Что такое ляля колобок
Что такое ляля колобок
Читал ребенку «Колобка» и обратил внимание на одно обстоятельство. Для изготовления колобка старуха кроме муки использовала сметану и масло. Раньше всегда видел в этой сказке двух голодных стариков. А тут засомневался. Вероятней всего у них была корова, а с ней молоко, сметана, масло, творог. Для двоих пожилых людей с одной среднестатистической коровы молочной продукции должно хватить с избытком, а значит у них были излишки, которые, теоретически, они могли продавать или использовать в натуральном обмене. Это я к тому, что прочие продукты, в т.ч. муку старики могли себе позволить. Но в сказке утверждается что муки у них не было, причем старик, судя по бабкиному ответу, хорошо об этом знал. Почему не было – чуть ниже. Итак, как минимум жирная животная пища у стариков была.
Так может у стариков жирное не переваривалась, они хотели постного хлеба, и, в отсутствие муки, все-таки были голодны? Вряд ли. Ибо «изголодавшийся» дед просит у бабки не простого обычного постного хлеба, а некоего колобка. Бабка не противоречит деду, видимо тоже не голодна. Судя по ее рецепту колобок был жирненькой, обжаренной, аппетитной вкуснятиной. Такие мучные изделия обычно по праздникам готовят, как одно из главных блюд. Таким образом, возвращаясь к отсутствию муки, можно сделать вывод, что старики в целом жили сытно и наполненность мучных сусеков их не тревожила. Колобок для стариков это не простой хлеб для банального приема в пищу.
Скажу еще, что в этой сказке лично меня всегда напрягало резкое начало. «Жил-был старик со старухою. Просит старик: «Испеки, старуха, колобок!»». Вот так вот без всякого вступления и комментария дед просит изготовить какую-то непонятную слушателю (читателю), но понятную бабке хрень. И далее никаких комментариев по колобку. Как будто бы у сказки оказалось отрезано начало и слушатель (читатель) лишается информации о мотивации деда и истинном назначении этого хлебобулочного изделия, значения его для стариков. А определив смысл колобка для этих людей можно уже по-другому смотреть на поведение колобка и всех животных персонажей этой сказки.
Я тут подумал, что можно попробовать аккуратно реконструировать отсутствующее начало, и, по вектору этого начала, посмотреть на дальнейшее развитие сказки с сохранением всех основных сюжетных линий. Собственно, это уже удалось сделать.
Если вдруг у вас появится интерес, то попробую по возможности запилить соответствующий пост. В качестве эпилога к переосмысленной сказке:
Что такое ляля колобок
Ромуальд Филиппович заболел (сразу во всех смыслах) глистами в раннем детстве. Было ему, наверное, лет пять, может, шесть. Но не исключено, что и четыре. Семья будущего гельминтолога жила в то время в жарком кишлаке, затерянном среди хлопковых плантаций советского Узбекистана. Отец, Филипп Рататуевич, был ученым-агрономом. На колхозном поле он пытался культивировать новую разновидность хлопка. Та приживалась плохо в силу множества причин. У Филиппа Рататуевича были постоянные конфликты с председателем колхоза – хитрющим и круглым, как порочный колобок, Ибрагимом Худайбердыевичем.
Председатель очень сильно погряз в криминале. Щедрый на взятки высокопоставленным чинам, он был невероятно скуп со всеми, кто стоял ниже по иерархической лестнице. Рядовых колхозников презирал, обращался с ними как с рабами. Насчет ученого и его жены председатель, видимо, долго не мог понять – выше они его или все-таки ниже. Поэтому Ибрагим Худайбердиевич то заискивал перед ними, то мог вдруг начать хамить. Тяжелый был человек.
Отец целыми днями пропадал в полях. А если поля были совсем уж дальние, выезжал с ночевкой. Мама неимоверно грустила. Не сказать, чтобы по родной Костроме, но по городской жизни вообще. В кишлаке ей все было чуждо. Все ее пугало и казалось диким. И дома из глины, и арыки, и чинары, и еда, и климат, и вполне осязаемая антисанитария.
