стихи про казанский собор
Казанский собор
На башне древнего собора
Уже давно истлевшая рука
Вписала слово «рок», но вскоре
И слово стёрлось словно из песка.
Роман родился с подписью Гюго:
Горбун, цыганка и священник
В смертельной схватке преданных врагов.
Парижской Богоматери собор:
В дожде к стальному цвету ближе
Величества готический узор.
О страшный суд с фасада храма!
Кому-то в рай идти, кому-то в ад.
И вся религия как драма.
Где-то там, на краю земли,
За стеною высоких гор,
Куда войны поход не вели,
Был построен великий собор.
Туда люди приходят порой,
Но не Бога о чём-то просить,
Они делятся доброй душой,
Чтобы к лучшему мир изменить.
Но дорога туда не легка,
Через жизнь всю проходит путь,
Эта цель высока-высока,
И не всем открывается суть.
Как мне хочется быть среди тех,
Тех, чьи помыслы вечно чисты,
и забыть что такое грех,
За собою сжигая мосты.
Разве Богу молитвы нужны?
И приходы с.
В груди —
застывшая астматина
под кожей тлеющих рубах.
Собор
Парижской
Богоматери
вскормила грубая крупа.
На куполах,
под небо взвинченных,
в колоннах,
обращённых к нам,
простёрли идолы язычные
мирскую сутолку окна.
Громадой,
толкотнёй,
гротескностью
чертя священную скрижаль,
он отвращает
свадьбу детскую
от траектории стрижа.
И полыхает
звоном матерным,
зачёркнутый
под звон фанфар,
Собор
Парижской
Богоматери —
благоухающий
фонтан.
Празднование Казанской иконе Божией Матери
(в память избавления Москвы и России от поляков в 1612 году)
(22 октября / 4 ноября)
.
.
Пожары смут и войн, умов
над Русью издавна пылают,
но Богородицы покров
дух православия спасает.
В огне Казанского Кремля
закалена углями вера –
Защитницей земля крепка
под образами с ликом Девы.
У мирных дней короткий срок,
Москва – мятежная… Растёт
предателей и лживых хор –
усобиц, нестроений сор.
Зелёный свет на светофоре
народ накрыл шоссе волной
и я уже в Морском соборе
летает вера надо мной.
Я Николаю-чудотворцу,
Являл он кротость и любовь,
ему святому миротворцу
свечу под звон колоколов
К нему – спасителю и к Богу,
и к Богородице святой
иду с молитвой от порога.
Пусть сохранят морей покой.
Я храню тебя, Нотр-дамский собор
И сплетенье колений вплетаю в узор
Но не криком, ни словом, молчанье приму
И тебя не отдам, никому никому.
А под шорох и шепот заснеженных вех
Там, где судьбы вломились устами у всех
Я тебя никогда не приму, не прощу
Отойди, отойди, отойди в старину.
Стихи о Казанском соборе
Призрачно тихо в Казанском соборе.
Светят лампады и пахнет свечами.
Многих людей привело сюда горе,
Многих — нелегкая жизнь за плечами.
Что они просят, стоя у иконы?
Мира, здоровья, любви, исцеления?
Или нарушили Божьи законы
И на коленях молят о прощении?
Что им дают золоченые рамы,
Взгляд из-под купола — взор поднебесный?
Что они ждут прислонясь к стенам храма?
Только для них эта правда известна.
Все мы приходим своими путями,
Только вот цели… уж больно похожи.
А у молитв нет границ между нами:
Грешник, святой или просто прохожий.
Темно под арками Казанского собора.
Привычной грязью скрыты небеса.
На тротуаре в вялой вспышке спора
Хрипят ночных красавиц голоса.
Спят магазины, стены и ворота.
Чума любви в накрашенных бровях
Напомнила прохожему кого-то,
Давно истлевшего в покинутых краях…
Недолгий торг окончен торопливо —
Вон на извозчике любовная чета:
Он жадно курит, а она гнусит.
