сколько монашек в дивеевском монастыре
Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский монастырь
Монашеский путь
5 декабря 2018 года исполнилось 80 лет со дня рождения проживающей в Серафимо-Дивеевском монастыре схимонахини Зиновии (Черевко). С детских лет полюбившая Господа, она была готова на тяжелейший труд ради того, чтобы по-настоящему жить Богом. Ее монашеский путь, хотя и был очень тяжелым, но сама мать Зиновия определяет его как радость. Вот ее рассказ:
– У нас семья нецерковная, а я с третьего класса начала бегать в церковь. Дома обманывала: «Мама, я к Светке пойду», «Мама, я к Поле пойду», – а сама в церковь… Встану в храме, платок низко надвину и плачу.
– Девочка, ты что плачешь?
– Не знаю, очень мне в церкви нравится.
Напротив нас жили матушки – Марфуша из Дивеевского монастыря и Татьяна. Вот эти монашки меня крестили и поучали. Одеяла стегали – я с ними. Заставят жития святых читать – и я читаю. Матушкам грядки вскопаю. Дадут чего-нибудь постного поесть – вкусно все. Они мне акафисты давали. Я акафист в книжку положу, держу так, чтобы мама видела обложку, а сама молюсь. Марфуша предлагала научить меня иконы писать, но я родителей боялась.
Скажу, что иду к подружкам, а сама огородами, задами – и к матушкам. Они мне платок и длинный халат оставляли на дереве. Я переоденусь и хожу напротив нашего дома. Мама ходит через дорогу, а меня не видит.
Один раз меня соседка у них увидела и всем рассказала, что «эта девчонка» бегает к монашкам. Я долго в сарае ночевала, домой не шла – боялась отца. Матушки осторожные были, они ведь ссылку пережили, не велели больше к ним ходить. А я их так любила, это вам не высказать. Они мне дали маленький образок преподобного Серафима, и я перед ним плакала, скорбь свою изливала, что матушки сказали не ходить к ним. И когда я так просила батюшку Серафима, видела сон: их дом, дорога, я дорогу перешла, мальчик играет в мяч и кто-то к ним пошел в длинном черном, согнутый и с палочкой; я мальчика спрашиваю, кто это, а он отвечает: «Не знаю, гость их».
С неделю, наверное, прошло – и я пошла к ним. Влезла через козий сарайчик, дверь отворяю, а они обрадовались. И Марфуша рассказала, что стегала одеяла и задремала. И видит, как преподобный зашел к ним и говорит: «Эту девицу, что к вам ходит, принимайте». И знаете, как на меня это подействовало!? В вере укрепило. Я же просила батюшку Серафима, чтобы он помог.
Матушки дали мне «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря» прочитать. И так я полюбила Дивеево, всех матушек – Александру, Марфу и Елену, и Михаила Мантурова. Я даже не могу высказать, как я их полюбила. И решила: закончу школу – и сразу в Дивеево. Я же не знала, что монастырь закрыт, а спросить не догадывалась. На карте стала искать Дивеево. В акафисте поется, что преподобный Серафим земли тамбовской украшение – вот я и поняла, что Дивеево должно быть недалеко от Тамбова. Смотрю, какие рядом города есть, нашла Моршанск.
Стала меня мама спрашивать, куда я хочу после школы идти. Я и говорю, что хочу в текстильный институт, да их мало, всего в трех городах, и в Моршанске есть. Говорю, что я в Моршанск бы поехала. Мама меня отпустила.
Но сначала я решила побывать в Киеве, потому что матушки часто про Киев рассказывали, какой это святой город. Страшно было уезжать из дома. Я сначала поехала к сестрам. А от них уезжать стала и про себя решила: если первый поезд пойдет на Фрунзе – я домой вернусь, если на Киев – поеду в Киев.
Приехала в Киев рано, еще в сумерках. Думала, что сразу же церкви и монастыри увижу, раз город такой святой, да только вдалеке увидела Владимирский собор, к нему и пошла. Подошла к дверям, а на них изображены святые Владимир и Ольга. Я на колени упала и стала их ноги целовать. Вдруг меня кто-то за плечо трогает: «Пройдемте!» Привели в милицию, стали расспрашивать. Я все о себе рассказала. И велели мне в 24 часа уезжать из Киева.