Председатель Ибрагим Худайбердиевич захаживал к ним в гости, пил теплую водку из пиалы и приговаривал:
– Вах! Хорошие люди москвичи!
Для него все русские были, в общем-то, москвичами.
– Почему грустишь, красавица? – спрашивал председатель у мамы. – Солнечный край, прекрасный Узбекистан!
Мама вымученно улыбалась гостю. Со стороны казалось, что у нее болят зубы. Но председатель словно ничего и не замечал.
Вызнав, что «москвичка» умеет играть на фортепиано, он привез откуда-то из Алмалыка инструмент. Пианино установили в школе, мама даже немного на нем поиграла – известные вещи: «И вновь продолжается бой», «Комсомол моя судьба», «Журавлей» и немного Элвиса Пресли. Крестьяне настороженно молчали.
Впоследствии детей учиться на фортепиано потомственные хлопкоробы отдавали неохотно. Зачем им это баловство, если судьба – всю жизнь проработать в поле? Да и покупать инструмент. Да и ставить его негде.
В общем, мама вскоре снова загрустила. Она стала выпивать. И чем дальше, тем больше. Даже равнодушный ко всему, кроме хлопка, отец иногда начинал тревожиться.
Маленький Ромуальд рос уличным ребенком. Он без труда освоил узбекский язык, бегло и с удовольствием говорил на нем. А вот русский в какой-то момент просто забыл за ненадобностью. В кишлаке по-русски говорили мама, папа, телевизор и иногда председатель (и часто полностью противоположное тому, что только что говорил по-узбекски).
Случай, который изменил всю жизнь будущего гельминтолога, произошел на окраине кишлака.
Началось все с того, что толстуха баба Диля развесила на улице белье. Мальчишки тут же утащили с веревки слоновьих размеров трусы. Добычу решено было надеть на корову. Мальчишки развеселились, но осуществить план было не так-то легко. Надо было каким-то образом приподнять корове задние ноги и быстро натянуть трусняк. Но коровы лягались и сопротивлялись.
Все попытки одеть крупных коров кончились неудачей. И тогда мальчишки решили натянуть трусы на самую тощую и больную корову. Сделать это было несравнимо легче. Тем более, что вещи из гардероба бабы Дили были корове явно велики.
Когда сорванцы приблизились, то увидели, что корова странно дергается, словно бы икает. Самые смелые приблизились к ней, схватили за задние ноги, приподняли. Несчастное животное заревело, дернулось. А затем из него пошел червь.
– Фу! – закричали мальчишки и разбежались.
Остался один Ромуальд. Он, как зачарованный смотрел на таинственного, как инопланетянин, паразита, вышедшего из коровьих кишок. Ромуальд не боялся червя. Мальчик погладил его, и червь в страхе съежился и заизвивался.
Это был момент высочайшей истины, когда Ромуальду Филипповичу открылось его предназначение.
Спустя двадцать лет извилистая, как перепуганный цепень, судьба привела тогдашнего мальчика, ставшего грозным Айрон Мэйденом, в очень необычное место.
В особняке Ромуальд Филиппович жил уже почти две недели. Он был здесь, несомненно, в плену.
Особняк, хитро скрытый лесопосадками от любопытных глаз со стороны трассы, оказался целым дворцовым комплексом. На участке располагались два дворца, бассейн, сад с беседками и цветомузыкой, две вертолетные площадки. На вертолетах перемещался хозяин Гавриил Глебович. Он был, возможно, олигархом. Но Айрон Мэйдена ничуть не интересовало ни то, чем он занимался, ни куда он летает на своих вертолетах.
Ромуальда Филипповича терзали другие мысли. Он переживал за лабораторию. Сейчас, со смертью Кузьмы Ферапонтовича и исчезновением его помощника, судьба научного учреждения была под угрозой. «Они хоть догадываются кормить червей? – беспокоился Айрон Мэйден. – Понос им свежий хотя бы подливают?» Он просил у охраны дать ему телефон, чтобы позвонить и проинструктировать, но телефонной связью было пользоваться запрещено.