Проплыл городовой, зевающий тоскливо,
Проплыл фонарь пустынного моста,
И дева пьяная вдогонку им свистит.
И полукруг, и крест латинский,
И своенравен римский сон
Ты перерос по-исполински —
Удвоенной дугой колонн.
И вздыбленной клавиатуре
Удары звёзд и лет копыт
Равны, когда вдыхатель бури
Жемчужным воздухом не сыт.
В потоке лёгком небоската
Ты луч отвергнешь ли один,
Коль зодчий тратил, точно злато,
Гиперборейский травертин?
Не тленным камнем — светопада
Опоясался ты кольцом,
И куполу дана отрада
Стоять колумбовым яйцом.
И распростерлась предо мною колоннада
На храм Петра своим обличьем походя
Мы приближаемся с надеждой, — прочь из ада,
А там — Благая Мать, и с Нею Бог-Дитя
Устав от тяжести погоды петербургской
Помпезных зданий и эстетики чужой
Напоминаю я себе: ведь я же русский
Тогда лишь в церкви здесь убежище святой
Меня обнял своей колоннадой
Мой любимый Казанский собор…
И мне большего счастья не надо!
Я на купол направил свой взор
И увидел за ним в синем небе
Знак, что я там, где должен я быть.
Я давненько здесь, кажется, не был.
Только здесь я смогу позабыть
Все печали, обиды, невзгоды,
Что терзали меня с давних пор.
Ты спасаешь меня год от года,
Мой любимый Казанский собор!
Казанский, руки распластав,
Пытается обнять: —
Идите все под мой покров
Колоннами стоять.
Расставив крылья широко,
Идёт на зов.
Спешите сирые птенцы
Под мой покров.
Плотиной стану я в потоп,
И вас спасу.
Над вами свой высокий крест,
Я вознесу.
Но, разлилась во всю река,
Не уберёг.
И разошлись на берега,
На крест дорог.
Одни кричали: «Сказка — бог!»
Другие — шли на крест.
А ты, как шлем держал покров
И возносил свой перст.
Увёл от войн? Укрыл от бед?
От голода сберёг?
Казанский Питерский собор
Стоять лишь только мог.
И он стоял в раздор, в огне,
Не прячась, не таясь.
Стоял, когда меняли все
Окрас и власть.
В блокаду в небо он взывал: —
Я здесь, круши меня!
Так птица водит от гнезда,
Раскрыв себя.
…вчера в Казанском мне казались свечи
светлее, словно ярче, чем всегда…
распространилось сердце издалече
и радость вновь наполнила меня…
вчера в соборе задушевный вечер
напел мне песню дивную свою
и серебром креста коснулся плечи,
даруя сладость сердцу моему…
вчера в Казанском солнечная радость
с молитвой пред Иконою Святой
вошла в меня и навсегда осталась
в моих стихах серебряной волной.
Стихи про казанский собор
История одного известного стихотворения
С Казанским собором связана ещё одна история известного стихотворения, положенного на музыку и исполняемого как романс. Опубликовав его с кратким пояснительным комментарием вдневнике к летнему дню памяти Казанской иконы Божьей матери, я получил единственный, но весьма примечательный отклик.
«Без божества, без вдохновенья», Но всё это просто не Поэзия. Это просто набор мёртвых зарифмованных слов. Совершенно мёртвых, где Поэзия, как говорится, ни сидела, не стояла, не лежала и не обитала. Поэзия, совершенно немыслима и невозможна без маленького Волшебства, без Вдохновения, без маленького Чуда. А здесь просто не пахнет ни тем, ни другим, ни третьим. А просто набор неких слов, более или менее удачно сконструированных, подогнанных под размер, под нужное количество ударений в каждой строке, под рифму. А Чуда- нет. а Вдохновения- ни капли. а Волшебством и не пахнет. а о Духовном, Православном, Поэтическом Озарении и говорить даже не приходится, очень среднего уровня рифмоплётство «на религиозно-политический сюжет»…
У Казанской Божией Матери.
