рассказ о священнике распятом на пасху

«Я сам должен перетерпеть то, что мне послалось. »

Несколько эпизодов из жизни священника Вячеслава Величко

Священник Вячеслав Величко

Есть люди, которых Господь посылает в нашу жизнь совсем ненадолго, но память о которых остается в сердце на всю оставшуюся жизнь. С батюшкой Вячеславом Величко я познакомилась в самом начале моего воцерковления, видела его всего несколько раз, но и по прошествии стольких лет эти встречи не забываются.

Я тяжело болела. В это время Господь послал мне друга моего одноклассника, с которым я была знакома и раньше, но не знала, что он верующий и очень отзывчивый человек. Он подарил мне первое в моей жизни Евангелие, иконы Божией Матери и великомученика Пантелеимона. И вместе с иеромонахом, прихожанином нашей Александро-Невской церкви, они стали помогать мне в подготовке к первому в моей жизни причастию. Иеромонах в церкви подвел меня к одному священнику. Это был отец Вячеслав.

Я увидела немолодого человека с пронзительным взглядом добрых усталых глаз. Внимательно выслушав рассказ о том, как долго я болею, он стал говорить, чтобы я читала молитвы и крестила все тело. И обязательно готовилась к причастию. Так же, узнав, что я не могу есть, батюшка сказал: «Ешь цветочную пыльцу». Я удивилась, что отец Вячеслав осведомлен в таких вопросах. Откуда мне было знать, что сам батюшка тяжело болен и из-за болей в желудке почти ничего не может есть, кроме пчелиной пыльцы, разведенной в воде.

Отец Вячеслав пристально вгляделся в меня и сказал: «Что это она на причастие без креста пришла?»

Отец Вячеслав меня исповедал, сам называя грехи, а я только кивала в ответ – да или нет. Мне объяснили, что читать перед причастием, и в один из дней я подготовилась и пришла. В нашем храме есть левый придел во имя Николая Чудотворца, и я стояла там, вдали от главного алтаря. Вдруг вижу, как из алтаря вышел отец Вячеслав и начал пристально в меня вглядываться. Потом он подозвал к себе иеромонаха и что-то ему сказал. Тот прошел через весь храм, подошел ко мне и спросил: «Отец Вячеслав сказал: “Что это она на причастие без креста пришла?”».

Потом я еще раз видела батюшку живым. У него был рак, но об этом знали совсем немногие. Он никогда никому не говорил, не жаловался, не показывал, как ему плохо.

На отпевании отца Вячеслава было много народа. Рассказывали, что он терпел страшные боли и ничего не хотел принимать, чтобы их облегчить. Когда патриарх Илия II спросил, почему отец Вячеслав не прибегает к помощи обезболивающих, тот ответил: «Я всю жизнь призывал моих духовных чад к терпению всех скорбей, которые нам посылает Господь, значит, я и сам должен перетерпеть то, что мне послалось». И он терпел, призывая на помощь Пресвятую Богородицу, молиться Которой всю жизнь учил своих духовных чад.

Путь отца Вячеслава был непростым. Родился он 8 марта 1929 года. Маленьким мальчиком перенес много лишений. Его отца как верующего человека по печально известной 58-й статье арестовали и сослали в лагеря. Мать осталась с тремя маленькими детьми на руках. Из дома их выгнали, жить было негде. Пришлось им перебраться в продуваемую насквозь хибарку. Голод был страшный. Мать делила на троих мороженую картофелину, чтоб хоть как-то выжить, себе не оставляя ничего. Батюшка помнил, как от голода не мог идти, ложился на землю, ожидая смерти. Но Господь хранил Своего избранника. Однажды ночью его как будто кто-то толкнул. Он проснулся и увидел, что печка, которая стояла в хибарке, дымит. Тогда все чуть не угорели.

За веру отец Вячеслав подвергался нападкам и в школе, и в армии

Его отцу по освобождении было запрещено жить в России, предписано было прибыть в город Белаканы в Азербайджане, на границе с Лагодехи. Мать, узнав об этом, взяла детей, узел с немудреными пожитками и поехала к мужу. Вскоре они переехали в Грузию.

За веру отец Вячеслав подвергался нападкам и в школе, и в армии. Но Господь и здесь помогал, посылал верующих людей. В армии как-то вызвал его к себе начальник, стал расспрашивать, какой он веры. Узнав, что православной, с того дня по-доброму стал относиться к отцу Вячеславу, ограждать его от нападок.

Впоследствии батюшка работал в Тбилиси радиосборщиком на 31-м заводе. Параллельно служил чтецом в храме. Когда стал вопрос о выборе между мирской службой и церковной, отец Вячеслав сделал выбор в пользу Церкви, и его рукоположили во священника.

Сначала он служил в храме святой великомученицы Варвары, потом в нашем храме святого Александра-Невского. Был духовным сыном Глинского старца схиархимандрита Андроника (Лукаша). Был большим молитвенником, не расставался с Псалтырью, на полях которой собственноручно написал пояснения. Псалтырь батюшка читал между службами. Был безотказным, с горячим трепетным сердцем. Имел дар особой молитвы за нуждающихся.

Однажды батюшку позвали причастить умирающую. Пока отец Вячеслав произносил необходимые молитвы, оказалось, что больная скончалась. Он стал горячо молиться, и по его молитве больная ожила, открыла глаза, причастилась и уже после отошла ко Господу.

