не к чему не притрагивался
Пока свекровь дачу на сына не перепишет, я там пальцем ни к чему не притронусь. Машину мы так уже починили
Свекровь вторую неделю обрывает телефоны мне и мужу, что пора ехать на дачу. Мол, пока дождя нет, надо крышу перекрыть. А я там пальцем о палец не ударю, пока она не переоформит эту дачу на моего мужа. Научена горьким опытом, мы так уже машину починили.
Свекровь у меня очень хитровыдуманная женщина. Про таких говорят «мягко стелит, да жестко спать». Вот и сейчас она переживает, что надо срочно на «нашей» даче перерывать крышу, пока дожди опять не зарядили. Наша, а точнее моего мужа, дача только на словах его мамы. По бумагам это дача свекрови.
Она еще прошлым летом громогласно объявила, что переоформит дачу на моего мужа, но воз и ныне там. Ровно после того, как узнала, что мы решили откладывать на покупку своего участка. Мол, зачем деньги тратить, вон, стоит дача, лучше туда деньги вложите, я вам ее отпишу. Но пока что-то не отписала. Свекровь, конечно, увещевает, что это просто формальности, что в семье должно быть доверие.
Два года назад свекр попал в небольшое ДТП и сломал ногу. Машина нуждалась в ремонте и после аварии, и по возрасту. Пока нога срасталась, свекровь запричиталась, что машина стоит и гниет, если сейчас не сделать, то потом только в металлолом. Тогда она и вышла с предложением.
— А давайте вы машину подшаманите, а отец ее потом на вас переоформит. Куда ему ездить уже, доездился! А то так жалко вещь, простаивает и гниет!
Муж почесал в затылке и решил, что для первой машины отцовская сойдет, как раз чтобы опыта набраться, а потом уже новую брать. Я была только «за», своя машина в семья нам бы очень не помешала. О переоформлении как-то никто особо не думал, да и некогда было. Откладывали до полного выздоровления свекра.
Мы потратили деньги, заморочились с ремонтом, муж даже какое-то время на ней поездил, а потом свекровь позвонила и попросила вернуть машину на базу.
Муж перезвонил отцу и оказалось, что он вообще не в курсе, что «уже наездился» и был должен переоформить машину на сына. Свекровь стояла на своем, мол, не говорила такого и все. Муж желваками поиграл, ключи отвез и родителям звонить перестал.
Неделю ходил чернее тучи. Потом ему позвонил отец, сказал, что свекровь созналась, что «может что-то такое на эмоциях и ляпнула». Свекр пообещал деньги, которые мы вложили в авто, вернуть, но мы с мужем решили, что это будет наш подарок ему на день рождения.
Конечно, после такого доверия к свекрови нет никакого. Поэтому когда она начала разговоры про дачу, мы уже были научены горьким опытом. Муж сразу заявил, что если мать хочет переоформить дачу, то он готов прямо завтра вместе с ней этим заняться. А уже потом мы будем туда ездить поправлять забор, перестилать крышу и заниматься прочими улучшениями. Если нет, то мы продолжаем копить на свою.
Теперь мы с мужем делаем ставки, переоформит свекровь на него дачу или придумает что-то новенькое.
«Развратный» плагиат Е.Котовой, или Как грамотно украсть чужой текст
Читаем у Е.Котовой: «…любил молодого Есенина. А тот много лет жил в одной квартире с Мариенгофом и ночевал с ним под одним одеялом. В жуткие холода разрухи они наняли молодую поэтэссу, чтобы она грела им постель. Та лежала голой в кровати, а они, уговорившись не подсматривать, пялились в угол и веселились. Девушка была оскорблена тем, что ни один из них, ни оба вместе с ней ничего не попытались сделать, и уволилась нафиг. Есенин с Мариенгофом продолжали друг друга греть уже сами…».
Читаем у С. и Е. Багдасаровых: «…любил молодого Есенина. Есенин много лет прожил в одной квартире с Мариенгофом и ночевал с ним под одним одеялом. Однажды, когда в Москве стояли жуткие холода, они наняли молодую красивую поэтессу, чтобы она грела им постель в течение 15 минут и потом уходила домой… 4 дня спустя девушка, невероятно оскорбленная тем, что они ничего не пытались с ней сделать, уволилась».
