В дождь всегда вспоминается что то что казалось просохло давно
В предчувствии воды 0
В дождь сильнее привязанность к дому,
Дольше улицы вьются к теплу,
Придается значенье подъему
И разрытой трубе на углу.
В дождь все земли приходят к единству
По слезе, по струе, по реке —
По земному размазавшись диску —
И молчат на одном языке.
Как с педали не снятая нота,
Резонируют капли в окно.
В дождь всегда вспоминается что-то,
Что, казалось, просохло давно.
Нищенка на ступенях подземного перехода
Разглядывает проходящих, будто она
Constanta мира,
Его определение и свобода —
От всех независима
И с каждым объединена.
В переходе тепло.
Цыганки торгуют жвачкой.
Девушки прицениваются
К развешенным поясам.
Квадратный мужчина в белом халате
Зазывает к весам
И тянет пухлую руку,
Как за подачкой.
Сквозит в проёмах
И раздувает фалды плаща.
Нищенка роется в свежих объедках,
Шепчет молитву, поминает предков,
И ест, как деревенская женщина, —
Бережно и не спеша.
* * *
Смерть присела на лавочку возле калитки.
Вечерело.
Гуси, как со старинной открытки,
Слонялись без дела.
Вдали, раздавая коврам затрещины,
По-лилипутски бодро
Переговаривались женщины,
Выплёскивая напёрстки-вёдра.
В конце переулка
Торжественно заколыхалось стадо
Десьтикратным повторением вымени,
Будто зрителями парада
Этих Ио-Исид были римляне.
Щедро шлёпались на землю лепёшки
Под выразительное “му-у!”,
И пугались гуси, будто понарошке,
Отступая к забору, каждый к своему.
В печи расталкивали хлебное тело дрожжи,
Переваливались через трубу
Прямо туда, где деревенский Боже
Выпятил нижнюю губу.
Невмоготу было старому коню.
Зажёгся свет. Вышел мужик из хаты,
Окинул двор, запустив пятерню
В затылок и без того кудлатый.
Плыли тестовидные облака,
Смешиваясь с хлебными парами.
Конь повернул голову в сторону мужика
И зашевелил ноздрями.
Мужик буркнул хмуро: “Не трусь!” —
Впервые пообщавшись со скотиной.
Загоготал ошарашенный гусь,
Должно быть, под хворостиной.
Мужик постоял и вернулся в дом,
Пробормотав смущённое “что ты?”,
Смерть встала с лавочки
И, не оборачиваясь: “Пойдём.
Время охоты”.
* * *
Ничего, только ветер за окнами стих,
Только вечер взошел, и прибавился штрих
К одиночеству в комнате этой.
Перекинулся с улицы свет фонарей,
И запахли цветы перед смертью острей
Хищным запахом позднего лета.
Сломан день, и подтёк небосклон кое-где.
Замыкание краткое в старой звезде
Отключило кусочек вселенной.
Тёмный воздух слегка поиграл сам с собой
И надул занавеску, и кто-то живой
Зарождался под ней постепенно.
* * *
Вновь пасмурно с утра.
Покойный день вчерашний
Уже парит, как дух
Расплаты и дождя.
Готовые сыреть,
Податливые башни
Темнеют среди туч
Старинного литья.
В предчувствии воды
Отяжелели кроны.
Им так же, как душе,
Несносна эта кладь.
И снова тот же звук,
Напевный, монотонный,
Готовится сердить
И тешить, и ласкать.
А. С. Пушкин,
“Евгений Онегин”
Ночь состоит из ломаных линий
И вспышек комнаты между веками.
Уснёшь и снова в тёмном камине
Древо шаркает сухими ветками,
Волхвует, откатывая дни за днями.
“Не тот ли,— думаешь, — дуб зелёный?”
И продвигаешься к долговой яме.
А море отчаливает к Альбиону.
Крошки звёзд просыпались в пропасти.
Налетели чёрные птицы-вороны,
Молчаливо склевали горсть за горстью,
И раздул их ветер на четыре стороны.
В середине мира — дыра над бездною.
На вершине мира — кормушка звёздная.
У подножья мира — кровать железная
И чьё-то “я”, никем не опознанное.
Свечка, зеркало, горстка пепла.
Сползло Лукоморье к самому склону.
