сухово кобылин учение всемир
Ноология
наука о месте и роли разума в ноосфере
Ноология в соцсетях
Пионер русского космизма Сухово-Кобылин
Александр Сухово-Кобылин (1817―1903) ― колоритнейшая, своеобычная и несколько загадочная фигура русской культуры второй половины прошлого века. Среди отечественных литераторов он отличился чрезвычайно активной и разноплановой жизнью, наполненной увлеченными умственными занятиями и светским рассеянием, любовными победами и трагедиями (не миновала его и тюрьма), упорной творческой работой и длительной борьбой за выход на русскую сцену, бурным предпринимательством и размеренным существованием деревенского любомудра.
Как классик драматургии, автор сатирической «Трилогии» Сухово-Кобылин широко известен, тщательно изучен. Но главным делом своей жизни он считал философию, разрабатывал систему, которую называл учением Всемира. К сожалению, плоды этой грандиозной мыслительной попытки так и не дошли ни до современников, ни до потомков. «Непостижимым определением рока», как выразился сам Сухово-Кобылин, в огне пожара, обрушившегося на его родовое имение, погибла половина его оригинального труда. Другая половина была еще до несчастья вывезена во Францию и в настоящее время хранится в Центральном государственном архиве литературы и искусства.
Эти уцелевшие и восстановленные рукописи составили корпус текстов учения Всемира.
Учение о Всемире демонстрирует логику становления и развития техники как образца, примера принципов устройства и функционирования самого бытия. Различая Всемир и Вселенную как бытие, которое существует, и чувственно воспринимаемый материальный мир, который экзистирует, философ утверждает, что Всемир как абсолютная бесконечность есть одновременно и дом Бога, и абсолютный человек. Все элементы бесконечного бытия – Всемира (который представляет собой шар, сферу) также бесконечны: центр, периферия, радиус. В частности, центр находится везде, так как шар Всемира бесконечен.
Для Сухово-Кобылина нет существенной разницы, противоречия между естественным и искусственным, природным и цивилизационным. Человеческий дух в своем развитии одновременно выступает и как теоретический, познающий натуру Бога, и как практический, деятельный, совершающий технические изобретения. Изобретение никоим образом не нарушает и не разрушает мир природы. Оно вносит в создаваемый духом человека социальный – новый и высший, разумный мир новую разумную форму, в частности, форму вагонного движения, движения по железной дороге.
Техническое изобретение интерпретировалось им как закономерность в развитии человечества, как практическая деятельность духа по покорению пространства. По выражению Сухово-Кобылина, вагонное движение сорвало с современного человека скорбные и позорные для него кандалы пространства, в которые сын Божий был до этих пор закован материей. Однако вагонное движение выступает частным средством для преодоления пространства. В более общем виде он представлял себе осуществление свободы человека, его развитие в космических пределах, его духовное совершенствование как достижение способности летать.
Задачу человечества Сухово-Кобылин видит в восходящем характере эволюции. Эту мысль он развил в своей теории трехмоментного развития человечества: земного (теллурического), солярного (солнечного) и звездного (сидерического). Вторая стадия предполагает расширение ныне прикованных к своей планете землян на все околосолнечное пространство, а третья ― овладение всем звездным миром, всей Вселенной. Только колоссальный эволюционный рывок может обеспечить небесные, звездные горизонты ныне столь еще несовершенным смертным. Философ видит возможность такого невероятного прогресса человечества на путях все большего его одухотворения, достижения способности летания, преодолевающей пространственные ограничения.