Отец Вячеслав самоотверженно любил храм, службу, и, когда в 1990-х не работал транспорт, он несколько часов шел пешком до храма и обратно. Отец Вячеслав по-отечески относился к певчим, очень им помогал. С детства хорошо познав, что такое нужда, отдавал им большие пакеты с едой, которые ему приносили благодарные прихожане.

Когда в 1990-х не работал транспорт, он несколько часов шел пешком до храма и обратно

У батюшки был родственник, который плохо относился к священству. Несмотря на это, когда вскоре после смерти он приснился отцу Вячеславу, прикованный жуткими цепями, прося: «Помоги! Я знаю, ты можешь», батюшка стал за него молиться, и на 40-й день тот приснился ему в белой рубашке, благодаря за молитвы.

Очень многим при жизни помогла молитва батюшки. Однажды его позвали причастить тяжко болящего. Тот был в таком исхудавшем состоянии, что батюшка не сразу его увидел под одеялами. На балконе стоял гроб. Отец Вячеслав причастил и соборовал больного. Через некоторое время к нему в храм пришел человек с цветущим видом. Трудно было узнать в нем того умирающего, которого он причащал и за которого, без сомнения, возносил молитвы ко Господу. Одна женщина, много лет страдавшая бесплодием, по его молитве выносила и родила девочку.

Об отце Вячеславе и его данной от Бога благодати исцелять знали не только православные. Однажды в храм пришел мусульманин. Он с трудом вел жену, которая потеряла разум. Мусульманин сказал, что мулла посоветовал ему пойти в церковь святой Варвары, найти там отца Вячеслава, который исцелит его жену. Отец Вячеслав накрыл больную епитрахилью, прочел тропарь святой Варваре, а дома молился за несчастную. Через некоторое время они снова пришли в церковь – на этот раз поблагодарить. Трудно было узнать в этой женщине с ясным, разумным взглядом ту, которую с трудом тогда привел муж. И таких случаев исцеления у отца Вячеслава было много.

Однажды батюшку позвали в больницу, чтобы освятить палату. Там после смерти одного человека, жуткого матерщинника, который долго не мог умереть, находясь в агонии, остался жуткий запах, который не уходил, как бы не проветривали палату. Батюшка помолился, покропил и все прошло.

Отец Вячеслав был очень смиренным. И послушание ценил очень высоко. У него одно время сильно болели почки. В это время была Пасха. Патриарх просил его съездить в Ереван – отслужить в бывшей тогда там православной церкви. За послушание отец Вячеслав поехал, отслужил. А когда приехал, увидел, что исцелился.

Батюшка очень много молился за других, много брал на себя чужих немощей. Один раз ночью, во время молитвы, ему явился бес, погрозил пальцем и исчез.

Однажды, идя в храм, от сильной боли он потерял сознание. Но едва придя в себя, поспешил в церковь, и никто не знал, чего это ему стоило

Батюшка не думал о себе и тогда, когда тяжело заболел. На опухших отекших ногах с незаживающими трофическим язвами мог часами под проливным дождем идти к нуждающимся, а ночью молиться за страждущих, прося Господа помиловать их. Однажды, идя в храм, от сильной боли он потерял сознание. Но едва придя в себя, поспешил в церковь, и никто не знал, чего это ему стоило. Выносливость, мужество и терпение были отличительными качествами батюшки. А еще Христова любовь к Богу и людям.

Отец Вячеслав очень почитал Иоанна Предтечу. Когда служил молебен, в конце всегда добавлял тропарь пророку. И скончался он на Рождество Иоанна Крестителя, 7 июля 1998 года.

Незадолго до смерти отец Вячеслав принял постриг с именем Варсонофий. На фотографии с отпевания от гроба, стоящего в церкви, белый сноп света идет прямо к небу. Одной певчей, которая после смерти батюшки очень скорбела, на 40-й день отец Варсонофий явился в таком сиянии, что смотреть не было возможности, окруженный множеством народа. Подошел и возложил руки ей на голову. Она очнулась с ощущением несказанной радости в сердце.

Источник

Участники вечной Пасхи

Памяти убиенных на Пасху 1993 года Оптинских братий

Верю, что Господь, призвавший их в первый день Святаго Христова Воскресения через мученическую кончину, сделает их участниками вечной Пасхи в невечернем дни Царствия Своего.

Патриарх Алексий II. 18 апреля 1993 г.

Прошло два, три дня, а я так и не смогла побеседовать ни с кем из отцов, знавших иноков, убитых на Пасху. Кто-то пообещал рассказать, но позднее, после поста, так как очень занят. Кто-то отказался, ссылаясь на то, что уже рассказал всё, что знал, и рассказ этот вошел в широко известную книгу «Пасха красная» Нины Павловой…

Каждый день перед началом послушания стараюсь приложиться к мощам старцев Оптинских и поклониться убиенной братии – иеромонаху Василию, инокам Трофиму и Ферапонту. И вот сегодня, войдя в часовню Воскресения Христова – место упокоения убиенных, попросила:

«Отцы дорогие! Простите, что дерзаю просить вас о помощи! Ясно чувствую недостоинство свое, но так хочется напомнить о вас людям, почтить вашу память и еще раз поклониться вам… Если можно, помогите, пожалуйста!»

Оптинцы опытным путем знают, как скоропослушливы отец Василий, отец Трофим и отец Ферапонт, как хотят они, чтобы никто не ушел из обители неутешенным. И дальнейшие события могут стать еще одной страницей летописи о молитвенной помощи убиенной братии всем, кто обращается к ним.

В этот же день я записала воспоминания о братии сразу трех человек.