Я пошла в Покровский монастырь, падаю в ноги: «Матушки, дорогие, возьмите меня». А они от меня шарахаются: «Аферистка какая-то». Никто не верит, что я ради Бога из дома ушла. Даже говорят: «Смотри, чтобы не украла чего».
Некуда мне идти. То иду во Владимирский, плачу, то в Покровский… Во Владимирском меня, правда, жалели. Там было сестричество. Они даже сказали: «Мы бы тебя, девочка, взяли, но у тебя нет прописки».
Ночевать негде. На вокзале сижу, боюсь всех, как милиционера увижу – мне кажется, что меня арестовывать идет. Уйду на улицу, посижу до утра. И так мне тяжело, даже застону. Очень трудно мне было.
Пришла во Владимирский собор, а там Матерь Божия в куполе. Я никого не вижу, встала на колени и Божией Матери кричу, как мне тяжело. Какой-то пожилой мужчина, благородный, подошел ко мне: «Деточка, что ж ты так плачешь?» А я всем все рассказывала про себя. Он дал мне адрес своей сестры и сказал, что она поможет с пропиской.
Адрес – Крещатик, в самом центре. Пришла я туда. Еврейка седая, обстриженная приняла меня. Накормила и на полу постелила, чтобы я поспала. И так я уснула… А проснулась, она сидит напротив, газету читает, а сама из-под очков на меня смотрит. Опять стала расспрашивать меня обо всем. А потом говорит, что в Киеве трудно устроиться и посоветовала ехать куда-нибудь за Киев. А я же ничего не знаю… Она сказала, что Боярка недалеко, двадцать минут на электричке. Села я на электричку – и в Боярку.
Только вышла из электрички, как юродивая ко мне подскочила: «Я тебя провожу». На всех кричит: «Это коммунист! Это бандит!» Все от нас шарахаются. Дошли до последнего дома, и она посоветовала туда идти. В доме жили погорельцы, мать и дочь. Они приняли меня. Переночевала у них на соломе. А утром мы пошли в сельсовет. Долго ждали голову, так у них председатель называется. Нам сказали, что завтра придет. Когда возвращались назад, я попросилась на рынок зайти. Мне блаженная сказала, если трудности будут, чтобы я ее там искала. Только зашла на рынок – слышу, как она на весь базар кричит, сидит на бревнах и семечки щелкает, тетрадки какие-то листает. Блажит, а я подойду – со мной разговаривает нормально.
– Ну, что? – спрашивает.
Я ей рассказала, что меня берут хозяева и прописать обещали, только головы нет.
– Я тебя сейчас к головихе сведу. Тут на базаре в ларьке головиха работает. Она добрая. Она все время ездит к монашкам в Покровский монастырь. Иди, просись к ней.
Вот такими путями, через эту блаженную, Господь меня устроил. Головиха хотела было меня к себе взять, да ее мама сказала, что я воровка. Вышла я на улицу и разрыдалась: что делать? Отовсюду меня гонят.
Головиха говорит: «Тебя никто не знает, поэтому гонят». И дала мне письмо в Покровский монастырь к ночной сторожихе монахине Екатерине. И она меня с такой любовью приняла, повела в свою келью. Я с ней всю ночь провела. Она то одной сестре про меня скажет, то другой. Наутро уже все про меня знали. Говорят: «Девочка, ты нас прости». Кто мне копейку дает, кто платочек, кто конфетку. Все уже жалеют. Советуют: «Ты просись в монастырь у матушки».
Игумении в то время в монастыре не было, она болела. За игумению была казначея Рафаила. Стала я у нее проситься в монастырь. А она говорит: «Не могу взять. Ты разве не знаешь, какое сейчас время трудное? У нас всех молодых из монастыря выписали, многие корпуса отобрали».
Дали мне письмо в монастырь, который восстанавливался в Хмельницкой области. Научили, чтобы я про монастырь не спрашивала, когда в город приеду, а спросила бы, где слободка, а там и монастырь будет. Приехала, спрашиваю, как научили: «Где слободка?» А мне отвечают: «Вон монастырь видишь?» Монастырь стоял на высокой скале.