У Казанской Божьей Матери
Тихо теплются огни.
Жены, дочери и матери
К Ней приходят в эти дни.
И цветы к Ее подножию
Ставят с жаркою мольбой:
«Матерь-Дева, силой Божией
Охрани ушедших в бой.
Над врагом победу правую
Дай защитникам Руси,
Дай сразиться им со славою
И от смерти их спаси.
На Кресте Твой Сын Единственный
За любовь Свою страдал,
И Его глагол таинственный
К этим битвам Русь позвал.
Мы воюем за спасение
Братьев — страждущих славян.
Мы свершим освобождение
Подъяремных русских стран.
С кем враждует Русь лучистая —
Враг и Сына Твоего.
Дай же, Дева, дай, Пречистая,
Нашей силе торжество!»
У Казанской Божьей Матери
Дивно светел вечный взгляд.
Жены, дочери и матери
Перед Ней с мольбой стоят.
Сергей Городецкий
1915 г. (второй год Первой мировой войны)
Особенно часто, что естественно, это стихотворение появляется на православных сайтах в день памяти иконы Божье Матери Казанской. Встречается оно и в поэтических сборниках антологий православной поэзии. Реже без даты, хотя некоторые её с уверенностью ставят, как специально приведён пример под стихотворением. И само стихотворение обычно называют по первой строчке, что-либо совпадает с его названием, любо стихотворение, которому сам автор не дал название принято называть по первой строчке.
Сергей Городецкий озаглавил своё стихотворение «У Казанской», во всяком случаи под таким названием оно появилось в первой публикации 22 ноября 1914 года в №47 журнала «Нива» – в первые месяцы начала Первой Мировой войны, 100-летие которой мы недавно отмечали в день памяти преподобного Серафима Саровского.
Принадлежит оно известному поэту серебряного века Сергею Городецкому (псевдоним Петербуржец), который и сам принимал участие в Первой Мировой войне. В университете учился с Блоком, который высоко оценивал уже раннюю поэзию Городецкого. Затем посещал знаменитую «башню» Вячеслава Иванова. Бывший символист вместе с Николаем Гумилёвым стоял у истоков акмеизма и лит. объединения «Цех поэтов». размежевавшись с прежними поэтическими течениями, возглавил группу молодых крестьянских поэтов, в которую входили Сергей Есенин, Николая Клюев. В 1916г. он отправился на Кавказский фронт в качестве представителя Союза городов и военного корреспондента, а затем работал санитаром в лагере для больных сыпным тифом. Его стихи – отклики на события войны часто появлялись на страницах Петербургских журналов, и вышла отдельная книга «Четырнадцатый год». В этом году и самому поэту исполнилось 130 лет со дня рождения. Родился он в Петербурге в 1884г.
Уже в августе появились первые поэтические отклики на события войны Сергея Городецкого. В журнале «Нива» № 35 от 30 августа были напечатаны два стихотворения «Сретенье Царя» и «Подвиг войны». Во втором стихотворении возникают мотивы, связанные с Казанским собором. Несомненно, как и стихотворение «У Казанской» не только мелодичное, что послужило впоследствии поводом положить стихи на музыку, но их строчки проникнуты молитвой, это стихотворение-молитва. К тому же оба запечатлели реальные исторические события. Наверняка и сам автор был их свидетелем, может быть, и он молился перед образом Казанской Божьей Матери, во всяком случаи строки этих стихотворений проникнуты молитвенным духом и запечатлённые детально события склоняют к этой версии. Да же если не оценивать их поэтическое достоинства, которое то же, несомненно присутствует. Они ценны как свидетельства истории. Призывно-патриотические строчки сменяются лирически-молитвенными мотивами. Это искренний отклик души поэта на события Первой мировой войны, именно так Сергей Городецкий воспринял начало войны. Стихотворение «Подвиг войны» написано восьмистишьями, два последних 4-е и 5-е посвящены Казанскому собору.