– Я беседовал с иноком Ферапонтом дважды. Было видно, что он очень собранный. Углубленный в себя. Он деятельно занимался Иисусовой молитвой. А это сразу видно. Как видно? По сосредоточенности… Когда человек напряженно удерживает молитву, когда он старается быть в предстоянии перед Богом, это ощущается… Отсекаешь помыслы и хранишь молчание… Внутреннее и внешнее.

Знаю людей, которые держали Иисусову молитву; в Оптиной были и сейчас, конечно, есть многие братия, которые стараются держать эту молитву, но ни у кого из них тогда не чувствовалось такой внутренней сосредоточенности, как у отца Ферапонта.

Я стремился к внутреннему деланию, искал таких людей, и он был такой. Насколько он продвинулся в молитве – одному Богу известно. Но то, что он находился в этом делании, не подлежит сомнению.

Великим постом я приехал в Оптину и, побеседовав с отцом Ферапонтом, спросил у него совета про себя самого. Но он не стал от себя ничего говорить, а отправил меня к старцу, отцу Илию. И старец благословил меня остаться в Оптиной на год, сказал поступать в семинарию.

Я размышлял. А после убийства почувствовал такой духовный подъем! Знаешь, когда за Православие страдают, это очень вдохновляет! Понимаешь: они своей жизнью заплатили, а ты вообще ничего не сделал…

Вот – рассказал. Поделился. А сейчас, извини, нужно идти служить панихиду.

А спустя несколько минут воспоминаниями поделился иеросхимонах отец Серафим, в 1993 году – иеромонах Михаил:

– Отец Василий, отец Трофим, отец Ферапонт – это люди, которые подвизались, искали Бога и созрели для вечной жизни. Отец Василий был ярким человеком, ему Господь даровал мощный дар проповеди, дар слова. А стихи духовные какие он писал! Молитвенник. На нем была такая благодать… Он шел впереди всех!

Отец Ферапонт молился. Он и молчал, потому что молился. Когда молишься – не до суетных разговоров… У него в дневнике последняя запись – слова Исаака Сирина: «Молчание есть таинство будущего века». Царской силы был человек и физически, и духовно. Он каждую ночь вставал и творил пятисотницу. Ночью – отрывая время у сна. Пятисотницу ночью мало кто делает… На пол – телогрейку, чтобы звук заглушить от земных поклонов…

Все трое убиты подло – в спину.

Многие чувствовали, что произойдет что-то страшное. Я после Пасхальной заутрени во Введенском храме шел в скит, чтобы готовиться к средней литургии. Шел, как обычно, дорожкой к скиту в предрассветной темноте, и вдруг почувствовал ужас. Он охватил меня так сильно! Никогда в жизни я не чувствовал такого ужаса! Отец Мелхиседек делился потом, что испытывал страшное уныние.

А еще раньше, у храма, на меня вдруг вышли трое, в кожаных куртках. Они шли прямо на меня, и у них были такие взгляды, полные злобы, что я сразу подумал: «Убийцы!» Хотя еще ничего не знал о предстоящем убийстве. А там снимали фильм об Оптиной. И как раз – мощный луч света. И эти трое стушевались, развернулись, ушли в темноту. Я сейчас думаю, что тоже мог погибнуть. Но я был не готов тогда, и Господь не попустил.

А они были готовы. На них печать Божия была – Господь взял лучших из нас. Их привезли потом на машине, а они лежали – как живые – мягкие, на лицах – мир и покой. Иногда говорят: «Убили первых попавшихся…» Нет. Они были избранники Божии. Умереть за Христа – это честь, которую еще нужно заслужить.

Всё, сейчас будет Чин о Панагии. Помоги Господи!

После послушания в этот день мне нужно было на почту. Приезжаю, а в почтовом отделении – огромная очередь. Душно, жарко. А тут еще передо мной стоит пожилая женщина очень словоохотливая… Я, уставшая, отвечаю неохотно, а потом вслушиваюсь в ее слова и понимаю, что эта встреча – неслучайна. И рассказывает она мне – о чудесной помощи убиенной братии! Вот что поведала мне Галина Дмитриевна, жительница Козельска:

– Тяжело стоять, жарко… Ну, ничего… А ты, милая дочь, в Оптиной, небось, трудишься? Как узнала? Ну, вас, оптинских, видно: молодые сейчас нечасто юбки длинные и платки носят… Я раньше в монастыре часто бывала… Да… Сейчас вот редко езжу, а раньше часто… Почему редко? Думаешь: сколько мне лет? Не-ет. Не семьдесят. Мне восемьдесят лет! Так что уже тяжело… В ближний храм хожу. С мужем. У меня три года назад муж появился! Может, тебе это и забавно покажется: в такие годы замуж выходить… Но ты сначала послушай…

В жизни у меня много скорбей было. Росла с мачехой. Она меня не любила. Обижала очень. Потом замуж вышла, а муж пить начал. Тоже сильно обижал. А потом дети выросли, разъехались далеко, муж умер. И осталась я совсем одна. И была у меня такая скорбь – одиночество…

Вот как-то, три года назад, приехала в Оптину, смотрю: а там люди окружили отца Илия. Знаешь старца Илия? Я тихонько подошла. А он вдруг ко мне поворачивается: «Как поживаете, матушка?» А я смутилась и отвечаю: «Да вот старая уже, а пожить еще хочется…» А он улыбается и спрашивает: «Двадцать лет хватит?» А мне как раз семьдесят семь исполнилось. Я и выдала: «Тогда уж, батюшка, двадцать три – чтобы как раз до ста лет дожить!» Он улыбнулся. Я унывала, а от его улыбки – сразу легче на душе стало.