Чуть меньше Ромуальд Филиппович переживал за судьбу своего койкоместа в Доме аспиранта и студента. Жильца нет уже десять дней, и ушлая комендантша может запросто вселить в комнату Айрон Мэйдена кого-нибудь другого. И ладно бы студента, или аспиранта. Нет! Поселит она, скорей всего, торгашей с Черемушкинского рынка. Или с Радужного, что не слаще. Впрочем, к этой проблеме Ромуальд Филиппович был почти равнодушен. Образуется как-нибудь, знал он.
Его поселили в одном из разбросанных по саду флигелей. Кормили Айрон Мэйдена в столовке для прислуги – в общем-то, хорошо и сытно. В столовке Ромуальд Филиппович рассматривал людей – всех этих охранников, официанток, горничных, визажистов, уборщиц, садовников и еще черт-те кого. Все эти люди напоминали Ромуальду Филипповичу бесчисленных лямблий на пораженной печени. Гельминтолог не чувствовал к ним симпатии, и обслуживающий персонал платил ему взаимностью.
Ходить было можно хоть где. Ромуальда Филипповича никто не запирал. Было всего два запрета. Воспрещалось покидать территорию особняка. Но это было и невозможно. Высокие двойные заборы с колючей проволокой, электричеством и злыми собаками, которых на ночь спускали с цепей в межзаборную зону, делали всякую возможность покинуть территорию несбыточной мечтой.
Собаки Ромуальда Филипповича интересовали куда больше людей. Айрон Мэйден хотел узнать, где они срут, и исследовать их кал – вдруг да найдутся хоть маленькие паразиты? Их-то Ромуальд Филиппович тогда и поизучает, чтобы совсем уж зря время не терять.
Также категорически запрещалось заходить в дворцовую зону, приближаться к олигарху Гавриилу Глебовичу и членам его семьи. Откуда-то Ромуальд Филиппович знал, что у их хозяина есть две дочки и супруга с вечно усталым и недовольным лицом. В общем-то, эти признаки не исключали солитера. Правду могла сказать баклаборатория, исследовав кал. Но как убедить эту женщину покакать в коробочку, если Айрон Мэйдену запрещено даже приближаться к ней?
Все оказалось сложно в этом большом мире.
Дочки у олигарха были красивые. Айрон Мэйден часто и вдумчиво на них дрочил. Несколько раз он гонял свой поршень и на грустную жену олигарха с солитером внутри. Дрочил он и на официанток, и на визажисток, и на горничных. И даже на загадочную полупластмассовую девушку, которую несколько раз замечал в столовой.
Девушка эта тоже сидела отдельно от остальных. Как и он. Вряд ли у нее были черви. Но почему-то Айрон Мэйден испытывал к ней жгучий интерес. Одна сторона этой девушки была симпатичной, почти красивой. А вот другая, пластиковая, нагоняла некую жуть. И эта жуть вторгалась на территорию красоты и образовывала неповторимое сочетание. Этакий инь-янь. Что очень интриговало гельминтолога.
Самого олигарха гельминтолог видел всего один раз. В первый же день. Это был безобразно толстый человек, с восемью подбородками, сигарой в зубах. Он был одет в китайский халат на, кажется, голое тело. Выражение лица имел надменное. Спесь пробороздила на его лице траншеи носогубных складок.
– Вот, Гавриил Глебович, смотрите, кого вам привезли, – сказал Семен Евгеньевич, когда Айрон Мэйдена под конвоем двух охранников привели в сад, где невозможно сильно воняло цветами. Настолько сильно, что у непривычного Ромуальда Филипповича стало резать в глазах.
– Ох, ни хрена ж себе! – сказал олигарх. – Молодец, Семка! Знатного монстра добыл.
– Хи-хи, Гавриил Глебович! – осклабился Семен Евгеньевич.
– Значит, возобновляем игру, – сказал хозяин дворцов.
И ушел. И больше Айрон Мэйден с ним не встречался.
Иногда он размышлял: что же это за игра? А на тринадцатый день получил ответ.