Джеймс хиллман сновидения и потусторонний мир
Джеймс Хиллман. Сновидения и Потусторонний Мир
В этой книге Джеймс Хиллман разрабатывает новое понимание теории сновидений. Следуя идеям Юнга о коллективном бессознательном, Джеймс Хиллман обращается к поэтике мифологии. Он связывает сновидения с мифами Потустороннего Мира (темной стороной души, её образами и тенями), а также с богами и фигурами смерти. Это приводит к пересмотру интерпретации сновидений в связи с психологией «умирания».
Страх и сопротивление, которое ощущает каждое человеческое существо, когда оно углубляется в себя слишком глубоко, это и есть, по сути, страх путешествия в Аид.
© Карл Густав Юнг, “Психология и Алхимия”, ч.3 (Prima Materia)
Я видел престранный сон. Я видел сон… не достанет человеческого ума, чтоб рассказать, какой это был сон. Осел тот человек, который пустится объяснять этот сон. Мне казалось, что я был… Ни один человек не может сказать, что мне казалось! Мне казалось, что я был… Мне казалось, что я имел… Но был бы пестрым шутом тот человек, который бы осмелился сказать, что мне казалось! Глаз человеческий не слыхал, ухо человеческое не видало, рука человеческая не способна вкусить, язык человеческий не способен понять, а сердце человеческое не способно выразить, что такое был мой сон! Я попрошу Питера Пигву написать балладу из этого сна. Эту балладу назовут «Сном Основы», потому что в этом сне нет никакой основы. Я пропою эту балладу перед герцогом, в самом конце пьесы. Может быть, чтобы придать ей более приятности, я пропою ее тотчас после смерти Фисби. (Уходит.)
© Вильям Шекспир, “Сон в Летнюю Ночь”, (Акт Четвертый)
СОДЕРЖАНИЕ
Поделиться
Джеймс Хиллман. Сновидения и Потусторонний Мир: 6 комментариев
Приветствую выход электронной версии перевода книги. Это событие для российско-украинской истории глубинной психологии — Архетипической Психологии. После Фрейда и Юнга Хиллман — самая значимая фигура мирового уровня. Хиллман очень ценил языковую мощность русского языка, восторгался русскими писателями и религиозной философией конца 19-начала 20 века. Остается теперь прочесть и оценить качество перевода. Переводить Хиллмана далеко не просто, — но, почитаем…
Валерий, спасибо за ваше внимание к нашему скромному труду. Над текстом перевода ещё будем работать, так как есть ещё над чем работать.
Спасибо! Роскошный, любовно сделанный перевод. О, как мне помогли эти тексты! А теперь и друзья в Нью-Йорке используют его для режиссуры спектакля о сновидениях «Театра свободного танца»
Когда будет книга?
Спасибо за такой чудесный комментарий!) Про книгу задумаемся, когда доведем перевод до того вида, который нам понравится, пока что считаем, что там есть, что стоит поправить, уточнить.
Господа, дамы! Огромное спасибо за Ваш труд! Готов помогать при переводе следующих книг на общественных началах,образование и опыт позволяют.
Во-первых, большое спасибо за ваш отзыв, а вот на счет переводов – ситуация с помощью в этом деле усложняется тем, что тексты у нас имеются либо в электронном drm-варианте, либо в книжном, в любом случае – напишите нам на почту, или же посмотрите по клику на аватар мои контакты в социальных сетях и напишите в одной из них и обсудим этот вопрос детальней.
Джеймс Хиллман. Сновидения и Потусторонний Мир
Параграф Водные образы из главы ПРАКТИКА
Если бы объединим слова Гераклита о воде и влаге с известным алхимическим принципом “ничего ни делать, пока все не станет водой”, тогда мы придем к тому, что делание начинается с умирания. Когда образ сновидения оказывается влажным, то это свидетельствует о стадии расстворения (dissolutio) и становления, в Башляровском смысле, более психологичным. Ведь вода — это элемент задумчивости, элемент рефлексирующих образов и их непрерывного, непостижимого течения. Влажность в сновидениях свидетельствует о том, что душа наслаждается собственной смертью, что она наслаждается этим процессом отпускания буквальных и четких представлений.
