свечная лавка в храме фото
По ту сторону свечного ящика
Стали на нашем приходе жалобы поступать на свечниц: мол, хамство, грубость и все такое. Вот и подошел я как-то к настоятелю: «Батюшка, — говорю, — назначьте меня, такого хорошего и замечательного, этим вашим свечником: я вам вмиг все исправлю».
— Или сам исправишься, — поддержал священник. — Вперед — на амбразуры! Только не осуждай никого!
— Нет, я только их жить поучу.
— Ну-ну. Бедняга, — это уже полушепотом, сострадательно и вдогонку.
Фиаско первое. Дисциплина
С первых часов стояния за «ящиком» мне это батюшкино сострадание вспомнилось. И не вдруг. Если к началу службы подходили вполне добродушные, деловые и знакомые прихожане, которые несколько удивленно улыбались, видя старого знакомого на новом месте, говорили четко и ясно, брали свечи и отходили к своему привычному месту в храме, то к концу богослужения увеличился поток нервно опаздывающих людей. Таких, которые опаздывают всегда и сознательно. Тишины в храме уже не было, разобрать потуги бедного чтеца донести до молящихся слова молитв к Причастию не представлялось возможным за заполнившим церковь гомоном новостей, обсуждений выборов и планов на «сейчас-из-церкви-выйдем-куда-пойдем?» Даже слова настоятеля, вышедшего из алтаря и призвавшего паству внимать словам молитв и помнить, что мы готовимся к великому таинству, подействовали лишь минуты на три. На четвертую зашли новые опаздывающие, не успевшие еще поделиться новостями.
Так или иначе, служба закончилась. Прошли молебны и панихиды, храм опустел. «А вот сейчас начнется самое тяжелое», — трижды повторила скромная девушка Наташа, помогавшая мне разобраться со свечами, просфорами, записками и т. д., глядя на мою ошалевшую физиономию. «Что же может быть тяжелее, — подумал я остатками мозга, — праздных разговоров за литургией и невозможностью услышать молитвы?»
Фиаско второе. Люди
Они, как известно, разные. Чаще всего — хорошие и добрые. Чаще всего, по-своему. После службы нужно было оборонять храм от беспризорников, стремившихся украсть деньги из кружек для пожертвований или сами кружки. Еще нужно было постараться отогнать от церкви дурно пахнущих криминального вида бомжей, справлявших нужду на стены церкви и сквернословивших.
— Милостыню они здесь собирают, — сказала добросердечная Наташа, — кто-то и сжалится.
— Так ведь они ее пропивают!
Потом пришла тетенька в сапогах и серьгах, которой срочно надо было «разменять пять штукарей» (так и сказала — «штукарей»).
— Простите, — говорю, — здесь не банк, да и денег таких нет.
— Это в вашей-то РПЦ?! Да у вас денег не меряно! У вас тут вообще все должно быть бесплатно!
Положение спасла Наташа; она выложила какие-то бумажки: «Вот — счета за отопление и электричество. Впечатляет, правда? Оплатите их раз в месяц — и вы обязательно будете получать свечи без всякой платы». Впечатлили все-таки, видать, листочки: дама даже извинилась. «А я счета специально попросила копировать, — объяснила мудрая Наташа. — Многим помогает, кстати».
Потом пришел молодой мужчина. Долго стоял у иконы. Неумело крестился. Потом подошел к «ящику». «Мне свечку, пожалуйста», — вымолвил глухо. Свечу взял, снова подошел к иконе, поставил, снова долго стоял. Подошел: «Я с Кавказа приехал. Снайпер я». И начал рассказывать — выговориться воину нужно было. Всего разговора передавать не буду, но слова в память врезались: «Знаешь, как себя чувствуешь, когда в оптический прицел видишь, как “дух” твоего солдата режет, а ты его достать из винтовки не можешь — слишком далеко. » Много рассказывал. То снова отходил к иконам («Я знаю — меня Богородица спасла. И не одного меня — многих»), то святой воды просил попить, потом сидел на скамейке — ждал священника. К счастью, батюшка вовремя подошел — ушли на исповедь. «Еще «афганцы» приходят, — тихо сказала Наташа. — Полицейские, бывает, спецназовцы. Пожарные, которые детей из огня спасали. У нас аптечка всегда полная — мало ли что с кем станет»…
Фиаско третье. Рецепты успехов и спасения
— Кому надо молиться, чтобы дочь в институт поступила? — спросила женщина, всерьез обеспокоенная образованием дочки, но, увы, не очень разбирающаяся в Христианстве.