Активная эволюция у Сухово-Кобылина, предполагающая всеобъемлющую космическую экспансию человечества, включает и его «бесконечную инволюцию… в себя самого, поступание в глубь» самосознания, вплоть до такого «соключения с самим собой», такого одухотворения, что этот будущий организм становится как бы беспространственным, сверхчувственным («до исчезания плоти»), «эфирным». Тем, кто знаком с видением будущего «лучевого» человечества в «теории космических эр» Циолковского, нетрудно увидеть тут почти буквальное совпадение с интуицией Сухово-Кобылина. Восхождение и одухотворение человечества в целом он мыслит, как Циолковский, путем беспощадного отбора, «потребления» слабых и неприспособленных форм. Философ хладнокровно обрекает на огонь «селекции» все промежуточные формы, ведущие род людской к блистательному звездному финалу. В этом проявился гипноз «объективности» и неотменимости законов животно-природной эволюции, под который попадали многие, особенно по первому ошеломляющему впечатлению от теории Дарвина. Этот гипноз заставлял забыть принципиальное отличие человека от остального животного мира ― как существа не только сознательного, но и чувствующего, и нравственного.
Философский акцент, оригинальная мыслительная краска, относясь к области высшей цели ― «последних сроков», обличают в Сухово-Кобылине тип русского мыслителя. Ведь именно эта эсхатологическая обращенность русской мысли неоднократно отмечалась как одна из своеобразных черт национально философской традиции. Истинное свое место автор учения Всемира находит в плеяде русских космистов, с разной степенью глубины, объемности и научности развивавших идеи космического будущего человечества, активной эволюции и, наконец, в нашем веке ― ноосферы.
Идея всемирного человечества
Предтеча русского космизма
Александр Васильевич Сухово-Кобылин запечатлел своё имя в истории не только драматической трилогией, не сходящей с театральных подмостков. Вторая ипостась его творческой личности – философия. Писатель и мыслитель – один из предтеч русского космизма, идеи которого в XX веке вдохновляли пионеров космической отрасли. И поистине неслучайно 200-летие со дня рождения А.В. Сухово-Кобылина соседствует с двумя другими юбилеями – 160-летием К.Э. Циолковского (17 сентября) и 60-летием запуска первого спутника (4 октября).
Предоставляем слово филологу, исследователю традиции русского космизма Анастасии Гачевой.
Младший современник автора «Свадьбы Кречинского», родоначальник космической эры Константин Циолковский называл себя Гражданином Вселенной. В своей космической философии он говорил «нет» пресловутой «Табели о рангах», принципу сословности, искусственно разделяющему людей, раздвигал стреножащие границы времени и пространства, радикально расширяя объём жизни и действия личности. Аристократ Сухово-Кобылин в текущей повседневности от сословности не отказывался и дворянское достоинство свято чтил. Зато в своей философии Всемира, над которой работал без малого сорок лет, он, подобно родоначальнику космонавтики, мыслил не в локальных масштабах – родной Кобылинки, Первопрестольной Москвы, России, Европы, да что там – даже планеты Земля, но поистине в масштабах Вселенной.
Самый ход его жизни и мысли демонстрирует то, что Достоевский называл «тайной человека». Можно ли было представить, что в юности блестящий дворянин, светский лев и красавец, достигнув зрелости, начнёт задаваться вопросами о месте личности не в пространстве столичной гостиной, а в пространстве Вселенной? Можно ли было представить, что кабинетный учёный (попробуй-ка, сорок лет просиди в кабинете за переводом гигантского труда, пусть и самого что ни на есть гениального – а Сухово-Кобылин задался дерзким проектом перевести всего Гегеля!), человек строгого, почти «немецкого» ума, получивший философское образование сначала в России, затем в Гейдельбергском и Берлинском университетах, даст такую волю философской фантазии, что нарисует образ… космического человечества и заговорит о перспективах бессмертия? И это тогда, когда даже эра авиации была ещё только в проекте! Можно ли было, наконец, ожидать, что ревностный поклонник Гегеля, претендовавший на глубинное, «интимное» понимание своего кумира, в конечном итоге не удовлетворится гегельянством? И начнёт выстраивать собственный синтез, в центре которого – не безличный Абсолютный Дух, проходящий этапы своей эволюции и пользующийся людьми и вещами как материалом для своего движения вперёд, но всё человечество в совокупности конкретных «я», поступательно движущееся к совершенству.