Пошла в часовню к убиенной братии. Смотрю: там девушка записку за крест прячет. Я у нее спрашиваю: «Что это вы делаете?» Она засмущалась, но всё же отвечает: «Вот, прошу у отцов помощи… Они помогают… Господь их слышит…» И вышла из часовни.

Подумала я, подумала, и тоже решила написать записку. Вслух поделилась: «Отцы наши дорогие, любимые! Вот, пока нет никого в часовне, я вам расскажу… Так мне тяжело одной, так одиноко! Помогите, пожалуйста! Знаете, жизнь несладкая была. И пролетела так быстро! Может, еще поживу, даже и лет двадцать… Только тяжело мне очень одной… А еще домик я хотела продать. Никак не продается… Давно уж… Помогите, если можно…»

Это я сказала, а в записке только и написала: «Очень одиноко мне. Раба Божия Галина».

И что ты думаешь, милая дочь?! Не прошло и недели, как продала я очень удачно домик! И на этой же неделе познакомилась я со своим дедушкой! Где? А в храме! Дедушка у меня, знаешь, какой хороший! Георгий! В честь Георгия-Победоносца! Очень верующий и добрый человек. Ветеран войны…

И так мы с ним хорошо зажили, что теперь и умирать не хочется… Вот, три года живем… Мне – 80, ему – 86. Может, кто-то и думает, что в таком возрасте спутник жизни не нужен… Только нам так хорошо вместе! После моего одиночества мне это так утешительно! Утром он встанет и (я-то забываю часто, а он – никогда) всегда сам святой воды попьет и частицу просфоры скушает и мне принесет. На службу в храм всегда вместе ходим. Еще гуляем вместе, природой любуемся… Иногда ночью он встанет, я тоже проснусь, смотрю: а мой дедушка уже – у икон, стоит, тихонько молится… И так мы и живем мирно, дружно – отец Василий, отец Трофим и отец Ферапонт обо мне позаботились!

Очередь моя подходит… Видишь, сколько я тебе рассказала…

Нашел бы я тяжелые слова
О жизни, о холодности могилы,
И речь моя была бы так горька,
Что не сказал бы я и половины.

Но хочется поплакать в тишине
И выйти в мир со светлыми глазами.
Кто молнией промчался по земле,
Тот светом облечен под небесами.

Отец Василий, отец Трофим, отец Ферапонт, молите Бога о нас, грешных!

Источник

Рассказ о священнике распятом на пасху

Православная психология запись закреплена

ИСТОРИЯ СТРАШНАЯ И ПОУЧИТЕЛЬНАЯ. Старец Кирилл (Павлов)
О том, насколько необходимы молитвы за усопших, и о том, что существует общение с загробным миром, я приведу вам сейчас чудесную, но истинную повесть из жизни одного храма нашей Русской Церкви. В селе Лысогорка скончался батюшка.

Все ужаснулись, узнав об этой таинственной смерти, и, не зная причины ее, говорили, что какой-то тяжкий грех тяготеет над приходом, если жертвою за него стали две молодые ни в чем неповинные жизни. Слух об этом прошел по всей округе, и никто из священников не решался идти на тот приход.

Во время службы, когда допели до «Отче наш», чувство самосохранения все же заявило о своих правах, и старец распорядился, чтобы открыли и боковые двери, и Царские врата. Во время запричастного стиха он увидел за Горним местом какой-то силуэт. Этот силуэт выступал все резче и резче, и вдруг за Престолом выделился мрачный образ одетого в ризы священника, который был опутан по рукам и ногам цепями.

Дрожа от страха, инок путал слова молитвы. Но через некоторое время все же собрался с силами, укрепился духом и вышел причащать верующих. Все поняли, что с ним случилось что-то неладное.

А призрак все стоял, лязгая цепями, и скованными руками указывал на стоящий в алтаре ящик.

По окончании Литургии иеромонах призвал старосту, и они открыли ящик, в котором оказались. поминальные записки. Дело в том, что когда покойному священнику подавали поминальные записки, он их, не прочитывая, откладывал на будущее время. Теперь старец понял причину видения и стал ежедневно служить панихиды и прочитывать накопившиеся записки.

В следующее воскресение он уже служил заупокойную Литургию по душе усопшего батюшки. Когда запели запричастный стих, силуэт умершего священника появился снова. Но он был уже не трагичным, грозным, каким являлся в первый раз, а со светлым, веселым лицом и без цепей на руках и ногах. После того, как служивший старец-иеромонах приобщился Святых Таин, призрак зашевелился, поклонился ему до земли и исчез.

Вознесем же, дорогие братия и сестры, молитву ко Христу Богу и от всего сердца возовем: Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная. Аминь

Источник

Рассказ о священнике распятом на пасху

— Ты, что ли, помолилась уже?

— Мамка, ляг со мной, а то мне грустно.

— Павлушка, не хитри, опять трусишь?

— Сынок, ну чего ты, я же рядом. Вот дверь открыта даже, ты же видишь меня.

— Павлушка, сына мой, ну когда ты перестанешь бояться? Ты же священником, сказал, станешь. Как покойников отпевать будешь?

Я, что ли, с тобой буду ездить?

— А с батюшкой всегда певчие ездят.

— Да я к тому времени помру уже, Пашка, когда ты батюшкой станешь.