— Как кому? Богу! — отвечаю.
— Один Бог вообще-то, — говорю (Наташа отвернулась и, похоже, улыбается).
— Молодой человек, я вас конкретно спрашиваю: какому богу надо молиться, чтобы дочь поступила в институт?!
Кому смешно, кому — хоть плачь…
…«Что лучше: простая или заказная литургия? А сорокоуст правда действеннее панихиды? А за какую записку просфору дают?» — и так далее и тому подобное. Таких вопросов за все дни, пока был свечником, я наслушался вдоволь. И никак, ну, никак не смог научиться на них отвечать. Одна из моих коллег, сменивших Наташу, умудрялась отвечать так, что люди выбирали те из пожертвований, которые были больше всего.
— А для чего это надо? — спросил наивный свечник.
— Не нужны большинству людей, приходящих сюда, рассуждения — большинству нужно быстро и правильно «вложить средства», понимаешь?
Выпивке чая помешала просьба продать двенадцать одинаковых свечей. Ну, пожалуйста — двенадцать так двенадцать. Я было направился к лотку со свечками, но коллега моя вдруг напряглась: «А вам, простите, зачем?» — спросила она молодую женщину.
— Мне бабушка так сказала.
— Простите, бабушка или бабка?
— Ну, бабка, ну и что? Она мне сказала эти свечки купить, зажечь, а потом ей принести — она с меня порчу снимать будет.
— Да вы что? Это ж опасно. Это же предательство!
— Кого? Кого предательство-то?
И свечница минут сорок с молодой женщиной разговаривала. Та свечки все же купила. Но сказала, что в храме их поставит. Дай Бог!
— Мне сто свечей. Быстро! — бросив интересного и редкого цвета купюру на прилавок, сквозь угол верхней толстой губы процедил сверкающий дяденька. — Быстро, я сказал. Я те деньги плачу, понял? Кто у вас тут дома освящает? Вы на мои деньги все тут живете, ясно?
— Я?! Кто?! — тут остановить дяденьку было уже невозможно.
Был бы храм полон, все бы узнали, кто он, этот дяденька, «такой есть», «чё он может реально порешать» и «скока он добра ваще делает» и сколько колоколов его «уже с того света вызвать должны» — столько их он уже наотливал-нажертвовал. С другой стороны, и польза немалая: лучше понимаешь горькую иронию и боль Пушкина, писавшего про то, как смиренно и земно кланялся Кирила Петрович Троекуров, стоя на службе, когда диакон на ектении возглашал «…и о благотворителях святаго храма сего». Каждому времени — свой Кирила Петрович Троекуров…
Фиаско четвертое. Целлюлит и начальство
Не только свечи продавать надо за «ящиком» и поминальные записки — нужно и книгу хорошую помочь выбрать или еще что нужное. Зашла жутко интеллигентного вида пара, попросили подобрать что-нибудь из хорошей детской литературы. А я, к стыду своему, не успел еще с ней познакомиться по-настоящему, ну и брякнул: «Вот, говорят, стихи детские хорошие. Посмотрите — может, понравятся?» Открыли книжку, полистали. Начали читать. Перевернули страницу — улыбаться, смотрю, перестали. Руки задрожали, глаза заслезились. Дама села на стульчик, мужчина подошел ко мне и тактично отозвал в сторону. «Простите, — говорит, — но как в церкви можно продавать и предлагать вот такое?» — «Какое такое?» — невинно спрашиваю. Он понял, что я попал впросак, и просто начал цитировать что-то из детской православной книжки. Чем дальше он читал, тем сильнее мне хотелось провалиться сквозь землю. Там было что-то про благочестивую церковную мышь, жившую где-то в подвале, про просфорки, которыми ее кормил благочестивый сторож, про неблагочестивого кота и благочестивого сыщика Бобика с наморщенным умным лобиком.
— Стоп, — говорю. — Простите, ошибся. Не хотел вас обидеть.
— Да не в вас дело, — грустно так отвечает. — Просто я никак не могу понять: что, в России книг хороших нет? Зачем Церковь позволяет христианским детям читать такое? Нам что — православные неучи нужны, скажите?