Сухово-Кобылина можно назвать одним из первых русских футурологов – причём с особым – оптимистическим, светлым склонением. Литература и философия любят в качестве образа будущего рисовать «страшилки», вроде всяких космических и земных катастроф, рукотворного апокалипсиса, устраиваемого то ли самим человечеством, то ли могущественными «пришельцами», которые хоть и называются братьями по разуму, но на деле не являются таковыми, ибо разум этот – злой, инфернальный, нетворческий. Сухово-Кобылин вдохновляется иным, созидательным разумом, направляющим «поступание» человечества от первобытного, стадного состояния через ступени взросления к вселенской «божественной общине», «Царствию Божию», Civitas Dei.
Поприще человечества, обретающего совершенство, по Сухово-Кобылину, не ограничивается только Землёй. В этом он близок и Циолковскому, и философу общего дела Николаю Фёдорову, утверждавшему: «Порождённый крошечною Землёю зритель безмерного пространства, зритель миров этого пространства должен сделаться их обитателем и правителем». В том, чтобы ограничиться только Землёй, Сухово-Кобылин видит мало достоинства для существа, одарённого творческой мыслью. «Космический шар», «обитаемый ныне земным человечеством», есть только «клетка», в которой оно пребывает «в тяжком и неодолимом заключении». Прорвать оковы «теллурического» мира, подверженного духу тяжести, стреножащего человечество в его движении вперёд, – в этом Сухово-Кобылин видит главную задачу будущего. Ограничившись же только Землёй, homo sapiens не преодолеет своей двойственной, «зверообразной» природы и всегда будет маячить перед ним перспектива падения – в хаотическое, инфернальное состояние, где царствует «антропофаг», «человек-зверь», «пожиратель самого себя», «человек-дьявол», «дьявольский человек».
Жизнь в пределах земли – лишь начало движения во Вселенную. «Земля – колыбель человечества, но нельзя вечно жить в колыбели». Это высказывание Циолковского в эру космоса не будет вызывать удивления. Не так было в XIX веке. Недаром, когда Лев Толстой на заседании Московского психологического общества впервые представил идеи Фёдорова о регуляции природы, победе над смертью и на вопрос: «Куда же девать всех воскресших?» заявил: «Царство знания и управления не ограничено Землёй», ответом ему был «неудержимый смех всех присутствующих». Мысль об освоении космоса была по-настоящему опережающей время. Нужно было иметь дерзновение, чтобы стать её проводником.
Сухово-Кобылин дерзнул. В своём «Учении Всемира» он представил теорию трёх стадий развития человечества: земной (теллурической), солнечной (солярной) и сидерической (звёздной). Знаменитой гегелевской триаде «тезис–антитезис–синтез» придал футурологический смысл. Описывал, как, выйдя за пределы Земли, род людской освоит Солнечную систему, заселит другие планеты, создаст многие цивилизации, а затем расширится в дальний космос, проникнув в глубины Вселенной, одухотворив её мыслью и чувством. Высший синтез для философа – «сидерическое, или всемирное, человечество, т.е. вся тотальность миров, человечеством обитаемых, во всей бесконечности Вселенной».
Но как сделать так, чтобы этот синтез действительно оказался достигнут, чтобы человечество смогло достичь ближних и дальних планет и чтобы потом группы бывших землян, расселившиеся на разных планетах, не утратили связи друг с другом из-за огромной протяжённости космоса, той безграничности, которую не могут побороть и самые совершенные средства передвижения? Тот же Константин Циолковский предложит ракету, космический корабль, межпланетную станцию, видя в них средства освоения ближнего, а затем и дальнего космоса. И вдохновлённые его мыслью фантасты ХХ века – Александр Беляев, Иван Ефремов, братья Стругацкие – будут рисовать будущее космическое человечество, которое бороздит океан Вселенной на межпланетных кораблях и является цивилизацией супертехники, главная цель которой – пробиться через пространство.
Однако ещё Николай Фёдоров предупреждал, что одно лишь техническое могущество – иллюзорно, что человек, чтобы реально действовать в масштабах космоса, должен совершенствовать свою природу, обрести «полноорганность», способность перемещаться в пространстве, жить в разных средах. У Сухово-Кобылина встречаем тот же вектор творческой мысли. Стремясь преодолеть будущую пространственную разъединённость рода людского, его распадение на отдельные «планетные человечества, остающиеся вне всякого общения друг с другом», он провидит в будущем такую трансформацию нашего организма, которая позволит эту пространственную протяжённость преодолеть.