Поднялась я, и уж столько претерпела везде, что боюсь и в храм войти. Выходит матушка горбатенькая, спрашивает: «Откуда ты?» Отвечаю: «Из Киева». А она и говорит: «У, кацапка». Я напугалась, что и тут, видно, не примут.
Потом выходит матушка-пономарка кадило разжигать. Я к ней: «У меня письмо к Вале Телютовой». А Валя келейницей у матушки игумении была. Отдала письмо, и через сколько-то времени про меня все уже знали. Валя вышла, сказала, что сейчас игумения пойдет и чтоб я просилась у нее в монастырь. Матушка вышла, крест на ней золотой, камилавка длинная, я напугалась, в ноги упала, ухватилась за них и кричу: «Матушка, возьмите, матушка, возьмите». И когда она сказала, что возьмет, такая у меня была радость, что даже и сказать не могу.
Поместили меня к матушке Еликониде, которую я первой в монастыре увидала. Она старейшая матушка была. Хорошая. Матушки почти все старенькие были, из ссылок вернулись, игумения в одиночной камере сидела. Многому у них поучиться можно было. Отец Валерий из Ожоги говорил мне так: «Благодари Господа день и ночь, что ты там начинала».
Все развалено было. Жить негде. У матушки Еликониды кровать деревянная, полкровати занимает сундук. Она голову – на сундук и так, сидя, спит. Ночью чуть-чуть поспит – и уже встает, поклоны делает, а сама шепотом: «Светися, светися, Новый Иерусалиме». Читает-читает, кланяется-кланяется. И так мне это интересно было…
У нее я немножко пожила, и меня перевели на кухню. Там спала старенькая матушка Ольга. Я у ее ног голову положу. Туловище на чемодане, а ноги висят. Несколько месяцев так жила, негде было. Как войти на кухню, топчан стоит из грубых досок сбитый и котел вмурованный. Воду на коромыслах за полтора километра на себе таскали. Мы ходили оборванные, босиком.
– Ты умеешь жать? – спросят меня.
А сама и серпа в руках не держала. Куда скажут – бегу. Радость была! Я уже своя сестра стала.
Потом на стройку пошли. Пан Пудик распоряжался, а мы таскали раствор и камни. Устанем. Ждем обеда не для того, чтобы поесть, а чтобы отдохнуть. Нас семь человек молодых – все в одной комнатке. Попадаем на пол в растворе, грязные. А пели все время, рта не закрывали. Что пели?! «Блажен муж». Кончим – «Благослови, душе моя Господа». Два дома выстроили, двухэтажный и одноэтажный. Все вычистили, выкрасили, уже нам и кельи распределили – и тут монастырь закрыли. Суббота была. У нас отобрали паспорта и сказали: «Завтра служите последнюю службу».
Плач был – не служба. У нас над царскими вратами висела Почаевская икона, мы ее на лентах спускали, как в Почаеве. Стали петь: «О, Всепетая Мати», – и друг с другом прощаться, и с церковью. А ночью нас окружила милиция и начали разорять монастырь. Облачения пустили на тапки. Обвили веревками кресты, стали тянуть, кресты гнутся, а не падают. Тогда подогнали трактор. Трактором кресты сорвали на наших глазах. Потом в церкви что-то загремело, мы бросились туда, а это иконостас опрокинули, престол разбили и флаг водворили посредине. Было это в 1961 или 62 году.
Надо было жить в миру. А куда идти? Я к отцу Кукше часто ездила, поехала и на этот раз за советом. Когда была у него первый раз, он мне все предсказал. Надел на меня власяницу и руки раскинуть велел, а это – распинание, я тогда ведь не знала. Он сказал, что у меня будет три имени. Так и произошло. В миру я Зинаида, в монашестве Зиновия в честь священномученика Зиновия Егейского, а в схиме – в честь Зиновия Тирского-Сидонского.