— Павлушка, горе ты мое, цветочек нежный. Двигайся, давай и засыпай скорей, а то мне гладить еще.

Отец Павел служил штатным священником в старом храме Рождества Богородицы провинциального городка на Волге. Семинарии он не оканчивал, так как в то время, когда он рукополагался, семинарий и не было. Жил один в маленьком родительском доме на краю города. После смерти матери прилепился он к храму, в который ходили вместе.

Первое время своего одиночества приходил просто и сидел в церкви на лавочке перед иконами. Сидел и сидел молча. Через некоторое время окликнул священник:

— Ну, что ты сидишь тут без дела каждый Божий день? Возьми, помоги что…

— Ну, пойди двор вымети, воды наноси, да на обед в трапезную заходи. Ну что сидишь-то?

Так Пашка стал работником храма.

Сначала по хозяйству. Потом священник взял в алтарь помогать. Затем чтецом стал. Надумали рукоположить в диаконы, голосок несильный, но ровный, молитвенный и нотки слышит.

Только вот незадача: женить до рукоположения нужно парня. А он девчат стесняется, прямо бежит от них. Застенчивость в нем такая крайняя, того гляди в обморок рухнет от стеснения. Ничего с этим сделать и не смогли.

Рукоположили целибатом. Не монах, но и не женатый. Одиночество свое посвятил отец Павел храму. Дома только ночевал, да и то не всегда. Часто прямо в пономарке на старом диванчике. Лежит в темноте, дверь в алтарь приоткрыта, на горнем месте лампада горит как одинокая красная звездочка. И будто мамка как в детстве стоит, вечерние молитвы шепотом читает.

Свыкся он с одиночеством, перестал бояться, даже полюбил темноту эту и тишину. И покойников не боялся.

Все само как-то прошло. Застенчивость только осталась сильная и страх перед грубостью людской.

Пасовал в конфликтах, терялся, ответить не мог. Прихожане любили его за добрый нрав и безотказность. Целый день после службы тянули его в разные стороны. Каждый по своим требам. И как молодой был и постарше, и к пожилым уже бежит отец Павел со своим старым требным портфельчиком, переваливается, дышит тяжело.

А он, может и обиделся бы, да как-то на ум не приходило.

Вроде все хорошо. Нынешний настоятель отец Александр, образованный, с академией, интеллигентный. Молодой только. Сначала все посмеивался над стариком, над его неловкостью. И служит не так, и ведет себя не манерно, как крестьянин, ей Богу. А проповеди. так это не проповеди – фольклор дремучий какой-то.

— Отец Павел, Вы хоть слышали когда-нибудь о гомилетике? Науке о проповеди? Предложения строить нужно понимаете, и чтобы нить мысли проходила через все содержание. А Вы бахаете отдельными фразами, что на ум придет. Вы с вечера почитайте что-нибудь, подготовьтесь.

— Я с вечера засыпаю сразу, как до дома доберусь. Я ведь неученый, отец настоятель, Вы уж простите меня. Не сердитесь ради Христа. Не посылайте меня на проповедь эту, я лучше в алтаре что помогу.

— А я думаю: ленитесь Вы, отец Павел, поработать над собой. Труд нужен, понимаете, понуждение. А в Вас равнодушие какое-то. 45 лет служите, а слово эксопостиларий до сих пор выговорить не можете без ошибки.

И еще, что это такое Иван Креститель? Какой он Вам Иван, он, что крестьянин Костромской, что ли? Иоанн нужно говорить.

Отец Павел, ну не стыдно Вам? А?

— Простите меня, отец настоятель, я очень сожалею, что Вас так расстраиваю, не со зла я, простите. А можно мне побежать, там Мария клиросная просила меня мать больную особоровать, и отпевание еще, и дом посвятить.

— Особоровать, да? Посвятить? Посвятить можно свечкой под кроватью. Отец Павел, уйди с глаз моих, искушение ты для меня. Иди, свети бабкам своим, свет в окошке. Они уже по 8 раз свои халупы освящали. Им не освящение надо, тут уж соревнование какое-то: кто больше, а Вы им потакаете, провоцируете религиозные заблуждения.

Отказать не можете. Я ж Вам говорил, соборуют один раз от одной болезни. Они соборуются уже чаще, чем причащаются.

Пасха хоть и была ранней, но к Страстной снега уже не осталось. Лишь кое-где в перелесках оставались последние серые сугробы.

По парившей под ярким солнцем земле важно выхаживали прилетевшие уже грачи. В свежем, влажном весеннем воздухе витало уже что-то неуловимое пасхальное. И хотя в храмах все было еще в черном постовом облачении, в грустные нотки Страстной седмицы уже проникали предпасхальные ощущения.

В Великую пятницу, отслужив с утра Царские часы, отец настоятель озаботился подготовкой храма к выносу Плащаницы. Клиросные проводили спевку, работницы храма скоблили вокруг подсвечников, мыли пол, натирали стекла у икон.

— Цветы привезли, цветы к Плащанице где? Пора уже приехать бы. Матушка, ну где же Вы? В 2 часа вынос.

— Отец настоятель, разрешите обратиться,

– отец Павел обнимал свой старый требный портфель без ручки и смотрел в пол.

— Что Вам, батюшка? Что еще?

— Я хотел вот добежать тут недалеко, у Антонины просфорницы кума там, у ейного мужа «рожа» на ноге приключилась.

В аккурат под Страстную. Я хотел добежать, просили они. Он не церковный, но человек хороший, слесарил всю жизнь в Депо в нашем. И вот «рожа» в аккурат под Страстную. Это Антонины просфорницы нашей кума, муж ее, стало быть, Петр.