Остановимся и поясним. Говоря о преображённой, бессмертной телесности, которую должен обрести человек, русский космизм не заигрывает с оккультизмом. В этой системе идей нет места всяческого рода астральным планам и тонким телам. Знаменитый тезис Фёдорова «Наше тело станет нашим делом» касается не виртуального, а реального тела, того, о котором прекрасно скажет потом Мандельштам: «Дано мне тело – что мне делать с ним, / Таким единым и таким моим?» Он требует нового синтеза, где антиномия «дух» и «материя» преодолевается и полярности соединяются, являя образ преображенной, духоносной телесности.
Сухово-Кобылин не меньше, чем Фёдоров, жаждет, чтобы был наконец преодолён тот парадокс человека, который так обнажён и так горек, когда мы, стоящие на земле, созерцаем полёт птиц, воплощение свободного парения и красоты, сознавая, что сами так фатально и постыдно стреножены. Парадокс, на который обратил внимание ещё Тютчев, запечатлев его поэтическим словом:
Природа-мать ему дала
Два мощных, два живых крыла.
А я здесь, в поте и в пыли,
Я, царь земли, прирос к земли.
«Птица есть поэт, славящий Бога» – так скажет об этом великом даре летания Сухово-Кобылин. Птицы, добрые друзья человека, являют будущую совершенную, ангельскую его природу, неотъемлемым свойством которой является способность к безграничному перемещению. Дело за человеком – как использовать то, что увидено. Сухово-Кобылин задаётся вопросом: если даже «рыба смогла выработать свой организм для того, чтобы плавать в воде, птица, чтобы плавать в воздухе», то почему человек, «даровитый полубог», покоривший себе теллурические пространства рельсовыми путями, телеграфом и телефоном, не властен будет возвести мало-помалу свою лёгкость, чтобы подобно рыбе в воде и птице в воздухе, плавать в эфире»?
В самой технике, на которую так уверенно опирается теллурический, подвластный духу тяжести человек, Сухово-Кобылин призывает видеть не панацею, а своего рода проекцию будущих возможностей нового, одухотворённого тела. Умные машины и механизмы, как бы продолжающие наши органы, не замена их, но «почин и зерно будущих органических крыльев, которыми человек, несомненно, порвёт связующие его кандалы теллурического мира». Философ Всемира провидит, как в процессе движения человечества к будущей звёздной эпохе «человека технического» сменит «человек летающий», полагая начало эре ангельского, «идеального человечества».
Идеи и проекты Сухово-Кобылина при его жизни так и не получили известности, остались «в душевной глубине» и на листах неопубликованных записей, к тому же сильно поредевших в результате пожара, вспыхнувшего в Кобылинке в 1899 году. Быть может, теперь до философских текстов писателя всё же дойдут умные, воскрешающие руки потомков?
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Сухово-Кобылин
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Размышляя о том или ином писателе XIX столетия, о судьбах русской культуры и литературы, мы редко отдаем себе отчет в том, как тесно, неразрывно было связано все, что воспринимается нами сегодня чаще всего по отдельности. Насколько обозрим и, по сути, узок был тот «космос», вращаясь в котором, малые и большие звезды должны были с неизбежностью соприкасаться. В самом прямом, самом, если хотите, житейском смысле. А значит — вольно или невольно взаимодействовать: наследовать, полемизировать, развивать, существовать в кругу единых проблем. Творческих и человеческих.
