А. С. Пушкин. «Медный всадник» (1833)

В середине осени разбираем ироническую и вместе с тем трагическую поэму А. С. Пушкина — и обнаруживаем, что всадник-то вовсе не медный! В помощь школьнику. Вторая неделя октября

Текст: Ольга Лапенкова

В 1820-х гг. Александр Сергеевич Пушкин работал в основном в рамках романтизма — то есть литературного метода, подразумевающего очень серьёзный, даже пафосный, тон. Действие в романтических произведениях происходит в необычных декорациях (много-много лет назад, или в далёкой неведомой стране, или вовсе в потустороннем мире), главной ценностью провозглашается свобода, а главный герой бросает вызов обществу, государю-тирану или самой Судьбе. Романтические произведения Пушкина — это, например, поэма «Руслан и Людмила», стихотворения «Узник», «Анчар» и «Пророк».

Однако в 1830-х гг. Александр Сергеевич обратился к реализму. Сюжеты, которые он стал выбирать, разворачивались в самом XIX веке или немногим ранее, а герои получались всё более многогранными: читатель уже не мог точно сказать про того или иного персонажа, положительный он или отрицательный. Наконец, новое направление «развязывало руки» писателям, не лишённым чувства юмора. Романтикам — по крайней мере в России — было не до шуток, а вот реалисты могли вволю смеяться над своими персонажами. Эта тенденция продолжилась, например, в творчестве Н. В. Гоголя, чьи комедии «Женитьба» и «Ревизор» и сейчас сложно читать без хохота.

Но одно дело — похождения чиновника, выдающего себя за ревизора, и совсем другое — хроника наводнения, которое случилось в Петербурге в 1824 году и унесло сотни человеческих жизней. Что здесь, казалось бы, смешного? А если так, зачем же Пушкину подтрунивать над главным героем?

Сейчас разберёмся! Но прежде чем говорить о несчастном Евгении, обратимся к другой фигуре, с появления которой и начинается произведение.

Россию поднял на дыбы

Само название «Медный всадник» отсылает читателя к памятнику Петру I, расположенному на Сенатской площади. Однако во вступлении мы видим государя вполне живым человеком, да ещё и в исторический момент. Император бродит по болотистым берегам Невы и мечтает:

Чтобы понять, что переживал в этот момент пушкинский Пётр, нужно обратиться к истории.

Территория, где был построен Санкт-Петербург, не всегда принадлежала России. В 1240 году здесь происходила Невская битва между русичами и шведами, затем шведы возвели там свою крепость, а в 1301-м эта местность снова отошла нам — её отвоевали новгородцы. Впрочем, в начале XVII века, воспользовавшись тем, что в России было Смутное время, шведы опять «прибрали» эту местность себе. Но прошло ещё сто лет, и в 1703-м Пётр I пошёл войной на Карла II, который ещё до столкновения с Россией приобрёл славу государя-агрессора, — и территория вновь отошла к Российской империи.

Чтобы спорная местность больше не «гуляла» от одной державы к другой, её нужно было как-то «закрепить». Поэтому Пётр I приказал заложить здесь город — и не просто город, а настоящую крепость. Кроме того, будущий Санкт-Петербург располагался в стратегически значимом месте — потому-то шведы веками и пытались заполучить эти «зыбкие, топкие берега», — и Пётр I понимал: если построить ещё и порт, то в России появится новый центр торговли. Значит, сюда будут прибывать сотни заморских судов! Самолёты в XVIII веке, разумеется, ещё не изобрели, поэтому драгоценные товары перевозили на кораблях… А если в Петербурге расцветёт торговля, то что это будет значить? Во-первых, почёт и уважение от европейских соседей; во-вторых, экономическую выгоду для России; в-третьих, возможность перенимать у заграничных мастеров опыт и приобретать не только модные штучки, но и полезные инструменты.

Потому-то пушкинский император и говорит: «отсель грозить мы будем шведу». То есть — в нашем порту будут стоять военные суда, и чуть что — отпор дадим, хоть Карлу II, хоть ещё кому. А дальше — «все флаги в гости будут к нам» — это уже про торговцев и дипломатов.

И всё бы хорошо, но была одна огромная проблема: «юный град, полнощных стран краса и дивно» не очень-то милосерден к обычным людям. Ну, не способствует жизнь на этом берегу, где вечно сыро и пасмурно, хорошему самочувствию. И ладно бы ещё это: город стоит на Неве, а уровень воды в этой реке нередко меняется. Чаще всего опасности это не представляет, но в 1824-м она всё-таки вышла из берегов — и, разрушив более 450 домов, унесла в свои пучины сотни человек.