Страдает, а человек хороший, но в церковь не ходит, а тут согласился. Я хотел добежать. До выноса Плащаницы обернусь в аккурат. Позвольте, отец настоятель, добежать.

— Тра-та-та-та-та! Вы что тут тарахтите? Я с ума с Вами сойду!

Антонины просфорницы кума… ее муж какой-то… Вы, что тут родословную мне рассказываете? Еще детей и внуков прилепите. Я уже понял, что Вам опять добежать куда-то надо, несет Вас.

А сегодня пятница страстная, Вы помните, отец Павел? Вынос Плащаницы в 2 часа, Господа нашего Иисуса Христа. Для Вас это не событие? Как?

— Так я же обернусь, 3 часа еще до двух-то. Я ведь скоро: туда и обратно. Разрешите добежать до Петра, слесарь он в Депо нашем… «рожа» приключилась… я скоро…

— Добеги, Павел, до Петра, добеги, а коли не добежишь обратно к выносу Плащаницы, я на тебя рапорт архиерею напишу, и побежишь ты, дорогой наш, бегун на покой за штат. А там бегай куда хочешь, куда глаза глядят. Я ж на тебя положиться не могу, ты все время куда-то бежишь. Беги, бегун, время пошло.

Отец Павел возвращался с приятным чувством выполненного долга. Он все успел: и облегчить страдания больного человека, и склонить сердце его своей любовью и простотой к размышлению о смысле жизни, о Боге.

У него как-то все это происходило само собой. Вроде бы и не скажет ничего сверхъестественного, все просто, но как-то убедительно, будто иначе и нельзя. Согретое сердце лепится само собой, податливо, послушно.

А согреть отец Павел мог даже без слов. Он любил человека просто, искренне, даже того, кого видел первый раз в жизни.

Почему любил? За что? Он и сам не знал. Просто любил и все. Не задумываясь. Болящий слесарь депо Петр, муж кумы просфорницы Антонины, пообещал побывать в храме на Пасху, коли его сын довезет на своей машине. Отец Павел бежал напрямик задними дворами, через поле мимо кладбища, чтобы поспеть к выносу Плащаницы в храм.

Огибая кладбище отец Павел, задыхаясь, стал то ли молиться, то ли говорить с покойными как с живыми:

— Добрый день, покойнички! С весной вас, дорогие мои, со Страстной седмицей! Заждались Христа, небось, когда придет и освободит вас от плена смерти. Уже идет Он на заклание, на поругание, на Крест свой, чтобы умереть так же, как и вы, и пойти за вами в ад.

Там обнимет Он вас всех пронзенными своими руками, всех-всех прижмет к своей груди и скажет диаволу: «Я забираю их всех, не твои они». И заберет вас всех на небо, к Себе в Рай. Туда, где несть болезнь, ни печаль, ни вздыхание, но жизнь радостная. Светлая, хорошая там жизнь, дорогие мои. Очень хорошая. Подождите, мои хорошие, еще чуть-чуть, я вот добегу на вынос Плащаницы и расскажу о вас всех Христу распятому. Бегу я, отец Александр, уже скоро буду, дорогой мой собрат, отец настоятель.

Отец Павел выбежал на полянку у молодого осинника, прямо на краю городского кладбища. Выбежал и остановился.

– на него смотрели соловые глаза молодых людей, уныло скучающих на пригретой солнцем прошлогодней траве. На целлофановом пакете стояла открытая консерва, поломанный хлеб, разовые стаканчики и две пустые бутылки из-под водки. Выпивка закончилась, а веселье не наступало.

Полупьяные ребята скучали и злились.

— Во, поп. Поп, ты откуда взялся как из-под земли. Из могилы, что ли, вылез?

Отец Павел увидев нетрезвых ребят, попытался тут же уйти.

— Ты куда, слуга народа, бежишь от народа?

— Ты че, поп, от людей бежишь? Ты нас не любишь, что ли?

— А может он нам кагору принес поповского для причастия? У отца Павла действительно в сумке была бутылка кагора. Кума просфорницы передала в храм на Пасху на Литургию и записки о себе и болящем Петре.

— Че, поп, правда, принес согреть наши души? Не, че молчишь, говори. Отец Павел смутился от неожиданности и от грубого. Он стоял, прижав старый портфель к груди, и не дышал.

— Дай сюда, я посмотрю. Попы они ведь всегда при кагоре.

– парень грубо вырвал у священника старый портфель.

– Пацаны, да он точно кагору нам принес!

Во, чудотворец! Ты откуда узнал, что у нас кончилось? Красавец!

— Мальчики, если хотите, заберите вино, портфель только отдайте.

— «Мальчики»! Ха! Это он кому? Нам, что ли, пацаны?

— «Мальчики, если хотите, заберите», да забрали уже, забудь. На свой портфель и вали отсюда.

– парень грубо сунул открытый портфель отцу Павлу. Батюшка прижал портфель к груди, повернулся, чтобы уйти, но пошел не в ту сторону. Остановился, повернулся опять, пошел в нужном направлении.

— Поп, ты че, закружился, что ли? Да он пьяный! Поп, ты че, пьяный, что ли? Слушай, давай сюда с нами посидишь, пьяные разговоры поговорим. Вы же попы поговорить специалисты. Садись, сказал сюда! Давай, тебе говорю!

— Ребята, мне идти нужно. Я должен на вынос Плащаницы успеть.