Как по некому уговору,
Среди внезапной тишины
Текли к Казанскому собору
России верные сыны.
Колонны гордого портала,
Казалось, выше поднялись.
Как изумруд, над всем сияла
Небес торжественная высь.
Седой священник тихо вышел…
Из тысяч вспыхнувших сердец
Молитва вырвалась… Услышал
Её в раю Своём Творец.
Блажен, кто пел в народном хоре,
Кто встретил с верою грозу,
Кто видел силу в русском взоре
И чудотворную слезу!
На сём заканчивается наш небольшой литературно-исторический экскурс.
«Перед гробницею святой…»
Казанский собор в творчестве А.С. Пушкина
 |
| Могила М.И.Голенищева-Кутузова в Казанском соборе |
13 июня 1813 года состоялись похороны М.И. Кутузова в Казанском соборе Петербурга, в склепе у западной стены северного придела. Казанский собор – грандиозное творение замечательного русского зодчего А.Н. Воронихина, завершенное в 1811 году, – был избран местом погребения полководца не случайно. В 1812–1813 годах собор стал своеобразным пантеоном славы русских войск, которыми предводительствовал Кутузов. Сюда из действующей армии отправлялись трофейные знамена и штандарты, символические ключи от взятых крепостей и городов Европы. Всего в соборе было собрано 107 знамен и штандартов, 93 ключа и даже жезл французского маршала Л.-Н. Даву, командовавшего 1-м корпусом «великой армии», захваченный 5 ноября 1812 года в бою под городком Красным Смоленской губернии.
В июне 1813 года собор стал местом всенародной скорби. Сюда, совершив последний поход из Бунцлау, прибыли и были опущены в склеп под собором останки фельдмаршала Кутузова. В полу собора над склепом была вмурована гранитная плита, вокруг которой в 1814 году была поставлена невысокая железная решетка, изготовленная мастером П.П. Ажисом. Передняя сторона решетки украшена бронзовым позолоченным изображением родового герба Голенищевых-Кутузовых. Над решеткой в стену собора вделана доска красного мрамора с надписью золочеными накладными буквами: «Князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский. Родился в 1745 году, скончался в 1813 году в городе Бунцлау».
Гробница Кутузова стала источником вдохновения для А.С. Пушкина, написавшего в 1831 году знаменитое стихотворение «Перед гробницею святой…»:
Перед гробницею святой
Стою с поникшею главой…
Все спит кругом; одни лампады
Во мраке храма золотят
Столпов гранитные громады
И их знамен нависший ряд.
Под ними спит сей властелин,
Сей идол северных дружин,
Маститый страж страны державной,
Смиритель всех ее врагов,
Сей остальной из стаи славной
Екатерининских орлов.
В твоем гробу восторг живет!
Он русский глас нам издает;
Он нам твердит о той године,
Когда народной веры глас
Воззвал к святой твоей седине:
«Иди, спасай!» Ты встал – и спас…
Внемли ж и днесь наш верный глас,
Встань и спасай царя и нас,
О старец грозный! На мгновенье
Явись у двери гробовой,
Явись, вдохни восторг и рвенье
Полкам, оставленным тобой!
Явись и дланию своей
Нам укажи в толпе вождей,
Кто твой наследник, твой избранный!