Отец Кукша благословил меня к владыке Зиновию (Мажуге) в Тбилиси. Владыка – святой человек был, родная мама. Он направил меня к секретарю ЦК партии всей Грузии, сказал: «Покажи свое монашество». Три года я у них проработала. Люди были очень хорошие, но мне в монастырь хотелось. Выйду у них на веранду и плачу. И хозяйка со мной плачет, говорит: «Будь прокляты те, кто ваш монастырь разрушили. Мы бы никогда такого не допустили». Они очень помогали Церкви.
В монастыре, когда я келейничала, часто писала от матушки игумении письма в Пюхтицы и хорошо запомнила адрес. Письма были адресованы казначее Марии Злодеевой, матушка с ней в ссылке где-то была. И я решилась написать ей письмо. Она ответила: «Благодарите Бога, что вы еще молодая и можете трудиться. Мне уже скоро 80 лет, а сидим мы на узлах. Вот-вот наш монастырь закроют».
Я вернулась на Украину, стала жить у знакомых, а мысль одна – всей душой в монастырь желаю. Я так мучилась душой. Думаю: «Сейчас лягу, и какая мысль первая будет, то и сделаю». Легла, а мне ночью снится наша церковь трапезная Пюхтицкая. Я стою под колонной в камилавке, в рясе, вдруг ко мне бесноватый мужик подбегает, а Женщина его отстраняет, потом баба лохматая, Она опять отстранила. И вдруг я очутилась за столом. Стол длинный, за ним монашки сидят и поют: «Ты не пой, соловей, возле кельи моей». И я с ними сижу.
Я решилась и поехала в Пюхтицы. Приехала – все так, как видела во сне, такая же трапезная. В Пюхтицком монастыре мать Зиновия прожила три с лишним десятилетия.
В начале 90-х годов государство стало возвращать разоренные монастыри Церкви, нужны были кадры для них, и из действующих монастырей начали отправлять сестер на восстановление новых обителей. Мать Зиновию направили в Новгородскую епархию восстанавливать Николо-Вяжищский монастырь, потом скит Перынь, потом Варлаамо-Хутынский монастырь. Сколько ей пережить пришлось! Приезжала на место – зима, ни дверей, ни окон нет, отопления нет, еды нет, в церковь идти – закутается во все теплое, что имела. К этому добавились скорби от человеческой несправедливости, притеснения и клеветы. Возраст у нее был уже преклонный, здоровье подорванное и когда возникла перспектива восстановления Клопского монастыря, матушка попросилась на покой. По благословению отца Николая Гурьянова поехала в Дивеево.
О жизни дивеевских монахинь после закрытия монасты
По книге протоиерея Павла Хондзинского «Незримая обитель»
Святая Канавка
Её копал сам Серафим для ограждения от врага не зримого. «Канавка эта — стопочки Божией Матери. Кто Канавку с молитвой пройдет, да полтораста «Богородиц» прочтет, тому все тут: и Афон, и Иерусалим, и Киев»- так говорил преподобный.
Правило преподобного в монастыре соблюдалось всегда. По вечерам монахини ходили по Канавке и читали 150 раз молитву «Богородице Дево, радуйся».
После каждого десятка молитв читали «Отче наш» и поминали живых и умерших.
В 1940-50 годы бывшая монастырская территория подверглась перепланировке и застройке. Здания соборов сохранились, но находились в запустении. Святая Канавка, была сровнена с землей, её участки можно было определить только по растущим вдоль деревьям.
Чудо зачатия наследника
После прославления Серафима Саровского в котором участвовали и Николай Второй и царица Александра императрица забеременела и родила наследника трона царевича Алексея.
Дивеево перед революцией
Территория монастыря и его построек была так велика, что, глядя на них, Киевский митрополит Иоанникий говорил: «Это область, а не монастырь». Территория обители была обнесена оградой протяженностью 2,5 километра.
К 1917 году в Свято-Троицком Серафимо-Дивеевском монастыре проживало более
1,5 тысячи сестер, из них 1474 послушницы и 217 монахинь, а население села Дивеева составляло всего 520 человек. Здесь был 1 собор 9 храмов 60 корпусов.
За 1917 год в монастырь поступило 91185 рублей, а всех денежных средств было 210993 рубля. Имелась своя больница и аптека. Лечились там не только сестры, но и все приходящие в монастырь.
