спокойно стало в духовном храме
немного из собранного.
Спокойно стало в душевном храме,
Как будто мне отпустили грех.
Я обо всем рассказала маме.
А маме, честно, сложнее всех.
К кому угодно гораздо легче
Прийти покаяться – ерунда.
Но кто угодно меня не лечит,
А мама лечит меня всегда.
И не изгнать из себя тирана,
Когда на совести – тяжкий гнет.
И никакая на сердце рана
Не скажешь маме – не заживет.
Спокойно стало в душевном храме,
Где вечно кто-нибудь воевал…
Я обо всем рассказала маме.
И, словно камень с души упал.
Мне нужно что-то менять в судьбе.
Хочу покоя. Хочу уюта.
Я ухожу от тебя — к себе,
К себе любимой, а не к кому-то.
Проходит время, а вместе с ним,
Коснулись души и снова – мимо.
Давай друг друга не обвиним
В том, что мы оба – неисправимы.
Я не искала тебе замен,
Да и не нужен мне кто-угодно.
Я ухожу от тебя ни с кем,
Я ухожу, чтобы быть свободной.
Себя винила по нам скорбя,
А оказалось – совсем напрасно,
В себе мне нужно менять тебя.
Теперь мне это предельно ясно.
Встала и вышла. Нужна, не нужна…
Как же плевать! И ни сколько не грустно.
Я никому ничего не должна.
Это чертовски приятное чувство.
Я ничего не считаю своим,
И никого. Философия гостя.
С жизнью у нас абсолютный взаим,
Мы ни обиды не держим, ни злости.
Я не прошу, не надеюсь, не жду,
Ждать и надеяться можно годами.
Люди всегда ощущают нужду
В том, чтобы труд увенчался плодами.
Я не хватаю удачу за хвост,
Чтобы в руках только он не остался.
Только тогда ощущается рост,
Если действительно сам добивался.
Встала и вышла. И дальше пошла,
Сколько мне надо? Ни много, ни мало…
Я никому ничего не должна,
Кроме себя. Вот себе задолжала.
Рано или поздно, поздно или рано
Утихают ссоры, зарастают раны,
Высыхают слезы, улетают птицы…
Каждый получает то, к чему стремится.
Кто-то верит в чудо, и в свою удачу:
Курицу с полпуда, да перо на сдачу,
Кто-то тщетно ищет истину в стакане,
Только ветер свищет в штопаном кармане.
Почему не ценим честность и отвагу?
Почему без денег не ступить ни шагу?
Отчего впоследствии так порой жестоки
Те, чьи руки в детстве нам ласкали щеки?
Рано или поздно, поздно или рано
Назовут нас слезно жертвами обмана.
Рано или поздно каждый понимает,
Что о жизни толком ничего не знает…
Спокойно стало в духовном храме
ZLATENTSIA ***ZOLOTOVA*** Стихи
Спокойно стало в душевном храме,
Как будто мне отпустили грех.
Я обо всем рассказала маме.
А маме, честно, сложнее всех.
К кому угодно гораздо легче
Прийти покаяться – ерунда.
Но кто угодно меня не лечит,
А мама лечит меня всегда.
И не изгнать из себя тирана,
Когда на совести – тяжкий гнет.
И никакая на сердце рана
Не скажешь маме – не заживет.
Спокойно стало в душевном храме,
Где вечно кто-нибудь воевал…
Я обо всем рассказала маме.
И, словно камень с души упал.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Войдите в ОК
Напиши мне письмо, мама,
пару строчек твоим почерком.
Я себя сейчас, как ни странно,
никудышней считаю дочерью.
Жадно буквы ловить стану,
посчитаю все многоточия…
Я скучаю, тоскую, мама,
ты приснись мне сегодня ночью!
Напиши мне хоть пару строчек,
я дыханье твое услышу.
Самолетом станет листочек –
я к тебе приземлюсь на крышу.
Я к тебе постучу в окна,
ты проснешься сегодня рано.
Напишу на асфальте мокром:
Я люблю тебя, милая мама!
Её походка однажды изменится…
И благодарно взглянув в небеса,
Она в свободное платье оденется
И будет верить вдвойне в чудеса…
Движенья станут красивыми, плавными…
Как роза, женственность в ней расцветёт.
И будут в мире действительно главными
Мечты о том, кто под сердцем живёт…
Её не встретишь, в руках с сигаретою,
С бутылкой пива за дальним углом…
Она улыбкою неба согретая
Идёт, и мир расцветает кругом…
Так сладко пахнет она мандаринами
И счастьем светится будто насквозь…
Она давно не флиртует с мужчинами…
Ей просто встретить любовь довелось…
Она бывала ужасно несдержанной,
А настроенье – то минус, то плюс…
Но все плохие эмоции свержены,
На свет родился её карапуз…
И пусть судьба нелегка и изменчива,
Но есть и радость на свете, поверь…
Она не просто красивая женщина,
Она – счастливая мама теперь…
Сказала мама: «Смени подушку,
Она впитала так много слез».
Сказала мама: «Проветри душу,
Открой все окна, впусти мороз»
Сказала мама: «Не хмурься, дочка,
Держи осанку, гляди смелей,
Какая, право, ты одиночка,
Ведь я — с тобою, вдвоём теплей…»
И я стараюсь держаться прямо
И верить в мудрость твоих идей.
Сменить подушку так просто, мама…
А вот с душою… Куда сложней…
Снова утро. Снова что- то делать…
Как то жить, кому-то улыбаться..
Не хочу из дома выходить.
Не хочу вооще ни с кем общаться!!
Не хочу вылазит из кровати.
Снова притворяться, снова.. Хватит!!
Боже, на кого же я похожа..
Привиденье в розовом халате.
Мама дома. Как это не кстати..
Нет, мамуль, сегодня нет занятий
Да, все хорошо. Да, точно В платье.
Не больна. Не вру. Отуда знать ей??
Нет, не надо спрашивать еще раз
Не сдержаcь, расплачусь,расскажу…
Иди же на работу! все нормально!
Я еще на кухне посижу..
Не сдержалась.. Больно. Надоело!
Слезы по щекам.. Соленый чай..
Почему уйти ты не успела.
Ты внимания не обращай..
Мамочка, подуй мне на сердечко
Так болит, что силы нет терпеть
Все проидет, я сильная. Бывает..
Знаю, разревелась как медведь…
Да, все так, как ты сказала
Не могу я на него смотреть.
Почему ты мне не рассказала
Как же это больно- повзрослеть?!
У него теперь уже другая..
Красивей наверное чем я..
Глупо плакать, я ведь понимаю,
Мама, просто пожалей меня…
Ну что ты не спишь и все ждешь упрямо?
Не надо. Тревоги свои забудь.
Мне ведь уже не шестнадцать, мама!
Мне больше! И в этом, пожалуй, суть.
Я знаю, уж так повелось на свете,
И даже предчувствую твой ответ,
Что дети всегда для матери дети,
Пускай им хоть двадцать, хоть тридцать лет
И все же с годами былые средства
Как-то меняться уже должны.
И прежний надзор и контроль, как в детстве,
Уже обидны и не нужны.
Родная моя, не смотри устало!
Любовь наша крепче еще теперь.
Ну разве ты плохо меня воспитала?
Верь мне, пожалуйста, очень верь!
И в страхе пусть сердце твое не бьется,
Ведь я по-глупому не влюблюсь,
Не выйду навстречу кому придется,
С дурной компанией не свяжусь.
И не полезу куда-то в яму,
Коль повстречаю в пути беду,
Я тотчас приду за советом, мама,
Сразу почувствую и приду.
Когда-то же надо ведь быть смелее,
А если порой поступлю не так,
Ну что ж, значит буду потом умнее,
И лучше синяк, чем стеклянный колпак.
Дай твои руки расцеловать,
Самые добрые в целом свете.