— Не уверен. Могу предложить в качестве компенсации Лескова, Пушкина. Не желаете?
— Еще как желаю! А «Вини Пух» есть? Тот, настоящий, заходеровский?
Тяжело было, ох, тяжело, после таких вот вопросов (несколько раз люди искренне удивлялись отсутствию хорошей детской, да и взрослой литературы в православных храмах). Попробуй — докажи теперь, что мы выступаем за хорошее образование. И, кстати, что это мы называем хорошим, если продаем всякие благочестиво-сопливенькие шедевры для малышей?
— Пока ты тут возмущаться будешь и об утрате чувства прекрасного скорбеть, храм обнищает, — пояснили мне. — А еще проблем с начальством добавится.
— Да просто же все: во-первых, люди покупают то, что им нравится. Нравятся им твои целлюлитные монстры с крылышками — пожалуйста. Платят же? — Платят. Во-вторых, никому из нас тоже ни книги не нравятся, ни вот это вот чудо. Но община их вынуждена покупать: больше в епархиальном управлении ничего не купишь! А покупать свечи, иконы и прочее община имеет право только там, в управлении. В других местах — ни-ни. Так что все твои претензии насчет вкуса, уровня литературы и все прочее направь тем, кто занимается поставкой такой вот, извини за выражение, «благодати». Не будет община закупать товар в «управе» — жди праведного гнева и санкций от начальства. Зарплата, и без того невысокая, снизится, да и у горячо любимого отца настоятеля трудностей прибавится. Иди, короче, в епархиальное управление, а нас не касайся. Хотя мы тебя понимаем и молча поддерживаем, конечно».
Фиаско пятое. Усталость и вопросы.
Несколько дней подряд по 10–12 часов на ногах, нехитрый и быстрый обед в церковной трапезной, постоянное, как я выяснил, нервное напряжение, частые оскорбления и несправедливые обвинения — это все, конечно, содействует смирению. Или появлению мыслей о его отсутствии. Но усталость, даже изможденность — штука не из приятных, поверьте. Что-то жить захотелось даже. Подошел я к настоятелю:
— Простите, батюшка, дурака самонадеянного! Заберите меня из-за ящика вашего. Ничего-то я не сделать не смог. Людей только посмотрел.
— И как? Хороших много?
— А, ну тогда не зря свечником был, парень. И, как я понимаю, осуждать мы больше не будем, да?
В общем, вытащил меня священник из-за ящика, за которым я провел 40 несмиренных дней. Дней, наполненных, честно говоря, не столько осуждением, сколько оторопью и вопросами, на которые я до сих пор не получил ответов. Почему, например, мы уже больше 20 лет вроде как без особых гонений живем, а ничего практически про Христианство не знаем. И, что страшно, знать-то особенно не желаем. Бабки с колдунами, мол, нам все расскажут. Почему мы считаем, что Бог нам просто обязан то-то и то-то выдать, если мы такую-то записку подали или столько-то штук колоколов «этой РПЦ» подарили. Почему в Церкви так удручающе мало внимания уделяется действительно хорошим книгам, предпочитая пугать людей или концом света или же гробить детский интеллект благочестивым сюсюканьем. Про ангелочков я уже говорил. Почему у приходов нет права покупать то, что необходимо именно им, а не брать кошмарного вида и качества товар в «управах», купленный не очень просвещенными, видимо, людьми-»специалистами». Почему нельзя разобраться с хулиганами и ворами. Почему не разобраться с бомжами — кто хочет, пусть работает, получает деньги, кто не хочет, пусть идет своей дорогой, но на церковь не мочится. Почему из-за денег для оплаты счетов за электричество и т. д. мы жертвуем элементарным эстетическим чувством. Почему мы приходим в храм не к началу службы, а к концу Причастия и болтаем, болтаем, болтаем…
Много у меня вопросов, очень много. Но главных, наверное, два: что же действеннее — сорокоуст или панихида? И какие записки сильнее — «заказные» или «простые»?
Так что осуждать трудящихся за церковным «ящиком» людей я бы не стал. Просто я побывал на их месте. Трудно им!
Послушание или профессия?
Размышления церковной лавочницы
Чтобы получить возможность служить у алтаря, люди поступают в семинарию, заканчивают ее, а кто-то на этом не останавливается и идет в академию. Священнослужитель обязан быть образованным.