Наверное, сама атмосфера этой эпохи всеобщей сближенности, «тесноты» столь властно соединяла судьбы: так или иначе, но все были связаны со всеми. И особенно отчетливо прослеживается эта связанность, когда задумываешься о личности предельно отдаленной от литературных и общественных бурь, — об Александре Васильевиче Сухово-Кобылине. Об авторе трех пьес, человеке, прожившем самую долгую жизнь из всех русских писателей XIX века, не исключая Льва Толстого. О философе и драматурге, пафосом творчества которого стала пережитая драма, по сей день отбрасывающая тень на Сухово- Кобылина, заподозренного в убийстве…
На глазах этого долгожителя (Александр Васильевич родился в 1817-м и умер в 1903 году) возникала классическая русская литература, до неузнаваемости менялось общество. А Сухово-Кобылин оставался верным своим принципам и идеалам… Впрочем, понятие «долгожитель» достаточно относительно и эластично. Когда мы говорим о человеке вообще, мы имеем в виду только протяженность жизни, когда речь идет о писателе, драматурге, философе, протяженность эта меняется в нашем восприятии, ибо мы не в силах отрешиться от окружения, в котором жизнь и творчество протекали. Это относится и к Сухово- Кобылину.
Он родился, когда Пушкину было всего восемнадцать, когда до восстания декабристов оставалось еще восемь лет, когда не успели еще стереться из памяти события Отечественной войны 1812 года, а до Крымской войны оставалась еще целая эпоха. Он взрослел, мужал, формировался как личность, когда Россия зачитывалась Карамзиным, Жуковским, а потом — Гоголем; когда узнавались лицейские стихи Пушкина; когда начинали и набирали постепенно литературную силу и славу его сверстники — Л. Толстой, Достоевский, Тургенев, Гончаров, Герцен, Некрасов, Салтыков-Щедрин.
А умер Александр Васильевич в 1903 году, когда на смену его поколению пришли Чехов и Л. Андреев, Бунин и Горький. Незадолго до смерти о писателе внезапно вспомнили и, словно спохватившись, удостоили его звания почетного академика Императорской Академии наук.
А Сухово-Кобылин так и остался автором самого, пожалуй, скромного по объему в истории русской литературы наследия — трех пьес и неопубликованного при жизни памфлета «Квартет». Но он оставил потомству яркие, глубокие документы времени — письма к родным, в которых этот желчный, язвительный человек предстает бесконечно любящим, заботливым сыном и братом; дневники, что он вел на протяжении почти всей жизни, лишь на этих интимных страницах, ни для кого, кроме себя самого, не предназначенных, запечатлевая истинное неравнодушие и осознание глубокой причастности к российской действительности; прогнозируя, а нередко и прямо предсказывая, что ждет нас, если и дальше все покатится по увиденным им в перспективе десятилетий рельсам.
И на протяжении всей жизни он оставался человеком 1840-х годов — со всеми вытекающими из этого пристрастиями и антипатиями. «О своих современниках говорил он, как будто они живы, как будто он еще вчера беседовал с ними, — свидетельствует первый биограф писателя С. А. Переселенков. — „Слушаешь его, слушаешь, — вспоминает один его знакомый, — и вдруг самому начинает казаться, что живешь в сороковых годах, что это и в самом деле вчера только было, оглядываешься вокруг — и вокруг те же сороковые годы…“
Напоминал Сухово-Кобылин людей сороковых годов и своими неудачными попытками заняться практическими предприятиями, чему отдавался с большим увлечением. Неизвестно, извлек ли он какую- либо выгоду из пятисотдесятинного леса, который растил несколько лет, но открытый им свекло-сахарный завод не выдержал конкуренции с южными заводами. Когда же этот завод обращен был в винокуренный, последний постигла та же участь…»
На глазах Сухово-Кобылина прошел, по сути дела, весь XIX век со сменой царей, кратковременными оттепелями и последующими ужесточениями режима, войнами, далекими и близкими, бушующими литературными и общественно-политическими страстями, но он так и запечатлен в истории одиноким, стоящим в стороне от всех страстей и духовных битв, оставаясь, по воспоминаниям П. Д. Боборыкина, «для меня, да и вообще для писателей и того времени, и позднейших десятилетий, как бы невидимкой, некоторым иксом», замкнувшимся на своих личных обстоятельствах.
«Невидимка», за которым вот уже почти полтора столетия тянется зловещий шлейф убийцы.