Евдоким и Сергий
В смутные дни монахини Дивеевского монастыря искали защиты и руководства со стороны нового Архиепископа Нижегородского Евдокима,
Но Евдоким сам пребывал в растерянности и не знал, что делать в новой ситуации гонения на церковь, в итоге он склонился к компромиссу с властями надеясь таким образом смягчить давление.
Владыка Евдоким Мещерский (1868-1935) с октября 1918 стал управляющим Нижегородской епархией после расстрела предыдущего управляющего епископа Лаврентия Князева. Евдоким стремился наладить отношения с советской властью,
проявляя политическую лояльность.
В декабре 1919 года Нижегородский епархиальный совет принял к руководству резолюцию: «…о подчинении Советской власти не за страх, а за совесть… и способствовании проведению в жизнь декретов Советской партии об отделении
церкви от государства». Евдоким поддержал политику властей во время кампании по изъятию церковных ценностей и обвинял Патриарха Тихона в «разрушении Церкви».
Компромиссная позиция архиепископа помогла стабилизировать ситуацию в епархии, но не спасла ряд священнослужителей от гонений.
16 июня 1922 года митрополит Сергий Старгородский (1867-1944) совместно с Евдокимом и костромским архиепископом Серафимом в «Возвании трёх» публично признали обновленческое Временное церковное управление единственной канонической
церковной властью. «Воззвание» гласило: «. считаем его единственной, канонически законной верховной церковной властью и все распоряжения, исходящие от него, считаем вполне законными и обязательными. Мы призываем последовать нашему примеру всех истинных пастырей и верующих сынов церкви..»
Но 27 августа 1923 года Сергий публично принёс покаяние за литургией в Донском монастыре и был принят Святейшим Патриархом Тихоном в лоно Патриаршей церкви. А в 1943-44 годах Сергий стал Патриархом Русской Церкви.
Владыка Евдоким не покаялся, в 1923 году стал председателем обновленческого Синода писал своему учителю митрополиту Антонию за рубеж: «Я сохранил все 32 монастыря». «Нужно трудиться среди новых условий», но Антоний не одобрил деятельность ученика.
Кто такие обновленцы
Движение за обновление Церкви возникло в Петрограде в время революции 1905 года Его идеологом был священник Александр Введенский,
считавшим себя христианским социалистом и говорившим о себе: «Я шел в церковь с твердым намерением сокрушить казенную церковь,
взорвать ее изнутри».
Обновленцы выступали за модернизацию русской православной церкви. Это подразумевало:
-введение института брака для епископов,
-разрешение повторного брака священникам,
-употребление русского языка во время службы,
-использование современного календаря,
-устранение патриаршества
На Поместном Соборе 1917—1918 годов сторонники обновления оказались в меньшинстве и перешли в оппозицию к РПЦ. На этом же соборе
4 декабря 1917 года выбран Патриарх Московский и всея России Тихон. Впервые после 1700 года в церкви была восстановлена
патриаршья должность устранённая Петром Первым.
После октябрьского переворота большевики лишили Русскую Православную Церковь всех принадлежащих ей капиталов и земель.
19 января 1918 новый Патриарх предал революционеров анафеме и таким образом РПЦ определилась на чьей она стороне в начавшейся
гражданской войне.
Обновленцы же считали, что идеи социальной справедливости и коллективного труда не противоречат христианской доктрине, они
поддержали красных.
В 1921 году, во время сбора средств для голодающих Поволжья, отец Александр Введенский заклеймил священников не желающих делиться
накопленными богатствами с народом, снял с себя серебряный крест и передал его в фонд жертв голода.
14 мая 1922 года в «Известиях» от имени поддерживаемого большевиками обновленческого Высшего Церковного Управления (ВЦУ)
появляется
«Воззвание верующим сынам Православной Церкви России», содержащее
требование суда над «виновниками церковной разрухи» и заявление о прекращении гражданской войны Церкви против советского
государства.
«В течение последних лет, по воле Божией, без коей ничего не совершается в мире, в России существует рабоче-крестьянское
правительство.