Чтобы стать рядовым певчим в церковном хоре, нужно иметь слух, голос, представления о музыке вообще и о церковном пении в частности. Певчий должен украшать богослужение своим талантом и настраивать молящихся на богомыслие.
Чтобы работать в свечной лавке сегодня… не нужно вообще ничего. То есть АБСОЛЮТНО. Никаких знаний, умений, талантов, склонностей: просто иди и свечками торгуй. Так это в большинстве случаев и происходит.
Счастье, если человек попался знающий, неравнодушный, воспитанный, умеющий (и старающийся!) найти подход к каждому, кто переступает порог храма и ищет ответы на вопросы. А если нет? Что, если все его таланты исчерпываются умением быстро считать в уме?
Тогда это катастрофа. Без кавычек даже. Настоящая катастрофа, если в лавке, на миссионерской передовой, стоит безграмотный, невоспитанный, грубый человек, глубоко травмированный сознанием своего величия.
Смысл этого послушания, действительно, очень велик. Но именно смысл, а вовсе не человек, который послушание несет. Ему должно быть совершенно некогда гордиться и даже думать в этом направлении. Потому что каждый, кто появляется на церковном пороге, приходит не с пустыми руками. Каждый несет с собой ворох проблем, из-за которых порой и сам-то не виден. Проблем духовных, душевных, бытовых, семейных, финансовых, жилищных, рабочих, детских травм, ошибок и заблуждений.
Нет, лавочница не должна их решать. Но диагностировать проблему и быстро направить человека туда, где ему помогут, она уметь обязана. Являясь зачастую первой, кого приходящий видит в храме, лавочница должна обладать целым перечнем умений.
Знание. Это, собственно, основа основ. Человек в лавке должен иметь хотя бы приблизительное представление о содержании Ветхого и Нового Заветов, церковной истории, о смысле и назначении Таинств. Просто так эта информация в голове ниоткуда не возьмется – придется много читать и прочитанным уметь пользоваться.
Коммуникативные навыки и знания психологии (набор методик психологической помощи) – обязательны
Второе. Человек в лавке – универсальный солдат. Он должен уметь разговаривать и с преподавателем, и с дворником, буде у тех появятся вопросы и потребность найти на них ответ. С человеком в кризисе или депрессии. Понимать разницу между хулиганством и острым психозом. То есть «прокачанные» коммуникативные навыки и базовые знания человеческой психологии – обязательны. Не диванный психоанализ, а именно набор действенных методик скорой психологической помощи, который от одного желания помочь, увы, не сформируется. Нужны курсы, обучение, практика под руководством специалиста.
Устойчивый миф о лавочнице как о склочной, нелюбезной особе имеет в ряде случаев, увы, веские основания. Но зачастую желание быть внимательным к каждому человеку и реальная возможность это осуществить не совпадают. Однажды после продолжительной беседы о книжных новинках, поминовении усопших и необходимости регулярной исповеди собеседница сердечно поблагодарила за подробные объяснения и даже за саму возможность задавать вопросы. Добавив при этом: а вот там-то (назвала приход) мы были на службе – ничего подобного нет. Пришлось ее разочаровать: если бы служба сейчас шла у нас, и у нас бы ничего подобного не было. Невозможно обсуждать прекрасные книги, когда сзади напирает толпа с записками и через головы впереди стоящих тянутся руки за свечами, просфорами, гайтанами и «дайте иконку, чтоб с собой носить». Невозможен и неуместен никакой продолжительный диалог в это время, поэтому не сердитесь, если в ответ на вопрос об отношении церковных авторитетов к технологической сингулярности вы получите недоуменный взгляд или раздраженное ворчание. Некоторые вещи не обсуждаются на бегу. А некоторые так и вовсе не обсуждаются – к этому тоже надо быть готовым.
И третий, но по значимости далеко не последний пункт: личные качества соискателя. Человек, с утра до вечера контактирующий с другими людьми, должен иметь сбалансированную нервную систему и обладать навыками, помогающими избежать профессионального выгорания, то есть превращения в классическую «православную ведьму». Смех смехом, но признаюсь, что сама я в лавке долго работать не смогла именно из-за отсутствия необходимых навыков саморегуляции. Возвращаясь с работы, я падала лицом в подушку и исчезала для окружающих. Внутри была пустота, глубочайшее недовольство собой и миром, утомление, вызванное попытками соответствовать тому, к чему склонности совершенно не имелось. Такое случается, если работаешь не по призванию, а просто потому, что больше никого не нашлось.