Европейски образованный, энергичный и собранный человек, полностью ушедший в свое «дело» — многолетнюю, изматывающую физически и духовно, бесплодную тяжбу с чиновниками.
Философ, старательно переводивший Гегеля, работавший над собственной системой, «Учением Всемир», и утративший в огне пожара, вспыхнувшего в 1899 году в родовом имении Кобылинка, труд своей жизни.
Светский лев, разрушитель не одного семейного очага, многократно признававшийся в дневнике в горестном, по-истине трагическом одиночестве…
А все-таки Александр Васильевич Сухово-Кобылин, внешне как будто отдаливший себя от всех, прожил жизнь, так или иначе соприкасаясь с теми, кто составил золотой фонд отечественной культуры, о ком мы знаем достаточно много по их ли собственному творчеству, по упоминаниям современников, а главное — по глубоко обоснованной всем строем русской жизни XIX столетия связанности друг с другом.
Когда-то Юрий Олеша метко зафиксировал свойственную нам всем черту — разделять литературный XIX век на вершины и некий общий список, в котором через запятую, скопом, упоминаются те, кто исключительно по нашему неразумию и невежеству первыми именами не считаются. Олеша, собственно, писал о Гончарове, с грустью заметив, что вспоминается имя этого писателя лишь где-то в конце первого десятка имен русских мастеров.
Войдет ли хотя бы во вторую десятку?
Насколько же мы расточительны в своем отношении к собственному прошлому, отнюдь не
gignomai
gignomaiЖурнал Владимира Рокитянского
Достал с полки небольшую книжку, купленную в 1995-м, надо полагать году (год издания): А.В.Сухово-Кобылин. Учение Всемир.
(А достал по любопытному поводу. Стал, для плотиноведческих надобностей, читать «Таинственное богословие» Дионисия, в наличном переводе Прохорова, сразу столкнулся с невнятицей, стал сличать с оригиналом и уткнулся в термин «абсолютные», очень уж инородный Дионисию. Ну, думаю, неужто русского слова не найдется? И вспомнил тогда про эту книжку Сухово-Кобылина, что там, вроде бы, гегельянские идеи кондовым русским языком излагаются. Чуть позже, по ссылке Плотинианы, нашел перевод Бибихина, замечательный. Там, кстати, απολυτα переведено как «неприступные» – шикарно!).
Да, это тот самый С.-К., драматург, автор «Свадьбы Кречинского» и т.д. Перевел, оказывается, первым в России семь томов Гегеля – рукописи сгорели во время пожара вместе с большей частью всего написанного философского. Что мог восстанавливал в глубокой старости, за 80. Переосмыслил Гегеля в «инженерном» духе. Книжка – подборка выдержек из огромного – несмотря на разрушения – рукописного архива, разбитая по темам: Авторство, Всемир, Шар, Ряд, Пара, Кат (от «катить»), Лёт, Ум, Ток, Время, Спираль, Спекуляция.
Вникать в его «разумозрительные» построения времени и охоты сейчас нет, но кое-что – ради языка и стиля – приведу.
Из раздела «Авторство».
Авторство есть прием, способность пишущего обвнутряться, в себе накопить напряженность, т.е. самого из себя зарядить, заряд этот услышать как внутренний шепот и этот шепот или внутреннюю речь, – мышление – изловить на бумагу, и такую изловленную речь или остывшее мышление в форме вещи, т.е. сочинения, передать в пользование и достояние человечества.
Я… ходил за потребными выражениями во все склады и резервы слов и выражений русской речи.
Я прямо говорю: прошло время, когда всякий тунеядец и вор в сфере мышления или всякий нищебродствующий по задним дворам философии, или, наконец, сам Павел Афанасьевич Фамусов имел право философствования…».