Оно взяло на себя задачу устранить в России жуткие последствия мировой войны, борьбу с голодом, эпидемиями и прочими нестроениями
государственной жизни.
Церковь фактически осталась в стороне от этой великой борьбы за правду и благо человечества.
Верхи священноначалия держали сторону врагов народа. Это выразилось в том, что при каждом подходящем случае в церкви вспыхивали
контрреволюционные выступления. Это было не раз. А теперь на наших глазах произошло такое тяжелое дело с обращением церковных
ценностей в хлеб для голодных. Это должно было быть радостным подвигом любви погибающему брату, а превратилось в организационное
выступление против государственной власти…»
16 июня 1922 года митрополит Владимирский Сергий (Страгородский), Нижегородский архиепископ Евдоким (Мещерский) и Костромской
архиепископ Серафим (Мещеряков) публично признали обновленческое ВЦУ единственной канонической церковной властью
Так с 1922 по 1926 год обновленческое движение было единственной официально признаваемой советскими властями православной
церковной организацией. Более половины приходов страны находились в подчинении обновленцев.
Решением обновленческого Священного Синода 19 сентября 1934 года старая патриаршая Церковь называлась еретическим расколом,
запрещалось причащаться в патриарших храмах и посещать службы сторонников Тихона.
Далее само обновленческое движение раскололось на множество враждовавших между собою групп, а в 1935 начались массовые аресты
обновленцев и закат движения.
Обновленцы лишились поддержки государства и стали переходить в легализованный Московский патриархат, который к тому времени
сменил враждебную по отношению к советской власти позицию на лояльную.
Обновленческий митрополит Ленинградский Николай Платонов в 1938 году заявил о разрыве с религией и стал штатным пропагандистом
атеизма.
Окончательным ударом по обновленческому движению стала официальная поддержка Сталиным Патриаршей Церкви в сентябре 1943 года и
еще до смерти Сталина обновленчество полностью исчезло.
Утрата и обретение мощей преподобного Серафима Саровского
Саровский монастырь где хранились мощи святого был разграблен. Мощи святого были изяты большевиками и на долгое время затерялись.
Они были обнаружены в 1990 году при описи музея религии и атеизма, расположенного в Казанском соборе в Ленинграде.
Комиссия патриарха подтвердила их подлинность, и в августе 1991 года, в день памяти святого, они с крестным ходом были доставлены в Дивеево, в некогда опекаемый преподобным Серафимом женский монастырь.
Московское дивеевское подворье
Власти выселяя сестёр из Дивево вначале арестовали матушку Алесандру, отца Серафима Звездинского и еще несколько монахинь. Власть
велел им переехать в Дивеевское подворье в Москве, которе было превращено в рабочую артель. Там по словам проживавших монахинь от них требовали
— работать в христианские праздники
-Снимать со стен иконы
-голосовать за безбожников
-поклоняться трупу Ленина
Побыв там не большое время отец Серафим, матушка Александра с сёстрами переехали в Муроме.
Вера Щербакова раскаявшаяся большевичка
Эта женщина выпускница женского медицинского института и являвшаяся ыформальной владелицей муромского дома дивеевских сестёр активно участвовала в гражданской войне, её брат был секретарём самого Ленина, другие погибли за красных.
Щербакова пережила духовное преображение узнав о гибели своих племянников сражавшихся против неё на стороне анархистов Кронштадта. Вера обреда Веру в Бога.
Она уехала в Муром и стала работать врачом и приняла постриг.
14 лет лагерей по доносу
Матушка Антолия Коняева с 8 лет жила при Дивеевском монастыре как сирота, она обладала абсолютным слухом и хорошо пела. в 1937 по
доносу некой Нади из Горькова, которая попросилась пожить на недельку пока сестра не приедет из командировки, что бы перебраться
к ней и задержалась у монахини на 5 недель, а когда Анатолия напомнила этой
Наде о том, что пора бы уже и честь знать, Надя написала донос и мать Анатолия была приговорена к 10 годам лагерей за яко
бы членство в контрреволюционной организации. Срок провела на севере работая на птичнике.
В 1947 году вернулась в Муром. И снова арест еще 4 года в по тюрьмам.