Погружение в воду расслабляет нашу сцепленность со своими представлениями и позволяет продвинуться дальше того, что раньше было тупиком. Эти “воды”, в которые погружается сновидец, могут быть чем-то подобным новому окружению или же новым телом его веры, которое захватывает и затягивает его в свои глубины или же, наоборот, может поддерживать. Они могут быть подобны новым сексуальным отношениям, в которые погружено тело. Они могут быть подобны реке, которая неудержимым потоком уносит вас куда-то (Посейдон был одновременно и рекой, и конём), или же быть рекой, в которой можно плыть чувствуя глубокую поддержку. Воды могут быть холодными и теплыми, и горячими, и несдерживаемыми, и мелкими, и чистыми — ведь, как говорил Башляр, водный язык богат метафорическими грёзами. В Аиде было как минимум пять рек: “чудовищная” Стикс, “пылающий огнём” Пирифлегетонт, “река воплей” Кокит, “река скорби” Ахеронт, и “река памяти и забвения” Лета. И снова, я хочу, чтобы вы обращали внимание на то, какого типа вода присутствует в сновидении, потому что нельзя считать, что вода всегда подразумевает поток жизни.
Водная инициация приводит к обновленной подвижности и текучести. Интерпретация сновидения часто связывает воду с эмоциями (аффектами или чувствами), но эта инициация также обладает неким объективным элементарным качеством, подобным самой воде. Если внимательно всмотреться в сновидение, то обнаружиться, что эта эмоция сосредоточена в сухой эго-душе, которая растворяется, но в не водах, которые просто присутствуют, прохладных, спокойных и принимающих.
Буквализация и зафиксированность убивают поток и приводят к забвению души, потому они и требуют растворения. И потом то, что было растворено, создает новый земной вал, препятствующий потоку. Таков этот вечно повторяющийся процесс, алхимический цикл созидания души, для которого необходимо растворение в воде. И потому бояться воды в сновидениях значит бояться быть окруженным или же тонуть в теле этого цикла, которые приносит столько наслаждения душе.
Завершен перевод книги Джеймса Хиллмана «Сновидения и Потусторонний Мир»
Цитата из последней главы «Об Отношении к Сновидениям» книги Джеймса Хиллмана «Сновидения и Потусторонний Мир»:
Только представьте терапевтические сессии, которые дают место материнской, детской, сексуальной вине, которые достаточно поздно обращаются к личным сражениям, которые теперь ведутся в семье, которые позволяют быть депрессии и головным болям, от которых пациент желает исцелиться. Только представьте психотерапию, которая живет в мире сновидений. Представьте это постепенное и окольное погружение в личную историю пациента и кризисы его развития. Мы придерживаемся непрямого пути анамнеза, следуем извилистому пути сновидений, предоставляем стопам сновидений самим прокладывать этот путь. Те события из прошлого пациента, которые потребуются душе, сами появятся в необходимое для этого время. Все элементы его истории: мать и отец, прошлые влюбленности и сегодняшние страдания, — всё это появляется в терапии через сновидения, через их образы. То, о чем мы будем спрашивать при первой встрече, будет сновидением, и тем, с чего мы будем начинать все следующие встречи, будут сновидения. Всё это ведёт терапевтические встречи к психической земле потустороннего мира, тому фону, к которому относятся как прошлое, так и теперешнее.
Часто сновидения забывают о том, что некоторые события сновидец считает своими травмами, будто бы им вообще не важны те проблемы, которые привели его в терапию. Сновидения уже стирают личную память жизни. Для терапии это возвращение к травматическим событиям и страданиям может значить восстановление героического эго. Забвение — таков образ действий потустороннего мира, и это значит, что мы не будем поддерживать пациента в его воспоминаниях, что мы стремимся растворить его воспоминания в сновидениях.
Читать всю книгу, или, если вы следили за переводом, можете ознакомиться с завершающими главами.