В лавке не должно быть случайных людей: их для этого послушания надо тщательно подбирать и учить
Все сказанное выше говорилось с единственной целью: чтобы в лавке не было случайных людей, их для данного послушания надо тщательно подбирать, учить и воспитывать. Так же последовательно, как регентов учат гласам и управлению хором, как будущих иконописцев заставляют досконально разбираться в каноне, композиции, живописных секретах и правилах изображения святых. Никто не рождается идеальным миссионером, богословом, публицистом – всякому таланту нужно время и условия для прорастания. Послушание в лавке – огромная ответственность, и когда придет время отвечать, варианты «я не знала / не умела» в расчет приниматься не будут: все расстроенные, дезинформированные, напуганные или обиженные нами люди будут свидетельствовать на стороне обвинения.
Лавка надежды или один день за церковным прилавком
«Здесь продаются предметы для исполнения желаний. Одна свеча – одно желание», – так объяснял китайский экскурсовод назначение свечной лавки в православной церкви группе своих туристов. Как мы помним из Евангелия, Иисус изгнал торгующих из храма. Это место в священном писании часто приводится как аргумент против церкви в ее современном виде – встречающей нас рядами ценников. «Все это второстепенно, – утверждает Людмила, не первый год работающая за церковным прилавком. – Моя главная задача – привести человека в храм». Что же на самом деле такое свечная лавка в храме? Чтобы ответить на этот вопрос, пришлось погрузиться в проблему с головой. По благословению настоятеля храма в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали» игумена Нектария мне была предоставлена возможность провести один день за прилавком «свечного ящика» (так правильно называется церковный прилавок). Результатом эксперимента стало несколько, на мой взгляд, интересных открытий.
8.00. Первое испытание
В воскресенье храм открывается в семь утра – первой утренней литургией. Но мне, учитывая мой нездоровый журналистский образ жизни, разрешили прийти ко второй, она начинается в восемь. Сразу оговорюсь: несмотря на обещанную настоятелем самостоятельность, наедине со свечами и иконами меня не оставили – весь день за мной наблюдала напарница Людмила. Впрочем, чистоту эксперимента это не нарушило – мое стремление общаться с прихожанами никто не сдерживал.
«Проходите, точнее, пролезайте», – извиняющимся тоном встречает меня Людмила. Дело в том, что свечная лавка в «Утоли» представляет собой крошечное пространство, еле-еле втиснутое в промежуток между двумя приделами (залами). Чтобы попасть за прилавок, приходится проползать под ним практически на четвереньках. После «первого испытания» следует короткий инструктаж, в процессе которого я узнаю, что называть меня теперь будут «матушка» или «сестра», а не «девушка», как в обычном магазине. Что на каждое «спасибо» я должна отвечать не «пожалуйста», а «во славу Божию». Меня просят использовать калькулятор (я сразу предупредила, что счет денег – не моя сильная сторона) и если что звать на помощь семинариста. В этот день в лавке дежурит семинарист Леша. Его задача – помогать при возникновении нештатных ситуаций. «Всякое бывает – то пьяный в храм зайдет, то милостыню просить, а здесь нельзя», – объясняет он мне свою миссию.
9.00. «Продвинутые» прихожане
Вторая литургия подходит к завершению. Верующие причащаются и выходят с просветленными лицами, держа в руках кусочки просфор. Делаю первое открытие – в утренние часы выходного дня храм посещают в основном прихожане со стажем (как сказали бы компьютерщики, «продвинутые пользователи»). Еще не ощутившие благодать храмовой службы и только вступающие на этот путь в такое время еще мирно спят. Поэтому утром работы в свечном ящике хотя и хватает, но сводится она в основном к механическим действиям – отсчитать свечки, принять записки на молебен и обедню. Вопросов утренние прихожане не задают и даже, наоборот, порой недовольно демонстрируют стажеру свою «ученость»: «Я же просил дать отдельный акафист, а вы мне сборник предлагаете!». Многие удивляются, увидев незнакомое лицо: «А вы что, новенькая?». Как выяснилось, круг постоянных прихожан невелик. «Человек двадцать-тридцать», – прикидывает Людмила.