Тут-то и возникает вопрос: как относиться к амбициозному плану Петра? Возможно, ему не стоило возводить на «проклятом» месте такой большой, красивый город? Обеспечить всё необходимое для проживания торговцев и военных — и всё на этом. Но, с другой стороны, как не восхищаться «младшею столицей», перед которой «померкла старая Москва»? Только посмотрите, с каким трепетом автор говорит о Санкт-Петербурге:

Так уж в литературе — да и в жизни — повелось, что простого и понятного ответа на философские вопросы не существует. Но главный герой «Медного всадника» так не считает.

«Пришёл Евгений молодой»

Центральный персонаж поэмы — молодой человек по имени Евгений. А. С. Пушкин, к 1833-му уже закончивший писать «Евгения Онегина», с самого начала подтрунивает над новым героем — кстати, тоже петербуржцем:

Но дальше следует одиннадцать строк, смысл которых нынешние читатели в большинстве своём не понимают:

«Прозвание» — это, в переводе на современный русский язык, фамилия. В «Евгении Онегине» все персонажи — и сам Онегин, и Татьяна и Ольга Ларины, и Владимир Ленский, и даже второстепенный персонаж, скандалист и задира Зарецкий — эти «прозвания» имели. Почему же главный герой «Медного всадника» обделён фамилией?

Всё потому, что фамилии в XIX веке носили в основном дворяне. Евгений же не просто дворянин, он происходит из старинного почтенного рода: это следует из того, что его прозвание «под пером Карамзина/ В родных преданьях прозвучало». Николай Михайлович Карамзин, написавший «Бедную Лизу» и «Наталью, боярскую дочь», прославился ещё и тем, что создал масштабный 12-томный труд «История государства Российского», где, разумеется, упоминались самые именитые дворяне — и в том числе предки Евгения. Однако в начале XIX в. от их былого богатства не осталось и следа. Дошло до того, что Евгений «живёт в Коломне» — историческом районе Санкт-Петербурга — в съёмной квартире, а вовсе не в роскошном особняке.

Как такое могло произойти? Скорее всего, предки Евгения бездарно растратили фамильное состояние. Для дворянина это было обычным делом. Вспомните Евгения Онегина, который, напомним, «поделился» именем с новым пушкинским героем: что мы знаем о его батюшке?

Если бы Онегин не получил наследство от дядюшки — ту самую деревеньку, где он познакомился с Ленским и Лариными, — бегать бы ему всю жизнь от кредиторов.

Что же касается Евгения из «Медного всадника», ему повезло меньше: молодой человек вынужден сам зарабатывать на жизнь. Но, в отличие от «предшественника», эта обязанность его не слишком-то напрягает — да и планы на жизнь у него куда более определённые, чем у Онегина. Рассказывая, что за человек главный герой «Медного всадника», автор опять же иронизирует:

Вряд ли про Евгения, который только и хочет, что иметь хорошее «местечко» — то есть продвинуться по службе — и наслаждаться семейным уютом, можно сказать, что он «размечтался, как поэт». Однако ничего плохого в его желаниях, разумеется, нет. Подтрунивая над персонажем, автор, думается, немного завидует ему: у Евгения нет никаких психологических травм, в том числе — обид на промотавшихся родственников. Ничего особенного он из себя, конечно, не представляет, и всё же это верный и нежный возлюбленный, исполнительный служащий и вообще — человек надёжный.

Вот только судьба обходится с этим «маленьким» человеком неимоверно жестоко. Теряя всё, Евгений обвиняет во всех бедах не кого иного, как Петра I, и грозит истукану кулаком… Однако бунтовщик заранее обречён на поражение.

Так почему же автор, зная, какая судьба ждёт Евгения, всё-таки потешается над ним? Именно потому, что хочет показать: удары стихии сокрушают не только титанов. Если бы речь шла о борьбе Петра и, допустим, шведского короля Карла II, то, кто бы ни пострадал, всё было бы понятно: политика — дело опасное. Но из-за амбиций монархов страдают обычные, ни в чём не повинные люди. Эти люди со своими заурядными проблемами кажутся нам милыми и смешными — но когда они теряют всё, это трагедия не меньшая, чем гибель государя. А может, даже большая: ведь «маленький» человек беззащитен против судьбы.

А всадник-то не медный!

На то, что Пётр I, построивший город в неподходящем месте, всё-таки виноват в гибели людей в 1824 году — в то время, когда сам император уже столетие как отправился в мир иной, — косвенно указывает само название поэмы. На самом деле памятник выполнен не из меди, а из бронзы, металла куда более благородного. Но Пушкин решил «понизить градус» пафоса — и это привело к тому, что сейчас туристы, да и сами жители города на Неве, называют монумент «Медным всадником» и в большинстве своём понятия не имеют о его истинной ценности.

