры ограничимся и здесь лишь одним примером:

Паралогической основой эксплеции является здесь (как и в других по­добных случаях) предпочтение непрозрачного синтаксиса прозрачному, то есть прямая атака на логику, поступающую наоборот.

В синтаксисе подобная структура известна как случай последователь­ного подчинения: конкатенация как раз и утрирует данный случай. Рито­рически конкатенация может быть оправдана разнообразными причинами. Следует только иметь в виду, что причины эти чаще всего будут «игровыми»: особенность конкатенации в том, что она рассеивает внима­ние адресата. Пример на конкатенацию:

· Речь подозреваемого во взяточничестве была полна подробностей, вы­зывающих чувство стыда, которое нередко возникает у тех, кто оказыва­ется невольным свидетелем лжи, видной, что называется, невооружен­ным глазом.

Конкатенация, построенная в полном соответствии с правилами дан­ной фигуры и оправданная тем самым чувством «стыда за собеседника», которое не позволяет обойтись с ним лаконично и грубо.

Паралогически понятно, что нормативный синтаксис не одобрил бы столь длинной цепи последовательно подчиненных друг другу конструк­ций.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Предложенный в этом учебном пособии вариант риторики получился не вполне традиционным. Впрочем, говорить о традиции в этом смысле, видимо, не имеет смысла. Скорее всего, справедливым будет утверждение, что риторик на самом деле столько же, сколько учебников. За двадцать пять веков своего существования риторика предлагалась уже в таком коли­честве вариантов, что никакой очередной вариант не имеет, видимо, смыс­ла рассматривать как новый.

Новая риторика, подобно «старой», по своему масштабу и подходам к реальности, понимаемой как «‘реальность языка», оказалась наукой универ­сального характера.

РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА

[30] Иронию тоже иногда рассматривают как самостоятельный троп. В данном учебном пособии этого не делается — прежде всего по той причине, что почти все несобственно тропы содержат возможности иронического использования. Ирония рассматривается здесь в конкретных ее модификациях, чтобы избежать разговора «вообще» и иметь возможность увидеть проявление механизма иронии в каждом конкретном случае.

[32] Обратим внимание на то, что обсуждаемые в составе этой группы микрофитуры становятся все более популярными в речевой практике последних лет (особенно в газетной и разговорной), что может быть связано с осознанием многих речевых ситуаций как еще и своего’ рода «игрового. поля», ще от говорящих требуется гораздо большей творческой активности, чем было принято считать прежде.

Источник

• ← традиционное расположение сюжетов фресок в храме
• традиционному обучению иностранным языкам противопоставляют →