«Сновидения и подземный мир» Хиллмана: наиболее точный перевод
Публикуем перевод книги «The Dream and the Underworld» (1979) Джеймса Хиллмана, профессионального юнгианского аналитика, основателя «архетипической психологии». В этой книге Хиллман разрабатывает новое понимание теории сновидений. Следуя идеям Юнга о коллективном бессознательном, Джеймс Хиллман обращается к поэтике мифологии. Он связывает сновидения с мифами Потустороннего Мира (тёмной стороной души, её образами и тенями), а также с богами и фигурами смерти. Это приводит к пересмотру интерпретации сновидений в связи с психологией «умирания».
То, что ранее было известно как «земля умерших» или «подземный мир», заново появляется в современной глубинной психологии как «бессознательное». Историческая трансформация «земли умерших» в представление глубинной психологии о бессознательном была подробно исследована Хиллманом в этой книге. Хиллман не только обратил психологический взор на историю земли умерших, но, кроме того, использовал призрачный подземный мир как маргинальную перспективу, с которой пересмотрел наши основные представления глубинной психологии.
«Сновидения и подземный мир» переводилась на русский язык уже несколько раз, однако публикуемый нами перевод, выполненный ichhantik, кажется нам наиболее точным, и если вы ещё не читали этого произведения, советуем ознакомиться именно в нём.
Дорогой читатель! Если ты обнаружил в тексте ошибку – то помоги нам её осознать и исправить, выделив её и нажав Ctrl+Enter.
Подземный Мир и Потусторонний Мир
При использовании определения “потусторонний мир” необходимо помнить о его отличии от “мира подземного” (18). И это отличие имеет психологическую значимость, потому что оно освобождает психическую область от природы. Chthön (“потустороний мир”) и gё (“подземный мир”) необязательно означают одно и то же, или же вызывают идентичные чувства. “Chthön и его производные происходят из холодных мертвых глубин, и никак не связаны с плодородностью” (19)). И этот тип подземных глубин совсем не связан с черной землей, так же как и Великая Богиня (potnia chthön), которая ниспосылает темные сны (20) и которую иногда называли Эринией (21), не может так просто быть поглощена образом Великой Матери Земли.
Материнский комплекс психологии поглотил даже свои собственные разграничения. Есть нечто удивительное в том, что этот комплекс также называют “уроборическим сознанием”, ведь даже он сам растворился в этой интерпретирующей монотонности. И это наводит меня на мысли о том, что монотеистичная психология, которую я так часто критикую, является не подражанием древнееврейской религии (внутри и вблизи которой располагается объемное пространство воображаемого разнообразия), но подражаением Великой Матери. Монизм как Мамизм. При чтении современной литературы по аналитической психологии мы обнаруживаем, что “хтоническое” понимается как примитивно земное. И, даже более, как примитивно земное оно должно означать также матриархальное и феминное. Потому наше инстинктивное тело мужчины или женщины, выраженное плотью или образом, в прошлом или настоящем, принадлежит ей, и необходимо стать смертоносным героем, чтобы вернуть его обратно. Комплекс Великой Матери прицепил феминный ярлык к агрокультуре и плодородности, а также к земле, телу, инстинкту, и к глубине. Но подобные заключения игнорируют факт того, что слово ”хтонический” использовалось как эпитет в отношении таких богов, как Гермес, Дионис и Зевс; а также они игнорируют, в смысле “и не представляют”, что хтон не может быть отожествлен с инстинктивным телом и земной почвой.
Давайте подчеркнем то, что хтоническое — это не только женское, не только инстинктивное, не только физическое, и что оно не связано с обрядами плодородия. Как писал Виламовитц-Моэллендорф: “Если современные ученые, которые говорят о хтонических культах, думают в этой связи об агрокультуре и всем том, что в этой области связано с Деметрой, то это свидетельствует о том, что их уши еще не привыкли к скрытым оттенкам греческих слов” (22). Эти слова gё и chthön означают два мира, первый из которых — мир земли и подземного, а второй — далек от земли и расположен вне её.