11.00. Ликбез перед крещением
Звуки хора умолкают, верующие разбредаются по храму – кто-то идет поговорить со священником, кто-то изучает книжный ассортимент церковной лавки. Судя по улыбкам и разговорам, для многих время после утренней службы – возможность встретиться с друзьями-единомышленниками. За ними начинается паломничество «новоначальных». Выстраивается целая очередь желающих записаться на крещение. За ними приходят те, кто записался заранее и уже готов к принятию таинства. Возникает настоящее столпотворение. Записывать «крещаемых» мне не доверяют – надо иметь опыт. В специальный журнал заносятся имена, переписываются данные из свидетельства о рождении. Будущих христиан инструктируют, что взять с собой, как одеться. «Тапочки, рубашку, полотенце», – в очередной раз перечисляет Людмила. («Утоли моя печали» – один из немногих храмов, где есть купель для крещения взрослых с полным погружением.) «И пусть женщины в юбках придут», – кричит она им вслед. «Все надо объяснять, люди же не знают, как и что. Один раз даже собачку пришли крестить, говорят: «Ну она же болеет», – рассказывает моя напарница. «А если у меня палец болит, – перебивает ее дотошная бабушка, решившая покреститься на 70-м году жизни, – можно мне забинтованным креститься?».
12.00. Детский концерт
Следующая литургия – вечером, но жизнь в храме продолжает кипеть. По субботам в «Утоли моя печали» крестят взрослых, по воскресеньям в 11.30 – детей. Время специально рассчитано так, чтобы было поменьше народу – к 12 часам храм, как правило, пустеет. Остаются только крещаемые с крестными родителями и сопровождающие их группы. Постепенно небольшая церковь наполняется пронзительными звуками – истошно кричат младенцы. Мы с Людмилой оставляем семинариста Лешу наслаждаться этим концертом в одиночку (посетителей все равно почти нет) и уходим обедать. На время работы меня ставят на полное довольствие. Сотрудники храма (уборщицы, бухгалтер, сторож и др.) получают четырехразовое питание в семинарской трапезной. Завтрак очень скромный – тарелка макарон и сосиска. Обедом, как выяснилось позже, тоже не объешься – те же макароны, три крохотных кусочка мяса и супчик на воде.
13.00. Стол справок
К полудню я делаю второе открытие. Оказывается, работать в храме физически тяжело. Из-за постоянно горящих свечей и большого количества народа воздух в церкви беден кислородом. И хотя с этим пытаются справляться – в помещении установлена современная вентиляционная система, в часы наплыва народа и она не спасает. У меня начинает кружиться голова. От непрерывного стояния ноют ноги. Присесть есть где, но во второй половине дня это нереально. В церковь начинает подтягиваться самая многочисленная группа прихожан – те, кто ходит от случая к случаю, расписание служб не знает, поэтому выбирает время, «чтобы не ошибиться» – днем. Это самый беспокойный контингент, задающий самые каверзные и неожиданные вопросы, интересующийся всем: как, где, почему? Благодаря им происходит еще одно открытие. Свечной ящик – настоящий церковный ресепшн – стол справок, как в гостинице. И своеобразный спасительный островок. Особенно он необходим тем, кто только начинает свое плавание в бурном море религиозных догм и традиций. «Не подскажете, свечку куда можно поставить?» – спрашивает меня юная девушка. «У нас человек умер, объясните, что купить, какие молитвы заказать», – интересуется заплаканная женщина. Встречаются и ставящие в тупик. «К какой иконе пойти помолиться, чтобы руки на себя не наложить?» – вопрос задает угрюмого вида мужчина преклонных лет. «К батюшке пусть подойдет», – шепчет мне испуганная напарница. «Всякое бывает, – говорит она, когда старика отводят в священнику, – с кем-то поплачешь, с кем-то про детей поговоришь». То, что Людмиле часто приходится выполнять функции психолога, тоже открытие для меня. Пока батюшки заняты службой, «матушка» в свечной лавке становится той соломинкой, за которую хватается утопающий. Как после этого назвать эту должность? Уж точно, не продавец.