Ахилла
Главное Меню
В Дивеевском монастыре от коронавируса умерли несколько монахинь
3 июня 2020 Ахилла
Нижегородский сайт NN.RU сообщает, что, после неоднократных отказов дать комментарий о состоянии здоровья сестер Дивеевского монастыря и о том, действительно ли в монастыре есть умершие от коронавируса, 1 июня епархия все же признала, что несколько сестер скончались от ковида:
«Действительно, несколько монахинь скончались из-за коронавирусной инфекции. Это были женщины в возрасте, но у них тоже были семьи и близкие, а потому мы не хотели бы излишне афишировать данную информацию по этическим соображениям. Просим проявить понимание», — ответили в пресс-службе Нижегородской епархии.
Ни сайт епархии, ни сайт Дивеевского монастыря ничего не сообщают о том, что коронавирус унес жизни монахинь. 26 мая на сайте монастыря публикуется новость о праздновании дня рождения настоятельницы, игуменьи Сергии (Конковой):
«Нелегок игуменский крест, одному Господу Богу во всей полноте известны все скорби и печали, которые приходятся на долю игумении. День рождения — возможность поддержать матушку молитвенно и выразить свое к ней теплое отношение», — говорится в новости.
А 27 мая публикуется материал под названием «Победа жизни над смертью»:
«Сегодня — отдание праздника Пасхи. В этот день в Серафимо-Дивеевском монастыре мы, действительно, ощущаем победу жизни над смертью: страшная болезнь отступила, благодаря самоотверженности медиков, помощи многих людей, которая проявлялась в самых разных ситуациях. И благодаря тому, что в монастыре продолжалась молитва.
Врата Троицкого собора были затворены, но он жил. Из всей многочисленной служащей братии нашей обители на ногах остался только один священник — иерей Антоний Чикин, он и совершал все уставные службы пасхального цикла. Ему помогали церковницы, певчие, пономарки. Каждый день служился молебен от губительного поветрия.
Из Троицкого собора были включены трансляции богослужений, и можно было присоединиться к общей молитве.
Позднее удалось восстановить полный круг монашеского молитвенного правила: полунощница, дневное чтение повечерия с канонами, вечерние молитвы, Евангелие.
В трапезной по-прежнему вывешивались графики на каждый день для тех, кто мог еще пройти по святой Канавке и помолиться. Это уже были не каждый полчаса, как прежде, но каждый день кто-то из сестер все же шел по Канавке с молитвой за всех.
В Рождественских храмах по завету преподобного Серафима постоянно возжигались лампада перед иконой Рождества Богородицы и свеча перед образом Спасителя и продолжалось чтение неусыпаемой Псалтири. Была назначена ответственная сестра, которой надо было найти сестер на это послушание. О том, насколько сложно было это сделать, говорит маленькая записка на псалтирном аналое с номером телефона: «Сестры, если у вас уже нет сил больше читать Псалтирь, позвоните по телефону…»
Все эти дни, когда казалось, что жизнь в монастыре остановилась, продолжали действовать необходимые послушания: больница, кухня, храм, просфорня — все труды и заботы легли на плечи тех, кто мог хоть немного работать.
Господь попустил нам оказаться в нелегких обстоятельствах, пережить боль потери. Теперь можно сказать, что беда отступила, но она оставила сильный след в наших душах, отразилась на всех нас. Какое же диво, что Бог обратил это испытание во благо и у каждой сестры есть неоценимый духовный опыт, приобретенный в те дни».
Напомним, что 20 мая выздоровевшая от коронавируса игумения записала видеообращение после возвращения в обитель из московской больницы.
В этом обращении слов покаяния не прозвучало, ответственности за заражение сестер Конкова на себя не взяла, хотя Дивеевский монастырь до самого последнего момента — принудительного закрытия на карантин — нарушал санитарные предписания и совершал богослужения в Великом посту при большом количестве прихожан и паломников. В то время, пока заболевших сестер распределяли по больницам в Арзамасе, Сарове и Нижнем Новгороде, саму игуменью Сергию доставили на вертолете в московскую больницу.
Карантин в Дивеевском монастыре продлен на неопределенный срок, до стабилизации эпидемиологической обстановки.
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: