Денис джонсон сны поездов
Что читать осенью: 10 новых книг, которые нельзя пропустить
Из-за коллапса с типографиями (что-то сломалось, что-то потеряли, что-то не выдержало большого заказа издательства «Просвещение) все сроки выхода книг в печать стали очень приблизительными: если раньше на печать закладывали две-три недели, то теперь можно ждать книгу из типографии примерно два-три месяца. Поэтому этой осенью до нас доберется несколько относительных уже новинок, которые должны были появиться гораздо раньше. Например, только что вышел и добрался до книжных почти самый свежий роман Стивена Кинга «Позже» — о мальчике, чье умение разговаривать с покойниками будет не раз использовано против него. В сентябре появится наконец-то давно обещанный нам «Голландский дом» Энн Пэтчетт — просто нормальный роман о семье, подточенной драмой и ядовитой, обсессивной любовью к утраченному дому. В октябре-ноябре «Астрель» обещает наконец выпустить «2666» Роберто Боланьо в переводе Марины Осиповой — со всех сторон огромную, культовую вещь, приятно сложный пятичастный образчик постмодернизма здорового человека. В сентябре в издательстве Ad Marginem также выйдет «Контур» Рейчел Каск, первая часть знаковой трилогии этой отъявленно немейнстримной писательницы, и к ноябрю (а скорее всего, к ярмарке Non/Fiction) до нас доберется букеровский лауреат прошлого года, роман «Шагги Бейн» Дугласа Стюарта, который лично я бы в ноябре читать не советовала. Это прекрасный роман, разумеется, но там рассказывается о детстве, в котором, как и в ноябре, слишком рано темнеет, а весна и еле заметная надежда появляются там только в самом-самом его конце, когда читатель уже успевает несколько раз внутренне умереть от безнадеги.
Кроме этого в издательстве «Текст» выйдет огромная семейная «Сага о Бельфлерах» Джойс Кэрол Оутс, очень разносторонней и очень изобильной писательницы — на ее счету уже 58 романов (как знать, когда выйдет эта статья, может, их будет уже 59). В издательстве «Синдбад» в переводе Сергея Кумыша выйдет чрезвычайно важная для понимания современной американской литературы повесть Дениса Джонсона «Сны поездов», сгущенный эпос в тоненькой стопке страниц. Ну и в издательстве «Лимбус Пресс» выйдет добротная итальянская классика, которую продают и в том числе как любимую книгу мамочки Дамиано из Måneskin, но в принципе «Грех» Паскуале Феста-Кампаниле — это еще и сам по себе заслуживающий внимания роман о том, как перед лицом войны и ужаса душа обнажается до сокрытого в ней Бога — как, впрочем, и перед любовью.
И еще 10 новых и очень хороших (или нет) книг.
Джон Престон, «Раскопки»
(«Эксмо», перевод Н. Ударовой, сентябрь)
Маленький и аккуратный британский роман о том, как в 1939 году в Саффолке одна женщина решила раскопать могильные курганы на своих землях и это привело к величайшему археологическому открытию в истории Великобритании. Есть свежая экранизация этого романа с бесконечно талантливым Рейфом Файнсом в роли терьера-археолога, но там, где фильм стремится к золотой нарративной формуле «рыли яму — откопали драму», книга куда тише, суше, незаметнее, а сам текст вытянут в тоненькую чеховскую струнку, дребезжащую в грозовом предвоенном воздухе.