— Никуда ты не пойдешь. Нам уже интересно, че там было в пятницу?

— Христа первосвященники предали и распяли.

— Да это попы жидовские.

— Че, серьезно? Во, попы, что 2 тысячи лет назад так и сейчас уроды, блин.

— Вы че, отец, Христа предали-то? Он че вам сделал? Больных исцелял, нищих кормил, в тюрьму ходил.

— Ну да, давно это было, а вы теперь же не такие, вы хорошие, исправились вы, да?

– глаза парня стали злыми, кулаки стиснулись.

– А по мне вы что тогда, что сейчас

– одно отродье. Вы же лицемеры. Поп, вот скажи мне. В глаза смотри!

– парень пьяно таращился в упор на отца Павла. Батюшка опустил глаза.

— В глаза народу смотреть-то стыдно! А надо. Отвечать-то надо. Иди сюда, поп, судить тебя будем.

— Ребята, отпустите, пожалуйста, меня, мне нужно бежать.

— От правосудия не убежишь! Встань здесь.

– парень схватил батюшку за шиворот, поволок к осине.

– Давай, поп, говори, че там по сценарию, как там было? За что попы еврейские Христа возненавидели?

Отец Павел понял, что не уйти ему. Он как будто смирился со своим положением, перестал вырываться и стал отвечать на вопросы.

— Я думаю, они позавидовали Ему.

— И че вы Ему позавидовали? Что народ не за вами, а за Ним пошел, что ли? Ну, так вы ведите себя как Он и за вами пойдут.

Ну, че, поп, любишь ты нас? Нет? Говори, давай!

— Неплохие? А если бы были плохие?

— А вот так. Любишь ты меня, а если я тебе щас в рыло дам? Ты так же меня любить будешь?

Ну, че молчишь? Трудно, как Христос, да? Болтать вы мастера, лицемеры, а че учишь тому, че сам не умеешь?

Бабок дурите, чтоб вам свои пенсии приносили, а вы их в брюхо свое поповское складываете бездонное.

Отец Павел поднял глаза, стал как-то отстраненно смотреть по сторонам.

— Че, поп, смотришь, как сбежать отсюда? Нет, тебе теперь суд. Ты ведь, говоришь, что нужно жить, как Христос жил. Ну, так давай, по полной, и суд и унижение и распятие, а ты нас люби.

Господи, прости им, не ведают что творят! Так ведь, поп, а? Тащи его, пацаны, вон к тому кресту.

Посреди кладбища стоял большой дубовый крест.

Крики ребят спугнули черного грача наблюдавшего с перекладины за происходящим.

— Ребята, нельзя в это играть, это же не шутки.

– отец Павел судорожно смотрел то на одного, то на другого ища сочувствия.

— Ты че, поп, кто здесь играет? Играли мы лет 10 назад, а щас мы уже водку пьем и все по-настоящему.

Ты видно не поймешь никак. Чтоб убедительней было, я вот так сделаю.

– парень наотмашь ударил отца Павла в лицо кулаком. Вспыхнул свет, потом темнота, шум, голоса вдалеке.

Отец Павел открыл глаза: маленький рыжий муравей полз по травинке прямо перед глазами старика. Пьяные парни открывали кагор, пили из горлышка, безумно смеялись как-то по-звериному жутко.

— Ты не помер там, Царь Иудейский? Ну, вставай, давай.

Че смотришь на меня? Еще хочешь, морда твоя наглая?

– парень замахнулся, отец Павел закрыл глаза, съежился.

– отец Павел отвечал как-то наивно по-детски.

– Трушу. Вытер рукавом подрясника кровь с бороды, смотрел с удивлением на красную полосу на ткани.

— Мы твой результат теперь. Понял? Привязывай его, пацаны, к кресту проволокой вон той. Ну, че, сам пойдешь или за шиворот тащить?

В отце Павле происходила какая то необъяснимая перемена.

Все тело переполнялось приятной теплотой, в сердце наступил мир и тишина. Страх стал тускнеть и уходить на второй план.

— Я пойду сам. Я пойду, пойду. Он встал к кресту спиной и раскинул руки.

— Ты че, гордый такой стал, как победитель? Крути, пацаны проволоку потуже, чтоб ощутил, как на кресте висят. Проволока впилась в запястья, кожа надулась, пальцы посинели.

— Вот так как-то, поп, ну скажи: любишь нас теперь?

— Мамка, а Христу страшно было, когда Его распинали?

— Страшно сынок, ведь там все было по-настоящему, очень страшно.

— Как же Он терпел, мам? Я бы не смог. Испугался бы.

— Вот так, терпел, и страшно, и больно было очень Ему. Почти невыносимо.

— А че, ты, поп, вдруг глаза не прячешь? То в землю смотрел, а щас в упор прямо. Че с тобой, страх потерял? Так я тебе сейчас ножом ухо отрежу. Не боишься, нет?

Отец Павел смотрел куда то за горизонт далеко, его здесь не было. Все происходящее происходило как будто не с ним, как в кино. Он смотрел пристально, не мигая, сосредоточенно.

Потом как бы вернулся умом на землю посмотрел отрешенно на руки привязанные ко кресту. На одну, на другую, обвел ребят на поляне взглядом и произнес как-то из груди надрывно:

«Господи, Господи мой!»

– глаза его наполнились влагой и слезы потекли по старческим щекам

– «Господи Иисусе Сладчайший…».

— Че, поп, зарыдал, страшно тебе, больно?