14.00. «Любители»
Обнаруживаю еще одну разновидность дневных прихожан. Я бы назвала их «любители». Это мужчины в золотых перстнях, небрежно бросающие сотку: «Сестренка, дай мне свечей на все», парочки, забежавшие, чтобы «найти икону, к которой можно свечку за экзамен поставить», мамаши, говорящие детям: «Иди пока посмотри, как дяденька с бородой поет, а я свечей куплю». Объединяет их одно – желание приобщиться к церковной благодати за короткое время с минимальными усилиями. В свечном ящике им стараются помочь. Лично я потратила целый час на «обслуживание» двух дам. Одна загорелась идеей купить иерусалимских свечей – «а они точно со святой земли?». Вторая долго выбирала серебряный крестик – «Мне, девушка, подберите, пожалуйста, что-нибудь посолидней». Уже уходя, они вдруг вспоминают: «Ой, а к иконам пойдем?».
Вдоволь пообщавшись с «любителями», я пришла еще к одному неприятному открытию: работа церковного продавца, так же, как и обычного, чревата нервными срывами и озлобленностью, которой грешат многие люди этой профессии. Не спасает даже святость места. Мне, например, стоило серьезных усилий не сорваться на мужчину, долго рассматривавшего крестики, а потом спросившего: «А скидки у вас есть?». «Вы где- то видите объявление о скидках?» – начала я терять терпение. «Может, вы просто забыли его написать», – как ни в чем не бывало заявил он.
15.00. Зарубежные гости
Благодаря своему местоположению храм «Утоли моя печали» очень популярен у туристов. Мне повезло на итальянцев и поляков. Темпераментные южане промелькнули как молния – тараторя что-то по-своему, они деловито обежали залы, схватили свечи прямо с прилавка, порушив всю устроенную Людмилой витрину, расставили их около икон и так же молниеносно исчезли. Поляки вели себя более чинно, как в музее – удивленно оглядывались, восхищались иконостасом, свечи «желаний» покупать не стали.
16.00. Про это
Воспользовавшись затишьем перед вечерней службой, Людмила предложила «посчитаться» – перебрать свечи, записки на молитвы, навести порядок в кассе. Это часть ее будничной работы. Правда, от денежной темы меня отстранили. Бухгалтер храма попросила не акцентировать на ЭТОМ внимание: «Это же не продажа, а пожертвования». Не нарушая данное ей обязательство, могу лишь сказать, что слухи «о невероятных храмовых доходах» за время моей работы никак не подтвердились. Средний чек, как говорят рестораторы, составлял от 50 до 100 рублей. Дешевые свечи – ценой в два, пять рублей – расходились быстрее дорогих. В кассе отделение для десяток было плотно набито купюрами, а в отведенном для тысячных болталось всего несколько бумажек.
Зарплату сотрудника лавки мне тоже не назвали. «Небольшая, – определила ее бухгалтер, – плюс то, что прихожане приносят на «канун» (специальный столик, на который можно положить продукты, вещи). Моим заработком стали пачка печенья и чай. Спасибо верующим.
18.00. Купить чудо
Вечерняя служба собирает всех – и «продвинутых» прихожан, и любителей, поэтому в это время в храме не протолкнуться. Заняты даже проходы. Мы с Людмилой стали напоминать осьминогов, так быстро приходилось работать руками – подавать платки женщинам, пришедшим с непокрытой головой, принимать записки, отсчитывать свечи, искать нужные иконы, показывать книжки. Погрузившись в эту канитель, я пришла к очередному открытию. Многие приходят сюда с очень конкретной целью – за материальным эквивалентом чуда. Таким, чтобы его можно было пощупать, поставить на полку, надеть. Ассортимент свечного ящика к этому готов. Кольца с молитвами, кулоны с ликами святых, картонные иконки с надписями «Для помощи в торговле», «Для защиты дома», «Для помощи в учебе» расходятся, как горячие пирожки.
20.00. «Учет»
К концу дня я уже сроднилась и с облепленным воском свечным ящиком и с пространством лавки размером со шкаф. Как заправская «матушка», натренировалась отвечать: «Во славу Божию». Одним словом, стажировку прошла успешно.
Заканчивался храмовый день беседой с настоятелем. Вокруг отца Нектария в опустевшем зале собрался кружок прихожан – из постоянных.
Но даже в этот час, несмотря на близящееся закрытие, люди продолжали осаждать наш прилавок. В последнем рывке потребительского экстаза они покупали, покупали, покупали. А для Людмилы наступило самый ответственное время – подведение итогов, пересчет товара, заполнение журнала учета.
20.30
Двери храма закрылись. «Вы идите, а я еще долго считать буду, – грустно напутствовала меня напарница.