Там же звезда перед смертью ослепла.
Кому всё достанется? Спи. Альбиону.
* * *
Утечка летней благости, и дождь
Срывает небо в приступе истерик,
А ты идёшь, идёшь, идёшь, идёшь —
Как одинокий движущийся берег,
Минуя погрустневшие дома,
Стоящие всю жизнь свою на рейде.
Мечта уплыть — навек погребена
В фундаменте как мавзолее смерти.
Всё мимо, мимо — чьих-то окон, глаз,
Планет, сосущих млечности созвездий.
Ты движешься, и сохранён баланс
Между чредой стремлений и бездействий.
Ты порождаешь цели бытия —
Его извечный вектор, центр и фокус.
И предназначен постигать тебя
Вокруг располагающийся космос.
* * *
Осени осипшее меццо
Терзается на подворье.
Листья не в силах спеться,
И каждый похож на сердце,
Чтоб оборваться вскоре.
Бежишь поперек непогоды
И выглядишь посторонним,
Будто бы из породы
Деревьев с подрубленным корнем.
* * *
День рассеян и странен, как гений
На пороге грядущих идей.
Перепады его настроений
Изменяют лицо площадей.
Многолюдно и тут же пустынно.
Мир — сплошная арена дождя.
Чей-то зонтик повален на спину
И уносится, будто ладья.
Всё подвластно безудержным струям,
Мчатся лестницы и парапет.
Проблеск солнца почти что безумен,
И тем ярче в мозгу его след.
Славен выплеск свободных фантазий,
Бунт ума, отменившего мзду,
Перед новым рождением связей
И стремленьем творить красоту.
* * *
Дождь закончился. Настежь окно.
В занавеске запутались капли.
Ослепительно взмыло пятно
К потолку, и подтёки иссякли.
Хлопнул дверью весёлый сквозняк
И качнул отражения в раме.
Опрокинулась ваза в слезах,
И огнём полыхнули все грани.
Две промокших пчелы на лету
Сговорились и тихо присели
Просто так — созерцать красоту,
Вне трудов и не ведая цели.
Вера
Зубарева
Подборка: Вселенная дождя
За сентябрём потянутся дожди,
Размоют все пути и перепутья.
От них бы затворить мне часть души,
Чуть-чуть бездомней и бездольней будь я.
А так – пускай поют себе навзрыд.
Прошлёпаю по праздникам и будням
Под перебор ветров по древам-лютням,
Под коими корней ковчег зарыт.
А между звёзд, качаясь на ветвях,
Мечтает тихо дом, почти скворечник.
Там пишет мальчик, словно второпях,
В безбрежность обмакнув перо беспечно.
Пузырит дождь, и пишет он легко,
Как Лель свирелью капли выдувая.
И облаком бушует молоко
Над блёсткой алюминьевого края.
Он шепчет, как осипшая листва,
И першит осень алая в гортани,
И дождь кипит на ветках и устах,
И небо разбивается на грани.
А я иду – как будто нипочём
Мне дождь его над древом с колокольней,
Как будто не свирель меня влечёт,
Как будто бы не я всего бездомней…
В дождь сильнее привязанность к дому,
Дольше улицы вьются к теплу,
Придаётся значенье подъёму
И разрытой трубе на углу.
В дождь все земли приходят к единству
По слезе, по струе, по реке –
По земному размазавшись диску –
И молчат на одном языке.
Как с педали не снятая нота,
Резонируют капли в окно.
В дождь всегда вспоминается что-то,
Что, казалось, просохло давно.
* * *
Пустое время – безразличный ангел,
Прозрачный, узкий, издали похожий
На вазу с очень белыми цветами
Без запаха, как будто бы бумага.
Прищуришься, и можешь наблюдать,
Как мир стоит, немного удлинённый,
На ангела фламинговой ноге.
Вот со щеками стеклодува туча
Дождь выдувает разной толщины.
Он клейко обволакивает шляпы,
Зонты, плащи. Друг друга опасаясь,
Прохожие идут на расстоянье,
Чтоб от прикосновенья не разбиться.
Мне хорошо в такое время спится.
* * *
Я собралась, но дождь меня вернул,
Мне указал на ручку, стол и стул.
Так, неожиданно, до вечера богата,
Я славлю торжество Возврата.