Но храм – в молчанье погружен,
И тих твоей могилы бранной
Невозмутимый, вечный сон…
Полностью стихотворение было опубликовано только после смерти Пушкина. Лишь первые три строфы увидели свет в 1836 году вместе со статьей «Объяснение». В этом есть некая загадка. Пушкин всегда глубоко чтил Кутузова, начиная с лицейских лет. Свой взгляд на его личность он окончательно сформулировал незадолго до своей трагической смерти – в 1836 году в статье «Объяснение», написанной по поводу стихотворения «Полководец», где он замечает: «Слава Кутузова неразрывно соединена со славою России, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло – спаситель России; его памятник – скала святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы еще радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком. Один Кутузов мог предложить Бородинское сражение; один Кутузов мог отдать Москву неприятелю; один Кутузов мог оставаться в этом мудром деятельном бездействии, усыпляя Наполеона на пожарище Москвы и выжидая роковой минуты, ибо Кутузов один облечен был в народную доверенность, которую так чудно он оправдал!» Однако стихотворение «Перед гробницею святой…» родилось в особой обстановке Польского восстания 1830–1831 годов.
Явись и дланию своей
Нам укажи в толпе вождей,
Кто твой наследник, твой избранный!
В этих словах скрыта критика бездарных генералов, командовавших в Польше русскими войсками в 1831 году, в частности И.И. Дибича, которую Пушкин посчитал неудобным помещать в официальном издании. Может быть, причиной явились также и несколько минорные интонации четвертой строфы:
Встань и спаси царя и нас…
Явись, вдохни восторг и рвенье
Полкам, оставленным тобой.
Так или иначе, невозможно мыслить стихотворение «Перед гробницею святой…» вне польского контекста и вне связи с другими стихотворениями, посвященными Польскому восстанию. Хотя «Перед гробницею святой…» и было написано до стихотворений «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», но оно содержит общий с ними строй мыслей и чувств. Опираясь на этот тезис, проанализируем данное стихотворение:
Перед гробницею святой
Стою с поникшею главой…
Все спит кругом; одни лампады
Во мраке храма золотят
Столпов гранитные громады
И их знамен нависший ряд.
В первой строке на размышления сразу наводит эпитет «святой». Нельзя сказать, что Пушкину было чуждо профанное значение этого слова, достаточно вспомнить слова из 2-й главы романа «Евгений Онегин»: «Вот жизнь Онегина святая». Но в стихотворении «Перед гробницею святой…» ситуация принципиально иная: Пушкин здесь предельно серьезен и благоговеен. Поэтому можно говорить о высокой степени сакрализированности текста. На последнем пределе «святая гробница» для православного христианина – Гроб Господень. Призывы к восстанию, к воскресению, звучащие в четвертой строфе («Встань и спаси царя и нас») делают эту аналогию еще более уместной. Еще более нас в ней убеждают определенные связи с одой Г.Р. Державина «Бог» (1784), пасхальной по обстоятельствам сочинения и содержанию [8] :
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры –
Перед тобой – как нощь пред днем.
Во-первых, здесь та же рифма (лампады–громады); во-вторых, один смысловой ряд: тема золота или золотого света. В-третьих, тема воскресения и у Державина, и у Пушкина занимает достойное место:
Внемли ж и днесь наш верный глас,
Встань и спасай царя и нас.
(А.С. Пушкин. «Перед гробницею святой…»)
И, наконец, не будем забывать, что оба стихотворения, в сущности, написаны одним и тем же размером – четырехстопным ямбом (восьмисложным и девятисложным).
Из этих пасхальных реминисценций можно извлечь следующий смысл: святая гробница подобна Гробу Господню, из которой, как ожидается, должен воскреснуть великий полководец на спасение России.
Не случайно и следующее: образ позолоченных «столпов гранитных громад».
Возникает вопрос: почему Пушкин написал не «колонн гранитные громады», а «столпов гранитные громады»? Связано это с семантикой слова «столп» в церковно-славянском языке. Она апеллирует, с одной стороны, к образу Церкви как «столпа и утверждения истины», с другой – к победному памятнику и, наконец, – к образу башни, крепости, оплота. Все эти смыслы связаны с храмом, победой и воскресением.
Однако реминисценции из Державина несут и иные смыслы. Храм является неким микрокосмом, который подобен макрокосму, где царствует творческая воля Божия:
Ты цепь существ в себе вмещаешь,
Ее содержишь и живишь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь…
Светил возженных миллионы
В неизмеримости текут,
Твои они творят законы,
Лучи животворящи льют.