Не надо, мама, меня ревновать,
Дети, они же не вечно дети!
И ты не сиди у окна упрямо,
Готовя в душе за вопросом вопрос.
Мне ведь уже не шестнадцать, мама.
Пойми. И взгляни на меня всерьез.
Прошу тебя: выбрось из сердца грусть,
И пусть тревога тебя не точит.
Не бойся, родная. Я скоро вернусь!
Спи, мама. Спи крепко. Спокойной ночи!
Как Господь избавил меня от сквернословия
«Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших,
а только доброе для назидания в вере,
дабы оно доставляло благодать слушающим»
Инициация
Эта плачевная история случилась со мной уже довольно давно, весной 1973 года. В те годы рос я, обычный мальчишка, во вполне культурной семье: мама – медработник, папа – инженер-строитель. За плечами у него был московский ВУЗ, столичная культура, то-сё… Да и за пределами семьи тоже всё обстояло нормально. Всякое, конечно, случалось, но в целом ни школа, ни музыкальная школа, ни даже дворовая компания не располагали к чему-то нехорошему. По крайней мере в смрадной атмосфере матерщины я точно никогда не жил.
Иногда, приходя с отцом на его стройку, я улавливал вокруг себя некоторые «выражения», но в то же время видел и другое – они, эти «выражения», моего отца буквально коробили. И так продолжалось до седьмого класса, когда желание улучшить свою физическую форму (я мечтал стать военным лётчиком) привело меня в спортивную секцию гребли на байдарках и каноэ.
Сейчас на месте нашей бывшей гребной базы спортивного общества «Труд» – восточный угол огромного Аквамола, колесо обозрения, стоянка машин. А тогда здесь, на пустынном пляже Свияги, стояло просторное здание с полукруглой крышей, которое называлось эллинг. В нём, на аккуратных стеллажах, хранились гоночные лодки – байдарки и каноэ, у стены стояли вёсла, на полу лежали лодочные двигатели для тренерской моторки, спасательные жилеты, громоздились канистры с бензином и много чего ещё. Здесь же, где-то между стеллажей, мы переодевались.
Желающих заниматься тогда было много. Приходили ребята из разных школ, со всего Ульяновска. К тому же разных возрастов.
И вот, в один из дней я пришёл на тренировку и зашёл в раздевалку. Кроме меня, в ней были ещё двое ребят, на пару лет постарше. Слух мой резанул обильный поток мата, на котором общались эти двое. Причём мат «сочился» из их уст без всякого повода, просто так. «Концентрация» его была настолько велика, что казалось, будто они разговаривают на малопонятном мне иностранном языке. Я удивился и спросил:
– А почему вы, собственно, так ругаетесь, по какой причине?
– А ты что?! Сам не ругаешься, что ли, совсем? – с удивлением и немного с вызовом спросил меня один из них.
И вот тут я сказал фразу, которая, наверное, непреднамеренно «сорвала» ситуацию:
– А что в нём хорошего? Я вот за всю свою жизнь ни одного слова не сказал матом.
Наверное, это прозвучало немного горделиво.
В глазах «старшего товарища», как лезвие ножа, блеснул злой огонёк:
– Ах, не ругался, – тихо сказал он, медленно приближаясь ко мне, – сейчас заругаешься!
Они схватили меня за руки, заломили их назад и стали требовать, чтобы я выругался матом
Они оба схватили меня за руки, заломили их назад и стали требовать, чтобы я выругался матом. Я молчал. Тогда они заломили руки так сильно, как когда-то подвешивали на дыбе, и продолжали требовать. Наступил момент, когда я должен был выбирать: или терпеть боль дальше – и минимум на полгода забыть о тренировках (поскольку для гребца травма мышц и связок в плечевых суставах – как для пианистов перелом пальцев), или сдаваться.
И я смалодушничал! Впервые в жизни произнёс требуемое слово…
– Ну, вот. Теперь больше не говори, что ты никогда матом не ругался, – злорадно произнёс мой главный мучитель.