Теперь великодушно прощены
Мой почерк неразборчивый и – дальше –
Прочтенье неразборчивое ваше,
Которым вы ко мне возвращены.
Я думаю о вас, вы – обо мне.
Остаток дня дождём в моём окне
Нас исповедает, и наши прегрешенья
Хоть не отпустит – всё же утешенье
Какое-то в размытости дорог,
Судеб, всей жизни и – коротких строк.
* * *
Сентябрьский свет – расколотая призма.
Охвачен вихрем спектров листопад.
А впереди – дожди скучней, чем письма
Того, кто пишет обо всём подряд.
День-два, и отсыреет эта лёгкость –
Смесь крыльев, лепестков и паутин.
И темя роз, и ветки острый локоть –
Всё обнажит осенний карантин.
Ещё чуть-чуть – и не сбежать из сада
В гостиную, как прежде, прямиком.
Лишь постучать и мокнуть виновато,
И слушать сквозь минорное стаккато,
Как кто-то долго возится с замком.
И вдруг вкусить вино осенних мытарств
И перемен – в кромешности потерь,
И захотеть уйти опять в размытость
Почти за миг, как отворится дверь.
* * *
Разлуки горькие уроки
Вредны душе, но не уму.
Руке, как сумерки – окну.
Там, за окном, слабее, тоньше
Истаявшего солнца фрез.
Сошлись края небесной кожи.
Как заживающий порез.
И окружая гласных нимбом
Заката уходящий пульс,
По строкам, стопам, ритмам, рифмам
К тебе прокладываю путь.
* * *
Нельзя так пропадать в осеннее ненастье.
Нельзя, я говорю, нельзя, не прекословь!
Я чувствую – настал святой момент согласья,
И пишутся стихи, и пишется любовь.
Всё пишется к тому, что я зову – забвеньем:
Лишь стоит написать, и мне уж невдомёк.
Что было для чего причиной, побужденьем –
Строка ли для тебя, а, может, ты для строк.
Зубарева Вера
Зубарева Вера Кимовна — поэт. Преподаватель Пенсильванского университета. Лауреат Международной премии им. Беллы Ахмадулиной (2012), Муниципальной премии им. Константина Паустовского (2010) и др. Публиковалась в журналах «Вопросы литературы», «Новая Юность», «Сибирские огни», «Крещатик» и др. Главный редактор журнала «Гостиная», президент Объединения Русских Литераторов Америки.
* * *
Холодный Christmas брезжит вдалеке.
Взрываются дыханья нараспашку,
И держит ветка в скрюченной руке
Нескапнувшую каплю, как стекляшку.
Застывший воздух, будто полимер,
Чьи звенья составляют зданья, люди,
Ползет на юг,
Проклюнувшись из сфер
Циклона.
Приготовившись к простуде,
Краснеют неба влажные белки,
И на стволах ажурные чулки
Натянуты насмешливо и гладко —
В ответ на выражение тоски
И мнительности
Высшего порядка.
* * *
…А в глубине — зима,
Дремучая, как елка,
Где на ветвях шары
Качает завируха,
И если.
В ДОЖДЬ
В дождь сильнее привязанность к дому,
Дольше улицы вьются к теплу,
Придается значенье подъему
И разрытой трубе на углу.
В дождь все земли приходят к единству
По слезе, по струе, по реке —
По земному размазавшись диску —
И молчат на одном языке.
Как с педали не снятая нота,
Резонируют капли в окно.
В дождь всегда вспоминается что-то,
Что, казалось, просохло давно.
Нищенка на ступенях подземного перехода
Разглядывает проходящих, будто она
Constanta мира,
Его определение и свобода —
От всех.
В дождь всегда вспоминается что то что казалось просохло давно
. Жизнь в маленькой кухне с окном на соседнюю пятиэтажку, похоже, подходила к концу. Тетрадь уже несколько дней задумчиво лежала на кухонном столе и смотрела на лампу своими пустыми страницами. Комнаты были почти разобраны, а чемоданы почти собраны, но лёгкость комнат всё равно перевешивала пузатость чемоданов, потому что в комнатах обитала вся прошлая жизнь. Всё уже решено, но от этого не становится понятнее, как переступить, переплыть, перелететь через то, что навсегда слито с тобою.