Энтони Горовиц, «Сороки-убийцы»
(«Азбука-Аттикус», перевод А. Яковлева, сентябрь)
Горовиц, конечно, во многом занимается жанровым скрапбукингом, составляет новые книжки из читательских воспоминаний об идеальном. Его детективы — это очень вежливый оммаж детективам золотого века (внимательный читатель может даже отыскать в его текстах кое-какие сюжетные приемы Кристи, но это не плагиат, а скорее, пасхалка для настоящих сыщиков), и на выходе у него получается милое, понятное чтение, сделанное строго по законам жанра — не менее и, слава богу, не более. В «Сороках-убийцах» редакторесса читает роман о расследовании убийства в тихой британской глубинке, которое ведет сыщик по имени Аттикус Пюнд (в оригинале чужеродность его имени подчеркивается вопиюще небританским умлаутом), и вдруг выясняет, что в романе нет развязки, а его автора, кажется, только что убили. (А читатель выясняет, что это просто идеальный детектив.)
Исмаиль Кадарэ, «Дворец сновидений»
(Polyandria No Age, перевод В. Тюхина, сентябрь)
В черном-черном тоталитарном городе стоит Табир-Сарай, Дворец Сновидений, практически оруэлловское по уровню будничного безумия министерство слежки за снами. Туда и устраивается работать главный герой романа Марк-Алем, а устроившись, обнаруживает, что превратился в мутного бюрократа. Кадаре, живой классик албанской литературы, всегда состоял в непростых, неоднозначных отношениях с государственным режимом, и, видимо, от этого его липкий, неуютный роман, отдающий двадцатым веком, как дурным нафталином, и читается временами не как роман, а как хроника.
Элизабет фон Арним, «Колдовской апрель»
(«Лайвбук», перевод Н. Рудницкой, сентябрь-октябрь)
Донельзя милая и очень британская книжка 1922 года о том, как две женщины решили уехать из сырого и серого лондонского февраля в итальянский апрель, сняв вскладчину старинный замок и оставив мужей все в том же феврале, после чего выясняется, что всего-то и надо было уехать в Италию, чтобы жизнь наладилась (и мужья тоже значительно улучшились).
Кнут Гамсун, Мартин Эрнстсен, «Голод» (графический роман)
(«Городец», перевод Е. Воробьевой и Е. Рачинской, сентябрь)
«Голод» Гамсуна, пожалуй, самый отвратительно прекрасный из всех его романов, превосходящий и нутряную красоту слога «Пана», и идеальную ритмичность «Виктории». Это каким-то невероятным образом сконструированный текст, в котором все самое ужасное — голодное существование, темное равнодушие большого города, медленное растворение разума в отчаянии — сопряжено с дивной, надмирной красотой подступающего безумия и голодных галлюцинаций. И эту невозможность, сплетенное существование ужаса и света, и вытащил на поверхность художник Мартин Эрнстсен, заново создав для нас этот великий классический роман.
Филип Хеншер, «Дружелюбные»
(«Астрель», перевод А. Логиновой, сентябрь-октябрь)
Филип Хеншер — во всех смыслах большой британский писатель, в том числе и потому, что, кажется, физически неспособен написать роман менее 500 страниц. Но каждый раз это хорошие 500 страниц. Хеншер работает в технике, которую так ценит не менее великая писательница А. С. Байетт, (которая, кстати, во многом и открыла Хеншера для читателей) — он пишет так, будто времени и границ не существует, позволяет себе подолгу задерживаться на деталях, предметах, самой текстуре времени, отчего его романы кажутся окнами в другую, воспроизведенную с фотографической точностью реальность. В «Дружелюбных» Хеншер надолго задерживается на жизни двух семей, одной — посконно британской, другой — из «понаехавших», — которые вдруг, по воле случая, оказываются связаны на всю жизнь, но это не семейная сага, а скорее роман, который мог бы написать добрый, осознанный Франзен, — о том, как обычные, во многом хорошие люди пытаются оставаться людьми.