Е.Котова: «Красавица Лариса Рейснер, комиссарша в кожанке из «Оптимистической трагедии», домогалась Блока, но посещала дом свиданий для утех с Гумилевым. Того Ахматова, женщина непростого нрава, не любила, но Ларису, которая увела мужа, кляла. Лариса увести-то увела, но променяла утонченного красавца Гумилева на Карла Радека
С. и Е. Багдасаровы: «Блока домогалась Лариса Рейснер, говорят, безрезультатно. Зато Гумилев назначил ей встречу в доме свиданий, говорят, успешно. Потом Рейснер стала женой Карла Радека. Гумилева бросила жена. Анна Ахматова держала в возлюбленных композитора Артура Лурье».
Е.Котова: «Странный треугольник Мережковского, Гиппиус и Философова вовсе не странен, потому что оба мужчины наслаждались не только с мадам, но и друг с другом. Зинаида Рейх, после того, как ее бросил Есенин, вышла за Мейерхольда, который был любовником эгофутуриста Игнатьева. Тот, правда, страдал по Игорю Северянину… Простодушный Северянин этого не понимал и клеился во время гастролей к некоей Шамардиной, а та крутила динамо. Ссылалась на нездоровье. Нездоровьем оказался ее аборт от Маяковского, но тому уже было не до Шамардиной. Примерно в это время Эльза Триоле удачно сбыла его с рук своей сестре Лиле Брик, и сами знаете, что вышло из этой рокировочки. Нет знаю, был ли Ося Брик гэбэшником, хотя все так говорят. А что с Лилей Брик он занимался сексом шумно, а Маяковский сидел в коридоре и подвывал, это точно».
С. и Е. Багдасаровы: «Игорь Северянин ухаживал за Шамардиной во время общих гастролей с Маяковским. Она была лирична, нездорова, но Северянин ничего не понимал, а потом выяснилось, что у нее как раз тогда был роман с Маяковским и она сделала от него аборт. Маяковский встречался с Эльзой Триоле… потом она уступила его своей сестре Лиле Брик. Лиля Брик запиралась со своим мужем, известным опоязовцем Осипом Бриком, и громко занималась сексом, а Маяковский сидел под дверью и подвывал».
«Мой текст на снобе https://snob.ru/profile/23854/blog/104959 Впрочем, писательница Елена Котова как-то решила не указывать, что он мой. Ну и подредактировала его чутка. Наверно, с ее точки зрения это позволяет ей указывать свое имя над текстом. Ей кажется, что так это не плагиат. Молодец писательница». И т.д.
«Папа сказал, что не притрагивался к нашим с сестрой карьерам». Интервью с младшей дочерью президента ОКР Анной Поздняковой
У четырехкратного олимпийского чемпиона по фехтованию Станислава Позднякова две дочери. Старшая — София — пошла по стопам отца и тоже специализируется в сабле. Год назад она стала чемпионкой мира, в финале победив Софью Великую. Младшая — Анна — не стала ни саблисткой, как папа, ни рапиристкой, как мама. Свою спортивную карьеру она решила связать с баскетболом. Прошлой осенью она тоже стала чемпионкой мира, правда, пока в возрастной категории до 23 лет. Но практически все соперницы на том турнире были старше Анны на пять лет, тогда ей было 18.
Сейчас младшая дочь президента ОКР выступает в составе женской сборной России по баскетболу 3×3 на Европейских играх в Минске. Именно она открыла счет очкам нашей команды в стартовом матче турнира против сборной Сербии. Россиянки победили со счетом 15:9. После этого матча Анна Позднякова ответила на вопросы «Матч ТВ».
Из этого материала вы узнаете:
— Списки участников Европейских игр от сборной России утверждает, в том числе, ваш отец. Он вам сообщил, что вы едете в Минск?