Звоню Ахмадулиной. Книга моих стихов с её предисловием, готовившаяся к печати, уже никогда не выйдет в Одессе. Она поднимает трубку.
Эти стихи напишутся позже, в Италии.
Всё. Дорога катит вперёд, а ты смотришь назад. И это вопреки себе же самому, стремящемуся вперёд и выбирающему дорогу.
«Люди покидали Россию, люди покидали Украину, люди покидали, покидали, покидали. Их дома какое-то время смотрели остекленевшими взглядами на подмерзающие сумеречные дороги, как смотрит недолго тело вслед душе. Но вскоре окна теряли интерес ко всему внешнему и, вытянувшись по стенам, равнодушно и мутно отражали улицы.
Люди покидали свой обжитой мир, а он всё равно вскакивал в последний миг на подножку автобуса и прижимался к коленям сумками и одеялами.
(«Пески Нахэма» из книги «Дом и его обитатели»)
Помню, как уже будучи в Америке, я послала Инне Богачинской эти стихи, написанные в Италии. Она откликнулась на них с восхищением, а потом часто цитировала строчку из них на свой лад: «меж созвездиями, расставленными по чужому небу».
И это принципиальная разница в нашем мировосприятии. Я никогда не подхожу к неизвестному с точки зрения оппозиции «свой-чужой». Моему Дому категорически противопоказаны подобные отношения с пространством и временем.
. Так и не вошла ко мне.
Равлик-павлик спал в чалме.
Пела церковь на холме.
Строка не выписывалась,
а разглаживалась вдоль,
Как график затухающего сердца,
И предметы в комнате умножались на ноль
Их бессловесного владельца.
Начинался снегопад
На планете Нептун.
Подгулявший прадед
Залезал в карету.
Астроном
С расстояния в тысячу лун
Наблюдал за ним
И стряхивал сигарету.
Пепел скапливался
На поверхности Земли,
И ветер сдувал его в открытое пространство,
Засыпал планеты и наезженные колеи,
Для воскресших не оставляя шанса.
Комната зияла посреди миров,
Как след от недавнего инфаркта
В результате нерассчитанной розы ветров
В середине марта.
Хлопья мельчили под фонарём,
Словно поколения под оком истории,
И восстанавливались в конус, остриём
Направленный в пол обсерватории.
Ветер целился, как старомодный актёр,
И повышал нарочито голос
Перед тем, как дунуть в упор
В пепловидный конус.
И хозяин дома приникал к стеклу,
Когда ветер атаковывал дом с фасада,
И представлял кого-то,
Кто катил во мглу
Инопланетного снегопада.
Фантасмагория продолжалась. Лето накатило той же сумасшедшей лавиной, что и зима, с той только разницей, что лавина состояла из ярких цветений и огненных насекомых, облепивших окна и деревья, и плотных небес, выкачавших воздух из лёгких покрытого испариной города.
Ощущение искусственности собственного второго зарождения не покидало в течение всего года и закончилось только с приездом отца, когда вдруг пришло осознание, что это всё незаметно стало домом, по комнатам которого теперь нужно провести его, вновь прибывшего. Новое лето уже не было столь оглушительным, оно больше не накатывалось на Дом в стремлении снести его буйностью форм и красок. Дом постепенно прорастал корнями в новую почву, в которой зарождалась красота.
Когда-то Наталья Васильева, литературный критик, заметила, что в моём творчестве много метафор, связанных с миром насекомых и трав.
Цветы, уют, твоя рука,
Стихов листающая томик.
Как это просто всё, пока
Со мною движется бок о бок.
И буднично звучат слова,
Привычны все твои заботы.
Я знаю всё, чем ты жива.
Но значит ли, что знаю, кто ты?
О, связей родственных тупик,
Зацикленность на ежедневном,
Обыденности жёсткий лик,
И быт общений, ставший пленом!
Окаменевшие черты
Знакомых, но давно не близких,
Слагают царство обелисков.
А я хочу туда, где ты,
Чтоб головою к голове,
Прищурясь, сквозь росы обломок,
В чьей призме слиты мать, ребёнок,
Владеть вселенными в траве.
Номер 23(308) 13 ноября 2002 г.
[an error occurred while processing this directive]