23 года словесного смрада
А что же было дальше со мной…
Есть такая вещь – инициация (ритуал, посвящение). Это когда открывается дверь или поднимается некий шлюз, и на тебя обрушивается многотонная водная стена! Ей нельзя противостоять, она сокрушает и сметает всё! Вот только в моём случае это была стена не воды, а зловонной жидкости. Именно такими были для меня духовные последствия той «невинной шутки» со стороны моих «товарищей». Я стал одержим бесом сквернословия. Другая беда была в том, что в те годы я был примерным пионером-комсомольцем, и ни о каком правильном духовном диагнозе не могло быть и речи. Всё шло как шло… При их «добром» содействии я перескочил некие «красные флажки», незримый нравственный внутренний барьер, который до той поры во мне худо-бедно, но существовал. «Плотина» было проломлена.
Я стал одержим бесом сквернословия
Даже не могу сейчас вспомнить, через сколько дней или недель матерные слова стали мной произноситься уже абсолютно добровольно, без чьего-либо принуждения. Но они стали мной произноситься! Это было связано или со вспышкой раздражения (а в спорте поводов для этого предостаточно), или с желанием показаться более взрослым, или – просто приукрасить свою речь, сделать её более «яркой», «сочной» и «выразительной», не такой «скучной». Но это постепенно перешло в систему, в норму. Незаметно, исподволь, «не больно»… Передо мной словно открылся новый, по-своему привлекательный горизонт или пласт жизни – нецензурная лексика, и я с энтузиазмом начал её осваивать.
Детская глупость, а мне было 14–15 лет, не знала тормозов. Всё – по максимуму! Всё – на пределе! Иногда я разговаривал матом так «насыщенно», что окружавшие меня спортсмены, а среди них были и мастера спорта, опытные, сильные мужики, иногда даже тренера, начинали искоса на меня посматривать и спрашивать: «Сергей, что ты, в самом деле, так ругаешься-то?!» Да, сами они тоже не являлись в этом образцом, но чтобы до такой степени. И, что интересно, в тот момент у меня не было даже желания расстаться с матерщиной.
Единственное (и я этим очень гордился), я не выражался дома, при детях и при девушках-женщинах. Как-то за этим ещё следил. Наверное, работали «обломки» старых семейных моральных понятий. А в остальном.
Запали в память три пиковых случая.
Однажды поздно вечером возвращался домой. Было уже очень темно. Зашёл во двор и увидел своего одноклассника. Слово за слово, и мы разговорились, да порой так громко, что нас слышал, наверно, весь дом (многие спали на балконах). Иногда мимо проходили люди. Из соседнего (моего) подъезда вышла женщина развешивать бельё на верёвках. А я всё говорю и говорю. Излишне, наверное, уточнять, что из каждых пяти слов два были матом. В общем, выговорился «от души». Попрощались с одноклассником, и я пошёл к себе. Женщина, развесив бельё, тихо сидела на скамейке и как будто кого-то ждала. «Ну, что? Наговорились?» – раздался в темноте до слёз родной голос. Это была мама. Боже мой, как же мне тогда стало стыдно!
«Ну, что? Наговорились?» – раздался в темноте до слёз родной голос. Это была мама
Другой случай. Учусь в политехническом институте. Как-то весной нашу группу сняли с занятий и поручили убраться под окнами учебного корпуса. Дни стояли жаркие, и во многих кабинетах были открыты окна. Я был в группе старшим, а народ попался настолько ленивый, что я уже стал немного нервничать. А когда я нервничал, даже немного, то начинал говорить так, как привык… Причём громко. Настолько громко, что через 5–10 минут к нам с четвёртого этажа сбежал наш староста и вежливо попросил меня закрыть свой рот. «Серёга, преподаватели в шоке!» – доверительно шепнул он мне на ухо.