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры –
Перед Тобой – как нощь пред днем.
За покоем и даже сном сокрыта великая творческая сила, которая кристаллизует «столпов гранитные громады» храма и в то же время льет животворящие золотистые лучи лампад. Со времени Максима Исповедника в христианское сознание вошла мысль о том, что храм есть образ мира, однако эта идея временами воспринималась лишь в ее статическом аспекте. Подтекст Державина в пушкинских строках дает возможность воспринимать в храме образ мира, творимого Богом, и статически, и динамически одновременно.
Вторая строфа стихотворения Пушкина как бы противоречит христианскому контексту. Особенно режет взгляд выражение «идол северных дружин». Но не нужно забывать и о так называемом «проклятии жанра» – об употреблении профанных метафор, связанных с античном наследием, и о распространенном в пушкинскую эпоху выражении «вы – мой кумир», являвшимся калькой с французского «vous etes mon idole». Важнее другое: почему Пушкин употребляет эту метафору, и с каким смысловым рядом связана вторая строфа.
Во-первых, обращает на себя внимание, что Пушкин рисует образ Кутузова как властелина, каковым он в реальной жизни не был: его запомнили, скорее, как вкрадчивого придворного. Во-вторых, образ маститого стража, а равно и тема сна отсылает к стихотворению «Недвижный страж дремал на царственном пороге…» (1824). Но в пространстве стихотворения «Перед гробницею святой…» образ «стража» и «владыки Севера» соединяется в образе «властелина», «идола северных дружин», почивающего вечным сном. Не «властитель слабый и лукавый» сокрушает силу Наполеона, а «властелин» Кутузов. Тем самым он становится равновеликим Наполеону, его своеобразным антиподом. Но именно в этом контексте и возможно правильно прочесть слова относительно «идола северных дружин», поскольку он становится антитезой павшему «великому кумиру» – Наполеону:
Свершилось! – молвил он. – Давно ль народы мира
Паденье славили великого кумира?
(«Недвижный страж дремал…»)
Возможно, что образ «стаи славных Екатерининских орлов» подспудно связан с имперскими орлами Наполеона. Однако в таком противопоставлении скрыта известная опасность диссидентской болезни – изоморфизация, уравнивание русского самодержавия и военно-полицейского режима Наполеона, что чувствуется и в пушкинской оде «Вольность», и в его стихотворении «Наполеон», и в уже цитированном нами стихотворении «Недвижный страж дремал на царственном пороге…». Только в стихотворении «Клеветникам России» Пушкин преодолеет эту изоморфность и выдаст четкую историософскую и даже богословскую оценку войн России с Наполеоном:
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага –
И ненавидите вы нас…
За что? Ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли,
Того, пред кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?
На фоне реминисценций из книги пророка Даниила: кумир из золота, серебра, меди, железа и глины, разбитый камнем, отвалившимся без содействия рук (см.: Дан. 2: 31–44); три отрока в пещи вавилонской (см.: Дан. 3) – эти стихи получают свой полный смысл. Русский народ-христоносец, подобно трем отрокам, не признает наглую волю всемирного тирана, подобного царю Навуходоносору, входит в огненное испытание и побеждает императора-антихриста, подобно камню, отсеченному без рук (прообразу Христа), низвергает в бездну его «всемирное» царство, символизируемое «тяготеющим над царствами кумиром», и своей кровью совершает искупление Европы и ее основных ценностей, коренящихся в христианском мировоззрении, – свободы, чести и мира.
Однако если архимандрит Филарет использует пневматологическую формулировку, то Пушкин – более христологическую или, лучше сказать, сотериологическую:
Он нам твердит о той године,
Когда народной веры глас
Воззвал к святой твоей седине:
«Иди, спасай!» Ты встал – и спас.