— Я узнала от тренера. Сначала был просмотровый сбор, мы тренировались, а потом стал более-менее ясен состав. То, что поедет наша четверка, сообщил тренер. Папа уже знал об этом. Мы примерно в одно и то же время узнали.
— Это ваш первый серьезный турнир в составе взрослой сборной России?
— Да, первые такие масштабные соревнования.
— Перед первой игрой всегда есть волнение и небольшой мандраж. Когда выходишь уже на корт и начинаешь разминаться, то все проходит.
— Почему вы перешли в баскетбол 3×3?
— Я и в 5×5 играю. Получается так, что весь регулярный сезон выступаю за ПБК МБА, а летом, когда уже сборные начинают, то играю в 3×3. Меня приглашали выступать за сборную до 18 лет в баскетбол 5×5, тренировалась, но в основу не попала. Мне предложили попробовать в 3×3. А потом уже поехали на чемпионат Европы и Кубок мира.
— На ваше решение попробовать повлияло то, что баскетбол 3×3 включили в программу Олимпиады?
— Нет. Мне просто хотелось где-то летом тренироваться и играть. Тем более начало получаться, мне понравилось.
— Сложно переключаться с одного баскетбола на другой?
— Мне достаточно легко. Конечно, 3×3 намного жестче и в защите, и в нападении. Поэтому когда играешь в баскетбол 5×5, то иногда делаешь неправильные фолы. Такое бывает.
— Представьте, что вы перед Олимпиадой проходите в основную сборную по баскетболу 5×5 и 3×3. Какую сборную выберете?
— Наверное, 3×3. Мне больше нравится этот вид. Игра динамичнее, и все игроки задействованы. В 5×5 ты можешь попасть в сборную, но просидеть на скамейке все игры. Ну и в 3×3 у меня больше получается.
— У вас 17 игровой номер. Он что-то означает?
— Вообще раньше я играла под 13-м. Потом перешла в ПБК МБА, и этот номер был занят. Взяла 17-й. Мне еще папа сказал: «Пусть будет как легенда 17». Начала играть под этим номером. В итоге так и осталось.
— Почему 13-й? Это же несчастливый номер.
— Не знаю. Мне он нравился. Для меня он был всегда счастливым.
— Год назад вы выиграли ЧМ до 23 лет в баскетболе 3×3. На данный момент это самое значимое ваше спортивное достижение в карьере?
— Да. Тем более по старшему возрасту. И это был первый в истории чемпионат мира до 23-х.
— На том чемпионате вы были младше почти всех соперниц и партнеров по команде на пять лет. Легко адаптировались?
— Поначалу было сложно. Но потом поняла, что у нас сплоченная команда, и я не выделяюсь тем, что младше. Все выполняли свою роль. Моя главная задача была в том, чтобы хорошо играть в защите. Я хорошо влилась. Девчонки мне помогали. Дедовщины в сборной не было. У нас на удивление была очень дружная команда.
— Папа тот чемпионат мира смотрел?
— Конечно. Все переживали и волновались. Вообще, когда мы туда приехали, то многие говорили, что у нас молодой состав и вряд ли мы что-то сможем занять. Но мы пробились и выиграли в финале. Все были в шоке и очень радовались. Родители тоже поддерживали.
— На матчи отец приходит?
— Да, в течение сезона он посещает матчи МБА, болеет. Сегодня у него не получилось прийти. Возможно, завтра будет. Сегодня мама поддерживала.
— Как родители реагируют на то, что в баскетболе 3×3 вас постоянно толкают, пихают?
— Баскетбол — это контактный вид спорта. Конечно, тут всегда случаются падения и борьба. Я постоянно падаю. Не зря же наколенники надеваю. Все уже привыкли, что я борюсь до конца. Поэтому ничего не говорят. Мама больше переживает, когда падаю. Папа в этом плане поспокойнее.
— Во время матча против сборной Сербии вы достаточно жестко упали и, немного прихрамывая, покинули площадку. Мама что-то говорила по этому эпизоду после матча?
— Да. Спросила: «Как спина? Тебя так толкнули! Что случилось?»
— Накануне первого матча на Европейских играх ваша сестра София выиграла золото в командном турнире на чемпионате Европы по фехтованию. Удалось посмотреть ее выступление?
— Да, но с интернетом были проблемы. Только финальную встречу смотрела.
— Волнуетесь за нее, когда смотрите?
— Очень переживаю, очень. В том году, когда следила за ее выступлением на чемпионате мира, когда она выиграла в финале личного турнира, то у меня прямо слезы были от счастья.
— Мыслей, что надо было тоже заниматься фехтованием, не возникало?
— Нет. Я никогда не занималась фехтованием. Пробовала в детском лагере. Надела на себя всю эту экипировку, и все. Не мое. А баскетбол затянул. Тут все получается, и я рада, что не фехтую.
— Вы выбрали несемейный вид спорта. София — любимая папина дочка?
— Я тоже так иногда думаю, обижаюсь. Но на самом деле нет. У нас нет в семье любимчиков. Родители нас обеих любят.
— Они не расстраиваются, что вы ушли в баскетбол?
— У меня наоборот родители сейчас начали разбираться в баскетболе. Ходят на матчи. На Евролигу, например. Теперь понимают, разбираются, что-то подсказывают. Да, это не их вид спорта, но они говорят, как и где надо лучше сыграть, где бросить, а где в проход пойти, видят ошибки.
— Насколько вы разные с сестрой?
— Внешне все говорят, что мы одинаковые. По характеру она более активная и энергичная. Я — чуть поспокойнее.
— Кто в детстве доставлял родителям больше проблем?
— Сестра. У нее постоянно что-то случалось — то травмы, то она пойдет куда-то и упадет или еще что-то произойдет. А я была очень тихим ребенком.
— София рассказывала, что у нее был период, когда считали, что она попала в команду по блату. У вас такой период в жизни был?
— Ходили слухи. Даже в том году говорили, что на Кубок мира я попала потому, что у меня папа президент ОКР. Я все понимаю. Мы недавно с папой об этом разговаривали. Он сказал: «Я никогда не притрагивался к вашим карьерам. Вы всего добивались сами, как и я. Так и должно быть». Например, в том году меня не взяли в основной состав сборной до 18 лет. И никто же ничего не делал, не пропихивал. Так сложилось. Значит, я сама где-то недоработала, чего-то не хватило.
— Как подруги по команде реагируют на то, что вас журналисты чаще зовут на интервью?
— Нормально. Есть какая-то неловкость по отношению к однокомандникам. Тренеру это не всегда нравится, но что поделать.
— Фамилия не добавляет ответственности во время матчей?
— Я думаю, если бы занималась фехтованием, тогда на меня что-то бы давило. А так — я баскетболистка. Это другой путь. Не думаю, что что-то должно давить.
— Не думали, как поступить с фамилией, когда выйдете замуж?
— Пока не было таких мыслей. Конечно, хочется продлить род Поздняковых, но не знаю, как получится.
— Олимпиада в Токио уже через год. У вас есть в планах туда поехать в качестве участника?
— Не знаю, как сложится. У нас есть основная сборная, которая сейчас играет на Кубке мира. Пока это главная четверка. Их планируют взять на Олимпиаду. Дальше — посмотрим. Вообще я еще молодая. Время есть. Буду тренироваться.
Как лауреат двух Сталинских премий зашел в храм и вдруг. увидел чудо!
Приблизительное время чтения: 10 мин.
Военные дневники знаменитого прозаика, киносценариста, журналиста Бориса Николаевича Полевого (Кампова) «До Берлина — 896 километров» были изданы в 1973 году, в самое «застойное» советское время. Удивительным образом цензура пропустила две главы — «Матка Боска Ченстоховска» и «Немного мистики». В них Герой Социалистического Труда, лауреат двух Сталинских премий, автор «Повести о настоящем человеке» рассказывает… о христианском чуде, свидетелем которого стал он сам!
Военный корреспондент Борис Полевой участвовал в наступлении войск Первого Украинского фронта от Львова до Берлина и Праги.
Волею случая он оказался в Ясногорском монастыре в польском городе Ченстохове, который только что освободили советские войска. Это главный духовный центр Польши, место паломничества, связанное с Ченстоховской иконой Богородицы («Черной Мадонной»). Чудотворная икона, написанная, по преданию, евангелистом Лукой, — главная святыня Польши и одна из самых почитаемых святынь Центральной и Восточной Европы. Икона почитается и католиками, и православными.
В 1945 году Борис Полевой и его товарищ видели эту святыню и стали свидетелями настоящего чуда на Ясной горе. Предлагаем вам выдержки из его автобиографической книги (орфография автора сохранена):
Матка боска Ченстоховска
. Москва уже дала победные салюты и за Кельце, и за Ченстохову, но освобождение этих городов я позорно прозевал, не отметив этих обстоятельств в моей газете ни строчкой.
Прозевал по причинам уважительным. И виновата в этом моем проколе, как ни странно, ченстоховская богоматерь, или, как ее называют поляки, матка боска Ченстоховска.
Наши танковые соединения, освободив Ченстохову, понеслись дальше. Стрелковые части за ними, естественно, не поспевают. А тут разведчики принесли известие о коварной провокации, замысленной гитлеровским командованием и осуществленной какой-то эсэсовской частью.
В Ченстохове существует знаменитый Ясногурский монастырь, а в нем вот уже много столетий хранится чтимая всеми католиками мира икона божьей матери, считающаяся чудотворной. Поляки с гордостью говорят даже, что это вторая по значимости святыня после раки святого Петра, хранимой в римском соборе.
Опытный офицер подполковник Николаев получил приказ вылететь в Ченстохову. Приземлиться. Связаться с комендатурой. Мобилизовать любую проходящую мимо саперную часть, выставить у монастыря охрану, в монастырь никого не впускать, кроме саперов, разминировать церковь и сохранять строжайший Порядок. Не знаю уж, простят ли меня в «Правде», но, пользуясь старой дружбой с Николаевым, я упросил его захватить меня в этот полет.
Танкистов мы, разумеется, не догнали. Только видели все время следы их гусениц, они, эти следы, и вывели нас к Ченстохове. Богоматерь, видимо, все же на нас рассердилась за опоздание: город был окутан оттепельным туманом. Он еле вырисовывался во влажной шевелящейся мгле, и, кружась над ним в поисках посадочной площадки, мы вдруг увидели шпиль колокольни, возникшей из мглы справа от нас. Крест был даже выше, чем мы летели. Подходящую площадку нашли за вокзалом. Сели. Помогли летчику развернуть самолет, раскрутить винт, а потом, взвалив на плечи рюкзаки, с автоматами в руках двинулись в город.
В комендатуру сначала нас и не пустили. Комендант долго рассматривал нас в стекло двери, затем вышел к нам с расстегнутой кобурой на животе.
Он был умница, этот танкист-грузин, в прошлом аспирант одного из тбилисских институтов. Выполняя приказ командующего, он уже взял под охрану культурные ценности этого древнего города. Икону Ченстоховской богоматери тоже охранял, выставив у ворот монастыря круглосуточный караул.
Нам здорово повезло. Через город на запад в этот день проходил парк мостовиков. Связались с их командиром, инженером-подполковником. Он выделил нам в помощь старшего сержанта Королькова, по его словам, «сапера милостью божьей», специалиста по разминированию. Корольков, худой, с какими-то соломенными усиками, будто приклеенными к его загорелому лицу, без особого труда отыскал место, где немцы заминировали алтарь.
— Отойдите вы, пожалуйста, от греха подальше, — мрачновато сказал он нам с Николаевым. — Наше дело такое: всю войну со смертью под одной шинелкой спим. Этим, братьям… — Он с усмешкой показал на своих монастырских помощников: — Им бог помогает, а вам к чему рисковать. А мины-то он, сволочь, точно под алтарь подложил, под самый контрфорс с расчетом на эту икону.
— Ну как же не видеть, первым делом сходил глянуть, из-за чего головой рискую. Жиденькая, между прочим, эта богоматерь. Старая какая-то. У нас в селе в церкви и то красивше намалевана, ей-ей.