Генезис круга (математический или графический, т.е. кругу внешний генезис) есть следующий: если мы возьмем прямую линию и предположим два ее конца и ее экстремами, т.е. противоположностями не только по форме, но и по их натуре или содержанию, а именно, предположим, что один конец есть неподвижен, а другой ее конец движется, то очевидно, что первый ее конец, стремясь двигаться, будет другим ее концом удерживаемым и поскольку их связующая линия в своей длине остается неизменной, то очевидно, что конец совершит около другого конца полный оборот и, возвратившись к своему исходу или чину, совпадет с собою и сам с собою соключится. Описанная этим радиусом кривая линия и будет оная спекулятивная столько же математическая, сколько и философская линия – круг.
При этом надо заметит, что экстремы центра и периферии суть в том еще более супротпвны. что периферия есть внешность и изменноеть круга, а центр есть нутро, постоянное и неизменное круга и что все радиусы, исходя из всех точек периферии соключаются в единую им всем общую точку в центр; и сам являет собою то точечное единство многости, и, следовательно, то единение внутреннего и внешнего, ту точку их индифференциации, их безразличия и слитости. которое спекулятивная философия и называет абсолютным и где, следовательно, круг есть форма, вид. изображение, символ абсолютного, а именно, в том значении, которое ему дала разумозрительная философия в мире Шеллинга и Гегеля…
Весьма знаменательно, что именно в момент, когда теоретический познающий Дух взошел на ту точку стояния, с которой натура Бога явилась ему в новом и высшем освещении, в эту именно эпоху практический Дух совершил изобретение, которое внесло в создаваемый этим Духом новый высший человеческий мир или разумный мир новую, не менее спекулятивную, форму вагонного движения, т.е. движения по железной дороге.
Это небывалое, неслыханное вагонное движение, которое сразу сорвало с современного нам человечества скорбные и позорные для него кандалы пространства, в которые доселе этот Божий Сын был материей закован, и ею в рабстве одержим, есть величайшее из всех технических изобретении, и купно есть наиочевиднейший пример значения силы и достоинства категории конкретного. Кругу обязано человечество вагонным движением и потому тем значением, и силою и комфортом, которую оно имеет в социологическом процессе человечества как первый его шаг за пределы им обитаемого и ныне им побеждаемого теллурического мира. Этой вышеуказанной спекулятивной натуре круга обязано оно своею конкретностью, ради которой вагон, ставши своей осью на центр круга (т.е. колеса) и двигаясь со скоростью вихря, совместно и одновременно остается в покое – и, следовательно, двигаясь не движется и движение с покоем соключает. Из этого получаем тот результат, что люди, вагон обитающие, продолжают невозмутимо свою обыденную жизнь, спят, едят и как истые владыки и цари земные равнодушно смотрят, как у их ног покоренная ими земная поверхность торопится и послушно бежит под них и скрывается сзади в туманную даль, – так, что для них форма пространственных расстояний очевиднейшим образом упразднена диалектикой этого нового вагонного движения как наличествующего синтезиса двух экстремов: движения и покоя. Это движение в недвижении или лучше не-движение в движении центра колеса вагона передает вагону это сложное состояние, в котором вагон летит в пространстве, оставаяся неподвижным.
[Логос] и Электричество
Неоплатонизм учил, что Сущность Бога есть оный первичный чистый Свет (Urlicht – Пра-свет). Но по нашему электрическому веку предстоит необходимость поять это положение глубже, т.е. возвыситься до абсолютной Починности Мира и указать, что Свет есть первое Обвнутрение чистой Идеальности мировой починной Силы, т.е. Электричества, в пустом пространстве и именно того, которое есть статическое, т.е. косное, т.е. еще не явившееся Электричество, т.е. перво-первый Момент Озарения Логоса, т.е. оный чистый от Века горящий электрический, солнечный, белый, непомраченный Свет состоит под Законом Чередования, Размычки себя самого (Диремция на +ε и – ε) и Смычки, как универсального Закона всех Миров, что было указано и Лассалем. и в особенности Уильямом Круксом в его Учении о самосветящейся исконной Материи, как четвертом перво-Вещества (William Crookes. – Лучистое Вещество – Пра-свет у Неоплатоников), – но Urlicht и есть Urelektrizität, т.е. статическое Электричество как починная домировая Сила.