Данный вопрос частично связан с тем, как каждый воспринимает землю. Эти слои значений, которые я только что расположил в структуре Деметра-Гея-Хтон, представляют нефизическую землю, некую terre pur, которая находится снизу или вне и, возможно, предшествует земле, к которой мы прикасаемся. Некоторые этимологи и филологи пытаются установить культуральные отношения этих трех “уровней”, предполагая что один уровень значения исторически предшествует другому. Они, словно в некой генеалогической фантазии, устанавливают происхождение одного уровня из другого, прослеживая историческое развитие этих трёх концепций. Например, Кирк обращается к одному из ранних до-сократиков Ферекиду из Сироса, который утверждал изначальность Хтонии, Зевса и Хроноса, “но Хтония получила имя Гея…” (25).
Различие между хтоническим и земным, незримыми основами и осязаемой землей, темнотой души и чернотой почвы, психическими глубинами и конкретными глубинами, мистериями инициации и обрядами плодородия, обнаруживает подобие себе в египетских иероглифах: Акере, входе в подземный мир на краю существования, и Анубисом, сине-черным шакалом (26). И снова, различия представлены в понятиях расстояния. Наиболее радикальный филолог позднего девятнадцатого столетия и друг Ницше, Эрвин Роде в своей великой работе “Psyche” (Душа) писал, что потусторонний мир Гадеса и Персефоны настолько удален от нашего, что находящиеся там “ни могут оказать никакого влияния на жизнь и действия человека на земле” (27). Далее он подчеркивал различие между Геей подземного мира и хтоническим потусторонним миром, утверждая что Гея “в реальных культах редко имела место среди мужских и женских божеств хтонической природы, которых почитали одновременно в различных местах” (28).
Улетучивающийся потусторонний мир отличается от земли под нашими ногами. Во времена расцвета Александрии загробнуй мир перестал быть связан с землей, то есть освободился от естественного буквализма, и был перемещен на обратную сторону земли (34). С тех пор существует нижняя полусфера. Слово подземный (hypogeios, “ниже Геи) отсылает к божественной полусфере изогнувшейся под миром, которая, подобно Аиду, обязательно должна быть невидима для наших взглядов. Аид незрим для нас. И уже позже мир дня и ночи, эти два мира романтической души, начали восприниматься в рамках географической теологии вернего и загробного миров. Согласно “этой теологии мир линией горизонта разделен на две половины: верхнее полушарие — это область верхних богов и деятельности жизни, а нижнее — связано с мертвыми и инфернальнами богами” (35). Египтяне довели эту перевернутость мира до крайности. Мертвые ходят вверх ногами, их головы ниже их стоп. “Там люди ходят по потолку. И это ведет к неприятным последствиям для пищеварение — оно происходит в обратном направлении, и потому экскременты выходят через рот” (36). Потусторонний Мир противоположен миру дня, и потому его бытие является извращенным. То, что является гадостью днём, и то что Фрейд называл остатками дня, становится едой для мертвых. Сам способ перемещения там, сам метод нашего мышления, сама логика там функционирует совершенно отличным образом. (В 6 главе мы еще обратимся к некоторых современным примерам этого “перевернутого порядка”, включая образы экскрементов в сновидениях)
Возможно за тем, что Фрейд называл “остатками дня”, скрывается некая архетипическая фигура? Возможно это барахло можно связать с домашним мусором, который жертвовали Гекате (Cults 2:515)? И она также издавна связана с толкованием сновидений. Её влияние обнаруживается, как в видении сновидений предвещениями, так и в рассмотрении их согласно механистическим взглядам 19 века, которые связывают сны с отходами физиологических ощущений. И учитывая что ее часто отожествляют с Ночью (например, Спенсер и порой Шекспир), тогда сновидения являются ее сферой компетенции и наши идеи о толковании отражают её взгляды.