— … не ведают, что творят. Что ты, сынок, я плачу от умиления. Ведь умираю как мой Христос. Честь, ведь, какая! Господи, недостоин ведь я, грешен. Господи!

Парня перекосило от злобы:

— Как Христос, говоришь? Честь тебе? Не дождешься! Умри по-другому.

– он размахнулся и со злостью ударил старика ножом в правый бок под ребро.

«Един от воин копием ребро Его прободе и абие изыде кровь и вода.»

Отец Павел вскрикнул, голова его упала на грудь, тело обвисло на привязанных проволокой руках. Где-то далеко прогромыхал первый весенний гром. На землю упали редкие крупные капли. Больше и больше приглаживая седые волосы и стекая по бороде на грудь, на землю яркими рубиновыми каплями.

Справа у креста стояла покойная мать отца Павла в белом платке. Она с улыбкой что-то говорила сыну. Говорила и говорила и улыбалась ему как в детстве.

В храме отошла служба Великой пятницы.

Плащаница украшенная цветами лежала на столе в центре храма. Народ еще шел к ней на поклонение.

— Отец Александр, ну не расстраивайтесь Вы так. Обернется он, куда он денется. – настоятеля утешала пожилая регентша.

– Поберегите себя, ну не расстраивайтесь, на Вас лица же нет.

— Маргарита Петровна, сегодня пятница Великая, вынос Плащаницы, между прочим отслужили только, а ему дела нет до наших обще-церковных дел. У него только свое. Эгоизм это, понимаете, эгоизм. Я никогда не смогу этого понять. Все, хватит, сил мох нет.

С шумом распахнулась дверь, в храм влетел чужой незнакомый мальчишка весь взъерошенный.

Задыхаясь, с порога стал кричать:

— Там на кладбище… я гулял с собакой… мы вдвоем были на кладбище… крест там и он на кресте один висит там… На кладбище это все мы гуляли, а он висит там один.

— Тра-та-та-та-та! Ты чего тарахтишь тут? Кто там висит? Сил моих нет.

– отец Александр схватил пацана за плечи и стал истерично трясти – кто там висит? Час от часу не легче.

— Да поп ваш старый висит, убитый на кресте, я же говорю вам… мы гуляли там, а он висит, один и никого нет. А я сразу сюда побежал. В храме повисла гробовая тишина.

Отец Александр замер как парализованный на несколько секунд.

Потом рванулся к алтарю, остановился, повернул ко входу и с шумом выбежал из храма.

Дверь хлопнула и как будто разбудила остальных людей стоящих в храме. Народ бежал на кладбище.

В центре, у большого креста, стоял настоятель отец Александр. Он смотрел на отца Павла своего дорогого собрата, которого еще 15 минут назад он готов был разорвать от злости, и которого сейчас так сильно любил.

Священник опустился на колени, сказал шепотом: «Свершилось», обхватил голову руками и горько заплакал. Холодный весенний дождь хлестал его по спине. Отец Александр стоял на коленях, в луже, ничего не понимая и не ощущая.

Люди снимали отца Павла с креста, положили его на пальто.

Кто-то говорил, что нужно дождаться милицию, оставить все как есть. Регентша Маргарита Петровна ходила как полоумная от одного человека к другому и говорила:

— Нужно спешить, на Пасху хоронить нельзя: праздник большой. Нельзя хоронить, поэтому нужно спешить. Завтра бы уж успеть с похоронами.

Эти слова вывели из оцепенения отца Александра.

— Нельзя на Пасху, говорите, праздник, поторопиться?!

Это иудеям нельзя, у нас все по-другому. На Пасху будем хоронить.

Вот так я вам скажу, дорогие братья и сестры. На Пасху!

В сумеречном храме горели лишь лампады. Народу стояло не протолкнуться, но тишина была гробовая.

Колокол ударил 12 раз, из алтаря послышалось одинокое тихое пение отца Александра: «Воскресение Твое, Христе Спасе…», потом в алтаре зажегся свет и открылась завеса, отец настоятель запел громче и торжественней.

При третьем пении в храме вспыхнуло все освещение, открылись царские врата, священник шагнул в пространство храма и в полную мощь своих легких запел Пасхальный мотив: «Воскресение Твое Христе Спасе ангели поют на небеси…». В центре храма народ поднял на руки красный бархатный гроб с телом отца Павла.

Мужчины на вытянутых руках стали передавать его к выходу, каждому хотелось понести гроб.

Сверху, с клироса, создавалось впечатление, что отец Павел поплыл над людской массой.

«Воскресение Твое Христе Спасе…»

— так торжественно и величаво никогда здесь не звучал этот священный гимн.

Народная река со свечами в руках три раза обнесла гроб с телом усопшего вокруг храма и остановилась у алтарной стены на краю свежей могилы. Как все было дальше, отец Александр помнит плохо.

Помнит, что кричал «Христос Воскресе!» и сам себе отвечал «Воистину».

Потом он горько плакал, но не по отцу Павлу, он плакал о себе, вспоминая, как бывал груб со стариком и невежлив.

И наконец, понемногу затих, повторяя себе под нос:

— Как хорошо, Господи, как торжественно, правильно все, ведь это ж честь какая.

Христос Воскресе, батюшка, отец Павел, Христос Воскресе! Рано утром солнышко осветило свежую могилку у алтаря храма, на которой веселые воробьи клевали пасхальный кулич.

Ощущения смерти не было, была тихая радость.

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

Вступите в группу, и вы сможете просматривать изображения в полном размере

Источник