И случай третий. Руковожу довольно крупной фирмой. Провожу обычную «оперативку». В кабинете – все мужики. Речь – обычная, ничего у меня не изменилось. Сотрудники «то краснеют, то бледнеют», то стыдливо опускают глаза в пол, но терпят. В коридор из моего кабинета выходила двойная дверь. Совещание закончилось, я отпустил персонал – и вдруг увидел, что внешняя дверь была распахнута! Скорее всего, на протяжении всего совещания. А в коридоре, напротив двери, сидели на креслах две наши испуганные девушки-сотрудницы и как-то странно на меня смотрели… Сказать, что мне было неловко, значит не сказать ничего!
Чудесное избавление
Не знаю, как долго мной владел бы грех сквернословия, если бы не начавшийся в то время полный отход от материализма. Ведь сквернословие – лишь частный случай, «цветочек» в букете тогдашних духовных болячек, от которых страдала и болела душа.
Февраль 1996 г. Дивеево. Монастырь. Я много слышал об этом удивительном месте, о монастыре, но особенно – о старце Серафиме Саровском. Мама даже как-то подарила мне его иконку. И вот я здесь, перед его святыми мощами.
Идёт Божественная литургия. В руках у меня – большой лист бумаги, плотно исписанный грехами. Помню, их было более 70. Труд двух недель. В правой части Троицкого собора, несмотря на будний день, длинная очередь на Исповедь. Усилием воли заставляю себя встать в её хвост – и с каждым шагом к аналою священника ощущаю, что поднимаюсь на эшафот. Страшно… В голове вихрем проносятся обрывки мыслей: «Куда ты прёшься! У него же под облачением погоны!» – «В аналой наверняка вмонтированы микрофоны!» – «Он же всем всё расскажет!» – «И вообще, посмотри на этого жирного попа, какой он противный и самодовольный. »
«Ну, и плевать! Будь что будет. Пусть рассказывает», – сказал я себе и решительно шагнул к аналою. Как из двери самолёта без парашюта…
Моя Исповедь шла довольно долго, и в один из моментов я поднял голову. Наши со священником взгляды встретились. И тут я абсолютно точно ощутил, что передо мной – мой друг. Который мне сочувствовал всей душой. Его взгляд словно говорил: «Молодец, молодец. Давай, давай, иди дальше…».
Когда батюшка снял с моей головы епитрахиль, и мы немного выдохнули, он тихо сказал:
– Дальше-то что думаешь делать?
– Не знаю, – искренне ответил ему я.
– Старайся, чтобы вокруг тебя были люди церковные, – сказал священник. – Потому что сатана не простит тебе того, что ты поднял свои глаза к небу. Вот так.
Я попросил у него благословения искупаться в Казанском источнике, искупался – и сразу отправился в обратный путь, домой.
А дальше случилось следующее.
Поздним вечером сел в Арзамасе на поезд. Места сидячие, народа мало, спать не хотелось. В голове – сцены прошедшего дня. А вспомнить было чего. Но… что-то произошло. Во мне. Внутри…Что именно – понять не могу, но то, что что-то во мне изменилось, – безусловно. Эта мысль вытеснила в голове всё остальное и не давала покоя.
За окном царила ночь, мимо проносились спящие полустанки, яркие фонари, полумрак в вагоне располагал к дремоте, но эта мысль не давала мне покоя.
Впервые за 23 года плена у меня полностью отпало желание произносить эти гнусные слова вслух
И тут я её «нащупал»! Я перестал ругаться матом! Вдруг, внезапно, неожиданно!
Впервые за 23 года плена у меня полностью отпало желание произносить эти гнусные слова вслух. Я перестал их использовать даже в мыслях и снах. А если кто-то рядом начинает материться, меня это просто переворачивает! Я или подальше ухожу, или делаю замечание.
И всё это произошло без моего малейшего участия, само! Господь будто взял «тряпочку» и с легкостью стёр с моей души этот грех. Словно сказал: «Смотри! Для Меня нет ничего невозможного! Только будь со Мной и будь Мне верен…».
Столкнулась с безразличием в Церкви. Как быть?