Мы можем последовать этой традиции, но несколько другим путем. Конечно, сновидения состоят из барахла принадлежащего Богине, для которой этот мусор жизни становится сакральным, то есть всё становится значимым и учитываемым. Соотносить сновидения с “тайнами Гекаты, тьмой ночной” (“Король Лир”, акт 1, сцена 1) значит вернуться к тошноте, которая “подступает” в сновидениях, а не пытаться понять их согласно нашей морали или же найти им дневное применение. Барахло души изначально благословлено Гекатой, и даже уродывание, замусоривание нас самих также связано с ней. Неопрятная жизнь — это путь к её царству, путь становления “дитем Гекаты”. Нам важно распознать миф в беспорядке, что значит поместить эти остатки дня в правильное место — на алтаре Гекаты. Во время ритуалов, мусор оставляли ночью на перекрестке, таким образом сновидения могли направиться как минимум тремя путями, за исключением того, которым пришли мы. Геката, которую традиционно изображали с тремя головами, поддерживает нас в том, чтобы слушать и смотреть во множество сторон одновременно.
И раз потусторонний мир столь радикально отличен от мира подземного, тогда то, что живет в нем, например сновидения, необходимо соотносить с психическим или воздушным миром духов, призраков, предков, душ и даймонов. Они невидимы и не только невидимы, потому что были забыты или вытеснены. Их мир текуч, неопределен, вспыльчив, грязен и эфирен, и потому в нем нет чего-то определенного за что мы могли бы ухватиться, разве что если мы не разовьем интуитивные инструменты схватывания неуловимого, которое просачивается сквозь пальцы или же обжигает при касании.
Расположив сновидения среди этих неуловимых основ Аида, мы сможем обнаружить то, что сновидения отображают потусторонний мир сути, а не подземный мир причин. Сновидения скорее предъявляют образы бытия, а не образы становления. Мы учимся видеть сны не комментариями о нашей жизни или уточнениями того, куда там расти, но утверждениями хтонических глубин, холодного, глубокого и неизменного состояния, которое сегодня мы так часто называет психопатическим, потому что, как отмечал Фрейд, сновидениям не ведома мораль, человеческие чувства или же ощущения времени. Мы больше не можем обращаться к снам в надежде развития, трансформации и перерождения.
Я также думаю, что потусторонний мир учит нас оставить надежду достижения целостности личности с помощью сновидений. У его духов множество форм, причем настолько много, что di manes (потусторонние духи), римский эквивалент греческим theoi chthonioi, не обладают единственными известными формами. Даже о мертвых образах предков говорили множественно, как di manes (37). “В Древнем Египте полагали, что после смерти мы существуем во множестве форм, каждая из которых сама по себе является цельной личностью” (Ba, 113). Потусторонний мир — это неисчислимое сообщество. Бесконечное разнообразие форм отображает безграничность души, и сновидения восстанавливают в сознании это ощущение множественности. Политеистический мир основывается на хтонических глубинах души. Психотерапия, отражающая взгляд этих глубин, может не заниматься вопросами достижения целостной личности или вопросами индивидуаци. Скорее наоборот, основной психотерапевтический упор будет направлен на дезинтегративные аспекты сновидений, которые сталкивают нас с нашей собственной моральной раздробленностью, нашим психопатическим отсутствием центрирования на себе. Сновидения предлагают нам стать множественными, и утверждают что каждая из множества фигур “является цельной личностью” и обладает полной возможностью действия. Только после распада (RP, 53-112) на множество фигур, мы можем расширить сознание до объятия и вмещения его психопатических возможностей.
Области души, в которых сновидения находят себе дом, находятся глубже желаний плоти-и-крови, которые мы ошибочно называем хтоническими, полагая хтоническое подобным природному, полагая связь потустороннего с ira и cupidas, душой крови, thymos. Все это принадлежит земному — природной, физической и соматической душе эмоций. Наш современный термин бессознательное стал универсальным понятием, включающим в свои туманные области все фантазии о глубоком, нижнем, изначальном и темном. Мы похоронили в этой монолитной могиле Бессознательного красное земное тело первого человека Адама, первых мужчину и женщину, а также свои тени и своих предков. Мы не может отличить компульсивное действие от зова, инстинкта образа, желающих потребностей движений воображения. Всматриваясь в ночь из белого света мира дня (в котором и был принят термин бессознательное) мы не способны отличить красное от черного. И потому мы изучаем сновидения в поисках любых смыслов, присутствующих одновременно: соматических, личных, психических, родовых, практических, — смешивая инстинктивную и эмоциональную жизнь с миром смерти.
