Ultima thule что значит
Ultima Thule в поэзии Владимира Набокова
Жизнь человека как комментарий к эзотерической
Неоконченной поэме.
Владимир Набоков, «Бледное пламя».
Образ дальней – лежащей на краю, за краем – земли Туле, символизирующей обитель истины, явился в поэзию русского символизма из лирике Эдгара По. Возможно, наиболее удачным переводом мистического стихотворения Э.По «Страна снов» об идеальном мире за краем человеческого сознания стала интерпретация Валерия Брюсова: «Я вернулся, утомленный, С граней Фуле отдаленной», 1924. Русскому символист создал также оригинально произведение: “Ultima thule”:
Остров, где нет ничего и где всё только было,
Краем желанным ты кажешься мне потому ли?
Властно к тебе я влеком неизведанной силой,
Ultima Thule.
Набоковский рассказ “Ultima Thule”, ставший самостоятельной частью последнего недописанного им романа на русском языке “Solus Rex”, перекликается с идеями Э.По и русских поэтов Серебряного века, органично дополняя и частично расшифровывая тему набоковской «потусторонности» и преображении на пути к ней. Это приотворенность бездны, и сам лирический герой в стихотворении видится извне. В далекой прародине, лишь внешне сохраняющей приметы земли и местного времени – сама страна лежит за краем сознания и вне хроноса. «“Ultima Thule”, остров… отечество моих наименее выразимых мыслей» (“UT”).
Развенчание главного персонажа – Фальтера (бабочка – нем.), познавшего в рассказе истину в земной оболочке и теряющему облик человеческий, происходит на наших глазах. После внезапной молнии прозрения Фальтер остается жить, его сознание и плоть каким-то образом выделили доверившуюся им тайну бытия, ничего общего не имеющую с человеческим существованием. Подобное пересотворение ведал пушкинский пророк, его печать несут на себе многие герои Набокова – зря «…лазейки для души, просветы в тончайшей ткани мировой».
Смысл жизни, как гласит расхожая истина, не может быть постигнут человеком, находящемся в физическом воплощении, иными словами, живущий не в силах познать сущность вещей. О подобном утверждал В.Ходасевич в стихотворении «Ласточки»:
Пора не быть, а пребывать,
Пора не бодрствовать, а спать,
Как спит зародыш крутолобый,
И мягкой вечностью опять
Обволокнуться, как утробой.
Загадка ухода Фальтера остается нераскрытой, возможно, в том, что прежде погибла Зина – образ русской литературы, намекает на то, что постижение мира связанно с художественными образами, где имаго Вечной женственности основополагающий, а не умозрительный символ. «Я отрицаю целесообразность искания истины в области общепринятой теологии…» (“UT”).
И – ещё более жестко и саморазоблачительное, в попытке отрешения от своего преследующего отражения, у Ходасевича, «всезнающего, как змея»:
Не правда ли, это оцепенение тоже сродни фальтеровскому и намекает на то, что герой Ходасевича, возможно, заплатил за постижение истины – отторжением от чувственной оболочки: «И звёздный ход я примечаю, И слышу, как растёт трава».
Наконец, еще одно совпадение указывает на то, что Ходасевич отчасти являлся прототипом Фальтера и героя «Парижской поэмы», написав прежде: «Люблю людей, люблю природу, Но не люблю ходить гулять». О нем у Набокова сказано: «Не любил он ходить к человеку, А хорошего зверя не знал». Здесь проступает и образ апокалиптического зверя – намекая на некую «инфернальность» личности автора «Европейской ночи», пугавшего себя и читателя:
Всё жду, кого-нибудь раздавит
Взбесившийся автомобиль,
Зевака бедный окровавит
Торцовую сухую пыль, –
«…подсовывая мне краску времени взамен графического узора вечности» (“UT”).
Для поэта Сирина, русского Набокова, страна Ultima Thule прежде всего ассоциировалась с раем утерянных детских воспоминаний, невозможностью вернуться на родину, которую призвана восполнить зыбкая земля Зембла в романе «Бледное пламя»:
Как весною мой север призывен!
Как весною мой север далек!