У последних двух строк возможен следующий источник. Как пишет Кутузов в письме протоиерею Иоанну Сирохину, император Александр I будто бы сказал ему: «Иди спасай Россию». Примечательно, однако, что слова царя облекаются в «глас народа». На народности Пушкин здесь особо настаивает: если бы он хотел вывести личность царя, ему достаточно было бы вместо слов «народной веры глас» поставить слова «державной веры глас».
Следующие строки, по-видимому, связаны с богослужением утрени:
Внемли ж и днесь наш верный глас,
Встань и спасай царя и нас…
Здесь ощущаются отзвуки псалма 19, так называемого «ктиторского» псалма утрени: «Господи, спаси царя и услыши ны, воньже аще день призовем тя» (Пс. 19: 10). Однако в этом псалме есть следующие важные слова: «Услышит тя Господь в день печали, защитит тя имя Бога Иаковля. Послет ти помощь от Святаго и от Сиона заступит тя» (Пс. 19: 2–3). Момент, когда Пушкин обращается к Кутузову, – действительно «день печали», и поэт ожидает ответа в Казанском соборе, прототипом которого является Иерусалимский храм, а также Сионская горница.
И на еще одну реминисценцию следует указать в связи с образами сна и восстания – на «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона: «Встани, о честная главо, и отряси сон. Неси бо умерл, но спиши до общаго всем восстания». Слово митрополита Илариона было хорошо известно в конце XVIII – начале XIX века в немалой степени благодаря митрополиту Платону (Левшину).
На разные мысли и ассоциации наводит финал стихотворения:
Но храм – в молчанье погружен,
И тих твоей могилы бранной
Невозмутимый, вечный сон…
Странным образом он составляет параллель окончанию стихотворения «Клеветникам России», которое также заканчивается образом могилы:
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России
Среди не чуждых им гробов.
Итак, в финале и одного, и другого стихотворений – гроб или могила. Однако при внешнем сходстве ощущается огромная разница: безвестный гроб в полях России не то что святая гробница в главном храме империи; шум народных витий противоположен священному молчанию храма.
Возникает следующий вопрос: что для поэта означает это молчание? Пустота, отсутствие ответа или, напротив, его полнота? Контекст побуждает нас склониться ко второму решению. Невозмутимость и вечность сна подразумевает недоступность храма и святой гробницы для военного шума, разорения и осквернения. В этом молчании гаснет и ропот «народных витий», и дробь барабанов, и свист пуль, и грохот ядер. Оно как бы поглощает войну и смуту, подобно тому, как огромные пространства России поглотили и полчища монголов, и Великую армию. Наконец, нельзя не отметить параллель между «тихой неволей» стихотворения «Недвижный страж дремал…» и «невозмутимым сном» в финале стихотворения «Перед гробницею святой…». Временами Пушкина терзали сомнения: а благом ли был тот мир, который установили вожди Священного союза? К началу 1830-х годов он разрешил этот вопрос: мир, наступивший после разгрома Наполеона, для него священен, ибо искуплен русской кровью. Этот мир неразрывно связан со священным пространством храма.
Стихотворение «Перед гробницею святой…» родилось в обстановке Польского восстания, которое Пушкин воспринимал как возможное начало новой Отечественной войны. Оно пронизано образами оды Державина «Бог» и ораторской прозы архимандрита (впоследствии митрополита) Филарета (Дроздова), в особенности его «Слова на погребение Кутузова».
Казанский собор предстает как бы образом Гроба Господня, местом возможного воскресения великого полководца для последующего спасения русского народа. С другой стороны, храм становится образом Вселенной. За внешним покоем скрывается великая, динамичная творческая сила.
В стихотворении намечаются подходы к сотериологическому пониманию войны 1812 года как искупления кровью русского народа «Европы вольности, чести и мира».
Священное молчание храма является полнотой ответа, а не его отсутствием, свидетельством силы и конечной победы России и знамением того нерушимого и благого мира, который воцарился после низвержения Наполеона.