Кроме того, с лёгкой руки Пушкина, давшего поэме авторское жанровое определение — «петербургская повесть», — в русской литературе появилось множество героев-страдальцев, живущих в Петербурге и ближайших окрестностях. Недаром Николай Васильевич Гоголь озаглавил свой сборник, вышедший в 1842 г., «Петербургские повести». Вошла туда, в частности, «Шинель» — душераздирающая история мелкого чиновника Акакия Акакиевича Башмачкина.

Источник

Медный всадник (Пушкин А. С., 1833)

Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом.

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн,

И вдаль глядел. Пред ним широко

Река неслася; бедный челн

По ней стремился одиноко.

По мшистым, топким берегам

Чернели избы здесь и там,

Приют убогого чухонца;

И лес, неведомый лучам

В тумане спрятанного солнца,

Отсель грозить мы будем шведу.

Здесь будет город заложен

Назло надменному соседу.

Природой здесь нам суждено

Ногою твердой стать при море.

Сюда по новым им волнам

Все флаги в гости будут к нам,

И запируем на просторе.

Прошло сто лет, и юный град,

Полнощных стран краса и диво,

Из тьмы лесов, из топи блат

Вознесся пышно, горделиво;

Где прежде финский рыболов,

Печальный пасынок природы,

Один у низких берегов

Бросал в неведомые воды

Свой ветхий невод, ныне там

По оживленным берегам

Громады стройные теснятся

Дворцов и башен; корабли

Толпой со всех концов земли

К богатым пристаням стремятся;

В гранит оделася Нева;

Мосты повисли над водами;

Ее покрылись острова,

И перед младшею столицей

Померкла старая Москва,

Как перед новою царицей

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

Когда я в комнате моей

Пишу, читаю без лампады,

И ясны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

И, не пуская тьму ночную

Одна заря сменить другую

Источник

Медный всадник. А. С. Пушкин

Поэма А. С. Пушкина «Медный всадник» с иллюстрациями П. Соколова, А. Бенуа

Предисловие

Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом.

Вступление

На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный чёлн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.

И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.

Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво;
Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхой невод, ныне там
По оживленным берегам
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Темно-зелеными садами
Ее покрылись острова,
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.

Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз,
И блеск, и шум, и говор балов,
А в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
На сквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царской дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни дни, ликует.

Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия;
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра!

Была ужасная пора,
Об ней свежо воспоминанье.
Об ней, друзья мои, для вас
Начну свое повествованье.
Печален будет мой рассказ.

Часть первая

Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
Уж было поздно и темно;
Сердито бился дождь в окно,
И ветер дул, печально воя.
В то время из гостей домой
Пришел Евгений молодой.
Мы будем нашего героя
Звать этим именем. Оно
Звучит приятно; с ним давно
Мое перо к тому же дружно.
Прозванья нам его не нужно,
Хотя в минувши времена
Оно, быть может, и блистало
И под пером Карамзина
В родных преданьях прозвучало;
Но ныне светом и молвой
Оно забыто. Наш герой
Живет в Коломне; где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.

Итак, домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег.
Но долго он заснуть не мог
В волненье разных размышлений.
О чем же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь;
Что мог бы бог ему прибавить
Ума и денег. Что ведь есть
Такие праздные счастливцы,
Ума недальнего, ленивцы,
Которым жизнь куда легка!
Что служит он всего два года;
Он также думал, что погода
Не унималась; что река
Всё прибывала; что едва ли
С Невы мостов уже не сняли
И что с Парашей будет он
Дни на два, на три разлучен.
Евгений тут вздохнул сердечно
И размечтался, как поэт:

«Жениться? Мне? зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно;
Но что ж, я молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Уж кое-как себе устрою
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокою.
Пройдет, быть может, год-другой —
Местечко получу, Параше
Препоручу семейство наше
И воспитание ребят.
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят. »

Так он мечтал. И грустно было
Ему в ту ночь, и он желал,
Чтоб ветер выл не так уныло
И чтобы дождь в окно стучал
Не так сердито.
Сонны очи
Он наконец закрыл. И вот
Редеет мгла ненастной ночи
И бледный день уж настает.
Ужасный день!
Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури.
И спорить стало ей невмочь.
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.

Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова,
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Всё побежало, всё вокруг
Вдруг опустело — воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь как тритон,
По пояс в воду погружен.

Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. Челны
С разбега стекла бьют кормой.
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
Народ
Зрит божий гнев и казни ждет.
Увы! всё гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон,
Печален, смутен, вышел он
И молвил: «С божией стихией
Царям не совладеть». Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
Стояли стогны озерами,
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
Царь молвил — из конца в конец,
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.

Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений. Он страшился, бедный,
Не за себя. Он не слыхал,
Как подымался жадный вал,
Ему подошвы подмывая,
Как дождь ему в лицо хлестал,
Как ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал.

Его отчаянные взоры
На край один наведены
Недвижно были. Словно горы,
Из возмущенной глубины
Вставали волны там и злились,
Там буря выла, там носились
Обломки. Боже, боже! там —
Увы! близехонько к волнам,
Почти у самого залива —
Забор некрашеный, да ива
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта. Или во сне
Он это видит? иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?

И он, как будто околдован,
Как будто к мрамору прикован,
Сойти не может! Вкруг него
Вода и больше ничего!
И, обращен к нему спиною,
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.

Часть вторая

Но вот, насытясь разрушеньем
И наглым буйством утомясь,
Нева обратно повлеклась,
Своим любуясь возмущеньем
И покидая с небреженьем
Свою добычу. Так злодей,
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит; вопли, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой.
И, грабежом отягощенны,
Боясь погони, утомленны,
Спешат разбойники домой,
Добычу на пути роняя.

Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся реке.
Но, торжеством победы полны,
Еще кипели злобно волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит как на находку;
Он перевозчика зовет —
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез волны страшные везет.

И долго с бурными волнами
Боролся опытный гребец,
И скрыться вглубь меж их рядами
Всечасно с дерзкими пловцами
Готов был челн — и наконец
Достиг он берега.
Несчастный
Знакомой улицей бежит
В места знакомые. Глядит,
Узнать не может. Вид ужасный!
Всё перед ним завалено;
Что сброшено, что снесено;
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты; кругом,
Как будто в поле боевом,
Тела валяются. Евгений
Стремглав, не помня ничего,
Изнемогая от мучений,
Бежит туда, где ждет его
Судьба с неведомым известьем,
Как с запечатанным письмом.
И вот бежит уж он предместьем,
И вот залив, и близок дом.
Что ж это.
Он остановился.
Пошел назад и воротился.

Глядит. идет. еще глядит.
Вот место, где их дом стоит;
Вот ива. Были здесь вороты —
Снесло их, видно. Где же дом?
И, полон сумрачной заботы,
Все ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою —
И вдруг, ударя в лоб рукою,
Захохотал.
Ночная мгла
На город трепетный сошла;
Но долго жители не спали
И меж собою толковали
О дне минувшем.
Утра луч
Из-за усталых, бледных туч
Блеснул над тихою столицей
И не нашел уже следов
Беды вчерашней; багряницей
Уже прикрыто было зло.
В порядок прежний всё вошло.
Уже по улицам свободным
С своим бесчувствием холодным
Ходил народ. Чиновный люд,
Покинув свой ночной приют,
На службу шел. Торгаш отважный,
Не унывая, открывал
Невой ограбленный подвал,
Сбираясь свой убыток важный
На ближнем выместить. С дворов
Свозили лодки.
Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов.

Но бедный, бедный мой Евгений.
Увы! его смятенный ум
Против ужасных потрясений
Не устоял. Мятежный шум
Невы и ветров раздавался
В его ушах. Ужасных дум
Безмолвно полон, он скитался.
Его терзал какой-то сон.
Прошла неделя, месяц — он
К себе домой не возвращался.
Его пустынный уголок
Отдал внаймы, как вышел срок,
Хозяин бедному поэту.
Евгений за своим добром
Не приходил. Он скоро свету
Стал чужд. Весь день бродил пешком,
А спал на пристани; питался
В окошко поданным куском.
Одежда ветхая на нем
Рвалась и тлела. Злые дети
Бросали камни вслед ему.

Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось — он
Не примечал. Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.
И так он свой несчастный век
Влачил, ни зверь ни человек,
Ни то ни сё, ни житель света,
Ни призрак мертвый.
Раз он спал
У невской пристани. Дни лета
Клонились к осени. Дышал
Ненастный ветер. Мрачный вал
Плескал на пристань, ропща пени
И бьясь об гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих судей.
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло,
И с ним вдали, во тьме ночной
Перекликался часовой.
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился — и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.

Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.

Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался.
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?

Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе. » И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось.
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой —
Как будто грома грохотанье —
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.

И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.

И с той поры, когда случалось
Идти той площадью ему,
В его лице изображалось
Смятенье. К сердцу своему
Он прижимал поспешно руку,
Как бы его смиряя муку,
Картуз изношенный сымал,
Смущенных глаз не подымал
И шел сторонкой.

Остров малый
На взморье виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой варит,
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Пустынный остров. Не взросло
Там ни былинки. Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхой. Над водою
Остался он как черный куст.
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его
Похоронили ради бога.

Источник