Вышеупомянутое различие между эмоцией и душой, между эмоциональным человеком и психологическим человеком, восходит к Гераклиту (85 фрагмент): “… всякое желание (thymos) покупается ценою души”. Thymos, раннее греческое описание эмоционального сознания или влажной души, не принадлежит потустороннему миру (39). Потому, поиск в сновидениях эмоциональных желаний стоит души, путать хтотическое и природное значит потерять душу. Мы не можем заявлять о психологическом, когда толкуем образы сновидений как стремления или желания. Все, что мудрость выведенных из сновидений утверждений аналитика о эмоциональной жизни связана с его жизненным опытом, который он отражает в сновидении. Но этого нет в сновидении. Он допускает (сложно переводимая игра слов с англ. sup-posing — как переборщивает) нечто, что знает о жизни и облекает в это нечто само сновидение.
То, что мы знаем о жизни, может быть не связанным с тем, что находиться под ней. То, что мы знаем и совершаем в жизни может быть совсем не связано с потусторонним, так же как одежда, которую мы носим, не имеет совершенно никакой связи с плотью и костями, которыt эта одежда скрывает. В потустороннем мире всё обнажено, и жизнь идет вверх ногами. Мы больше своих ожиданий, основывающихся на жизненном опыте, и мудрости, почерпнутой из этого опыта.
И снова обратимся к Гераклиту (27 фрагмент): “Людей ждет после смерти то, чего они не ожидают и не предполагают”. Слово, которое тут переведено как “ожидать” (англ. expect) связано с греческим “надеяться” (elpis), и потому надеждами, которые нам неоходимо отринуть направляясь в потусторонний мир, являются фантазии о жизненных ожиданиях и иллюзии плоти-и-крови. Платон говорил, что души в Аиде “неизлечимы” — и это значит, что там надеяться не на что. Подобные надежды будут неверными. Там нам скорее необходима надежда Святого Павла на незримое, но не ожидания Пандоры, которая, как жена Прометея, имела скрытые надежды, которые он выразил в своем стремлении помочь человечеству. Продвигаться глубоко в сновидении значит отказаться от надежды, которая возникает по утру и стремится обнаружить причины сновидения. Но на уровне Аида в сновидении нет ни надежды, ни отчаяния. Они отрицают друг друга, и мы можем там двигаться вне языка ожиданий, измерения прогресса или регресса, усиления или ослабления эго, победы или поражения.
Позвольте мне еще раз подчеркнуть различия между потусторонним миром и витальной эмоциональной жизнью. Гераклит говорил (15 фрагмент): “Если бы не в честь Диониса они совершали шествия и пели фаллический гимн, они бы поступали бесстыднейшим образом. Дионис же, ради которого они неистовствуют в вакханалиях, тождественен Аиду.” Этот фрагмент принес столько проблем филологам (по крайне мере тем, которые признали его), потому что он накладывает друг на друга и даже идентифицирует друг с другом две совершенно разные области, которые мы держим раздельно: психическую сущность и эмоциональную природу (40).
Этот фрагмент отсылает к священнодействию, и потому исследовать его нам стоит с тем же глубоким почтением как откровение о чем-то основательном в действиях, которые выглядят неприличными, порнографическими, бредовыми и безумными. И также не стоит отвлекаться, как поступили некоторые исследователи, на общие рассуждения о том, что Гераклит имел ввиду, что даже самые необузданные жизненные силы также ведут и к смерти, или, как поступили еще одни исследователи, что речь идет о метафизических обобщениях относительно подобия жизни и смерти (фрагменты 62, 88). Мы все еще предоставлены сексуальному языку (который столь фундаментален для психологии) живого воображения этой мистерии. И потому через столетия я обращаюсь к Гераклиту, как один психолог к другому, и понимаю его утверждение как намек на то, что относительно затруднительного различия между эмоциями и душой, между витальностью Диониса и психикой Гадеса, сексуальная фантазия храниь секрет. В том, что выглядит столь заметным, публичным и конкретным, всегда есть также нечто скрытое, невидимое и постыдное.