Мы с Николаевым переглянулись. Впечатление сапера о знаменитой иконе вполне совпало с нашим. Образ мадонны, этого воплощения юной чистой красоты населяет все храмы христианского мира. Среди них Ченстоховская, по-моему, самая будничная — усталая немолодая женщина с темным изможденным лицом, прижимающая к себе, как кажется, не сына, а внука. К тому же шрам на щеке. Икона старинная. Риза на ней поразительной чеканки, и она, и все вокруг усыпано алмазами и драгоценными камнями, сверкающими в полумраке, из которого икону высвечивает желтое мерцание восковых свечей. Но все это не сообщает ей обаяния. Просто не понимаю, в чем сила, которая в течение многих веков привлекает к ней сонмы паломников чуть ли не со всего мира. Признаюсь, мы с Николаевым, бывшие комсомольцы и, разумеется, безбожники, на долю которых неожиданно выпало участие в спасении этой религиозной реликвии, уходили от иконы разочарованными.
Сикст, должно быть, получил от отца-настоятеля наказ всячески опекать и ублажать нас, ну и, вероятно, наблюдать за нами. Он неотступно следовал за нами, угощал и рассказами и музыкой.
— Не понравилась, — упрямо твердил он. — Не понравилась и не могла понравиться, потому что вы ее не видели, потому что она не хотела вам показаться.
Николаев, глядя ему в глаза, спросил:
— Ну, святой отец, расскажите-ка, как ваша богоматерь показываться может.
К удивлению нашему, Сикст с готовностью встал.
— Пойдемте. Не берите шапки, через двор идти не придется.
Но все-таки мы пошли через двор, где, властвуя над всем, светил щедрый месяц. У главного храма трудились монахи. Сказав часовому пароль, мы открыли дверь и вошли в полутьму, освещенную десятками мерцающих свечей, выхватывающих из мрака пьедестал, на котором, сверкая драгоценным окладом, стояла знаменитая икона.
Немного мистики
В темноте храма, пропахшего воском и мышами, виднелись несколько монашеских фигур, стоявших в молитвенных позах. Они созерцали икону, но выражение лица у ближайшего к нам немолодого коренастого розовощекого монаха было отнюдь не молитвенное, а какое-то восторженно-возбужденное.
Наш провожатый поставил нас в отдалении от иконы.
— Глядите на нее, глядите и старайтесь ни о чем не думать. Забудьте, где вы, кто вы и зачем вы здесь. Просто стойте и смотрите.
Мы постарались воспользоваться его советами. Но против воли всяческие мысли лезли в голову. Но усталость, а может быть, и замысловатые настойки брали свое. Я было начал дремать, но что это? Раскрыл глаза. Икона, во всяком случае лик и рука богородицы будто бы покрылись туманом, растаяли, а потом из тумана стало прорисовываться другое лицо: округлое, совсем юное.
Оно проступало не сразу, а как бы отдельными частями — сначала губы, брови, потом нос, глаза, прядь волос, выглядывавшая из-под оклада. И вот уже совсем иной образ смотрел на нас из искрящейся бриллиантами ризы. Оклад, риза, ребенок — все это осталось, как было раньше, а вот сама богородица неузнаваемо изменилась.
Она не была похожа Церковный историк Никифор Каллист описывал внешность Пресвятой Богородицы: Она была роста среднего, или, как иные говорят, несколько более среднего; волосы златовидные, глаза быстрые, с зрачками как бы цвета маслины; брови дугообразные и умеренно-черные, нос продолговатый; уста цветущие, исполненные сладких речей; лицо не круглое и не острое, но несколько продолговатое; руки и пальцы длинные… ни на одну из известных богородиц или мадонн, не напоминала ни одну из картин итальянского Возрождения, и если что-то и роднило ее с теми образами, то это черты человеческой чистоты. Это была смуглая девушка, ярко выраженного восточного типа, девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Здоровье, физическое и духовное, как бы проступало сквозь смуглоту кожи. Продолговатые глаза, большие, миндалевидные, несколько изумленно смотрели на нас.
Кто-то тихо пожал мне локоть. Николаев смотрел на меня, и лицо у него было несколько растерянным.
— Ты что-нибудь видел?
Мы оглянулись. Сикст стоял возле все в той же позе и, как казалось, даже дремал. Фигуры монахов будто растаяли. Так же потрескивали свечи, освещавшие лик богоматери, немолодой, измученной заботами женщины, прижимавшей к себе ребенка.
Мы вышли из храма. Снег совсем прекратился, и луна, светя в полную силу, заливала все подворье. Сержант Корольков сидел на этом штабеле и курил, а его монашеская команда теснилась возле, напоминая стайку грачей. При виде нас он вскочил, лихо откозырял. Монахи тоже вдруг вытянулись. Сразу стало видно, что он недаром провел с ними время.
— Разрешите доложить, разминирование закончено. Тридцать шесть авиабомб извлечены и разряжены. Отысканы два взрывателя: один ударный — ловушка в лазе, другой, химический, с дистанцией дней на десять. Вот они. — Он показал на два каких-то прибора, лежавших в сторонке на доске.
Когда возвращались в свои кельи, Николаев вдруг спросил:
Я ответил и спросил, что видел он.
— Молоденькая, пухлявая, лет шестнадцати? Красивая девчонка? Все, как надо: и брови, и зубы, и губы. Хороша?
— Вот что, — сказал он решительно. — Давай зайдем еще раз одни, заглянем. Может, у них там какой-нибудь секрет. Может, проекционный аппарат, через который они туманные картины наводят. Ведь она не сразу появилась, да? А вроде бы из тумана. Религия у них хитрейшая. Эти монахи — фокусники, мастера стряпать всякие там реликвии — гвозди из креста Иисуса, волосы из бороды святого Николая.
Перед тем как войти в храм, спросили часового, дрожащего от промозглого холода:
— Там кто-нибудь есть?
— А шут их знает, они каким-то своим ходом ходят. Никто не входил, не выходил, а были. Это точно, были…
Храм был пуст. Мерцали свечи, сверкали драгоценные камни. Пожилая женщина со шрамом на щеке прижимала к себе ребенка, похожего на куклу. Осмотрели все, что было напротив икон, обшарили колонну, никаких отверстий, откуда можно было бы бросить на икону луч, не нашли. Может быть, это отверстие ловко закрывалось? Я подставил спину. Николаев влез на нее, ощупал колонну. Отверстия не было.
Обошли пьедестал иконы, осмотрели ее, так сказать, тыловую часть. Она была прикрыта белым шелковым пологом, на котором лежала густая пылища, видимо, и к пологу никто не притрагивался. Оставалось лишь предположить, что мерцание бриллиантов на окладе и на всяких там сердечках и драгоценных фигурках, которыми была как бы обложена икона, в дрожащем освещении свеч, может быть, загипнотизировало нас. Может быть. Но тогда почему мы увидели одно и то же?
Ничего не поняли. Попробовали повторить все сначала — не вышло.
Старший сержант Корольков бодро шагал нам навстречу, направляясь к монастырским воротам. На спине у него горбом топорщился битком набитый солдатский сидор.
— На целую команду харчей дали, — весело сказал он. — И еще вот это мне главный-то ихний отвалил, за особые заслуги.
Он достал из внутреннего кармана шинели маленькую живописную копию с иконы. Матка боска Ченстоховска. Довольно хорошая копия. А сзади к ней был прикреплен кусок старого шелка.
— Это, он сказал, от фаты ее, что ли. Вон те ребята говорят, — он показал на братьев-павлинов, закапывающих возле собора яму, из которой были вытащены бомбы. — Они говорят, грехи теперь мне отпустились. А какие у солдата грехи.
При прощании с отцом-настоятелем мы с Николаевым тоже получили по копии знаменитой иконы и по куску шелкового полога. Мы интеллектуалы, и поэтому, вероятно, об отпущении грехов сказано нам ничего не было.