Приблизительное время чтения: 7 мин.
Здравствуйте. В церкви я столкнулась с одиночеством в тяжёлой ситуации (так как она была для меня авторитетом, мне важна была поддержка именно там).
Я была членом церкви четыре года. Бывало, возникали вопросы, сложные ситуации, нужна была духовная поддержка, и обычно я оставалась с этим один на один, потому что не могла подойти к священнику и поговорить, когда мне было необходимо. Из-за проблем со здоровьем я очень плохо разговариваю, мне тяжело общаться, и вообще бывает тяжело самой подойти к человеку. Я ограничивалась чтением писания и лекциями батюшек в интернете. Со временем мне стало всё больше хотеться поддержки духовного человека, я стала мечтать и молиться о духовнике, но у меня так и не получилось найти его. Потом у меня стали всё больше нарастать сомнения, поэтому я ушла.
Но боль, которую я стала испытывать из-за безразличия других членов церкви и никому ненужности, осталась.
За год до ухода из церкви я попала в очень тяжёлую ситуацию. Я часто плакала, и чаще всего мне хотелось расплакаться под конец службы. После богослужений люди обычно подходили друг к другу, приветствовали с улыбкой, разговаривали, и до меня никому не было дела.
Один случай был вопиющий. Однажды на воскресной службе ближе к концу я, как обычно, стала плакать. После неё началась суета, люди ходили в разные стороны, разговаривали. Я была в ужасном состоянии, поэтому стала рыдать, вышла на улицу и села на лавочку. Это совпало с праздником 8 июля, поэтому сразу после службы на территории церкви состоялось детское мероприятие. Там были конкурсы, стихи, песни. Рыдая, я то шаталась по территории церкви среди весёлой толпы, то заходила внутрь. Люди смотрели мимо или сквозь меня – страшный опыт. Праздник закончился песенкой о христианской любви, и люди стали расходиться, а я по-прежнему ходила вокруг церкви, громко рыдая. Позже ко мне подошёл священник, спросил, что случилось. Я не смогла ответить. Он меня немного утешил, мне сразу стало легче, и я смогла пойти домой. Когда я увидела в интернете фотографии с этого праздника, у меня был шок. Я попала на несколько фотографий. У меня сложилось впечатление, что я шаталась, как привидение и испортила праздник своим неадекватным поведением. А я сильно нуждалась в утешении, меня разрывало изнутри от боли, и я не могла идти домой в таком состоянии.
К счастью, я не всегда сталкивалась с полным безразличием. Бывали редкие исключения. Даже если кто-то немножко проявлял сочувствие, говорил доброе слово, становилось полегче. Но это была капля в море.
Один священник однажды описывал ад как место, в котором человек плачет, а бесы не обращают на это внимания – им всё равно, у них нет сочувствия. Я пережила это в церкви. Это очень страшно. В ад никто не хотел бы вернуться. Проблема, из-за которой я плакала, уже не имеет значения – всё давно разрешилось. Но рана от такого холодного безразличия до сих пор болит.
Я знаю, что, если человек плачет, это не значит, что он хочет, чтобы к нему подходили, иногда лучше дать ему побыть одному. А может, стоит осторожно поинтересоваться, не нужна ли ему помощь, или просто побыть рядом? А если это происходит постоянно? Если работники церкви и прихожане, которые знают тебя, на службе молятся, после службы приветствуют своих приятелей, делают свою работу и не обращают на тебя никакого внимания. Как они должны себя повести в такой ситуации? Может, я что-то не понимаю, и это нормально? Мне бы всё-таки стало легче, если бы кто-то признал это всё чем-то диким и посочувствовал, но я пока не встречала такого.
Отвечает протоиерей Андрей Ефанов:
А в храм возвращайтесь, как раз будете эту новую модель практиковать. И вообще. Бог ждет Вас и любит, куда Вы от Него?
Архив всех вопросов можно найти здесь. Если вы не нашли интересующего вас вопроса, его всегда можно задать на нашем сайте.