На парижском чердаке, который ближе к музам и к химерам, проходили последние дни Ходасевича в неумолимом приближении молнии истины. В некрологе Набокова «О Ходасевиче» мелькает ещё один «грозовой» образ поэта-изгнанника: «Что ж, ещё немного сместилась жизнь, ещё одна привычка нарушена, своя привычка чужого бытия (видимо, отсылая к строке Фета “Чужое вмиг почувствовать своим…” из стихотворения “Одним толчком согнать ладью живую…” – А.Ф.). Утешения нет, если поощрять чувство утраты личным воспоминанием о кратком, хрупком, тающем, как градина на подоконнике, человеческом образе. Обратимся к стихам».
Сам Фальтер был лишен героического пафоса и ореола, подобного тому, коим наделено авторское «я» в стихотворении Гумилёва «Наступление», вынесенное вне: «Я, носитель мысли великой, Не могу, не могу умереть». Наоборот, он превратился в шута, гастролера, напоминающего канатоходца в стихотворении Набокова «Тень», когда «прелестный облик теневой» канатоходца над городской площадью, проходящего по проволоке, сойдя, внезапно обретает черты грубой плоти. Набоков описывает подобный миг экстатического вдохновения, вторя тютчевскому стихотворению «Проблеск»:
Но, ах! не нам его судили;
Мы в небе скоро устаем,-
И не дано ничтожной пыли
Дышать божественным огнем.
………………………………….
И отягченною главою,
Одним лучом ослеплены,
Вновь упадаем не к покою,
Но в утомительные сны.
Пространство сна – набоковская субстанция, где встречаются отголоски истины и удлиненные тени от животворящей лампы искусства. В их взаимном пересечении рождается неповторимый узор, орнамент, доступный «будущему читателю», чье зрение не будет искажено сиюминутным. Близкие люди воскресают в пространстве стихов и сновидении:
И человек навстречу мне сквозь сумерки
идет, зовет. Я узнаю
походку бодрую твою.
Не изменился ты с тех пор, как умер.
Герой оказывается вне пространства культурного договора, являя лишь оболочку.
«Страна стихов» сулит вечно обновляющуюся материю грез и гармонии:
…к своим же истина склоняется перстам,
с улыбкой женскою и детскою заботой
как в будто в пригоршне рассматривая что-то,
из-за плеча не видимое нам.
Ultima Thule
Ultima Thule (лат. весьма далёкая Фула, крайняя Туле ) — «очень далеко», «край света» или «крайний предел», «дальняя задача», «цель устремлений». Выражение, употребляемое как в «топографическом» значении указания на пространственное, буквальное географическое положения объекта, так и в идиоматическом («топологическом» — в терминах гуманитарных), в виде метафоры или тропа — по отношению к явлению отвлечённой, событийной принадлежности, в качестве характеристики свойств воображаемого предмета рассмотрения, или когда имеется в виду крайняя форма проявления чего-либо, — предел некоего действия, терпения, дальняя перспектива и т. п. Случается, выражение имеет двойственный смысл, когда мифологема соседствует с иносказанием и реальностью. [1]
Содержание
История
Первоначально, в представлении древних, словосочетание подразумевало «край земли», остров Туле — полумифическую островную страну, которую искал и якобы нашёл в самой северной части Европы древнегреческий путешественник Пифей (IV в. до н. э.), описавший её; имело распространение в античности и Средневековье, и использовалось в конкретном смысле вплоть до эпохи великих географических открытий, но уже в самую раннюю пору его бытования скепсис наделял этот оборот метафизической окраской. В то же время, начиная с первичного восприятия (как, к примеру, было с той же «Гренландией» алхимии) до новейшей истории, этому понятию придаётся определённое мистическое значение, в том числе, когда оно, несёт, в отдельных случаях, ассоциативную идеологическую нагрузку (например, Общество Туле); имеется в виду, конечно, не конкретный остров, а именно символическая Ultima Thule. В спекулятивном значении выражение это часто встречается в художественной литературе. [1]
 | Грекам и римлянам были известны некоторые прибрежные острова: на западе Канарские острова и таинственная земля Ultima Thule (Крайнее Туле), под которым подразумевалась либо Исландия, либо, что более вероятно, Скандинавия. |  |