Ричард Осман, «Клуб убийств по четвергам»
(«МИФ. Проза», перевод Г. Соловьевой, сентябрь)
Когда небрежно структурированный жанровый роман, более того, очень плохой детектив становится всеобщей издательской сенсацией и продается тиражами, сравнимыми только с тиражами Роулинг и Дэна Брауна, это говорит о том, что дело тут не в детективе. И в самом деле, «Клуб убийств по четвергам» — это, с одной стороны, такой бесконечный, самообновляющийся мемасик для жителей Британии. Тут тебе и шутки про Tesco и Sainsbury’s, и вдвойне полезный после Брекзита польский прораб, и сладенькие старички, вовсю косплеящие мисс Марпл, — в общем, Британия, которую мы еще не потеряли. Но, с другой стороны, популярность этой книги объясняется, скорее, тем, что это ловко переобувшийся иронический детектив, где теперь есть и инклюзивность, и новая этика, и старики в роли людей, и шутки про русских (на которых политкорректность удачно кончается) — но нет ничего, что было бы по‑настоящему новым. Это махровый консерватизм, упакованный в обертку из 2020 года, хорошо забытое старое, у которого оказалась долгая память (и талантливые промоутеры).
Амитав Гош, «Маковое море»
(«Фантом Пресс», перевод А. Сафронова, октябрь-ноябрь)
Накануне Первой опиумной войны на торговом корабле, плывущем из Калькутты на Маврикий, по воле случая оказываются несколько невероятно разных людей — от обанкротившегося раджи-заминдара до сироты-француженки, бегущей от неравного брака. Приключения, которые начались у каждого из героев задолго до этого, теперь начинаются еще сильнее.
Катя Петровская, «Кажется Эстер»
(«Издательство Ивана Лимбаха», перевод М. Рудницкого, сентябрь)
Важный, объемный, донельзя призовой роман Петровской производит неожиданное впечатление — он весь полон воздуха и какой-то мастерски сохраненной в переводе прозрачности, и, видимо, поэтому тяжелая тема (холокост и общий ужас XX века, вписанные в семейную историю) не тянет его на самое дно читательской души. Петровская точно понравится тем, кто ценит книги, документализирующие, фиксирующие память и ее бесконечные метаморфозы, от работ Зебальда до, разумеется, Степановой.
Никлас Натт-о-Даг, «1795»
(«Рипол», перевод С. Штерна, сентябрь-октябрь)
Благодаря дружбе, завязавшейся между автором романа и его переводчиком, Сергеем Штерном, заключительная часть нуарной исторической трилогии выйдет на русском языке практически одновременно с оригиналом. «1795» не подведет — и опять моча станет красной от крови, которая вновь рекой потечет по темным улицам Стокгольма, а Микель Кардель приложит свою деревянную руку к расследованию убийств (и носам, черепам и челюстям злодеев). Однако в самой мрачности этой трилогии, в ее беззастенчивом упоении тленом, адом и ужасом есть что-то сказочное, до приятного ненастоящее — в черном-черном городе все умерли, а мы еще поживем.
Зачем читать «Иисусова сына» Дениса Джонсона
На Букмейте появился «Иисусов сын» Дениса Джонсона (No Kidding Press, перевод Юлии Сербренниковой) — сборник рассказов великого американского прозаика и поэта, которого до этого не публиковали в России. По просьбе Bookmate Journal писатель и литературный обозреватель Сергей Кумыш рассказывает о жизни этого автора, его излюбленных темах и главной книге.
Денис Джонсон был человеком, который хорошо разбирался в ангелах. Или ангелом, который хорошо разбирался в людях. Почти каждый прозаик в первой книге рассказывает о себе подобных, о своих. Вот и Джонсон, посвятив десять лет работе над дебютным романом, в итоге дал ему название «Angels».
Строго говоря, дебютов в его жизни было три. Сперва в 1969 году вышла первая подборка стихов «The Man Among the Seals» («Человек среди тюленей»). Затем, в 1983-м, упомянутый первый роман. Наконец в 1992-м — первый сборник рассказов «Иисусов сын». Вскоре эту тоненькую книжку объявили главным произведением Джонсона, а его самого — еще при жизни — святым покровителем (снова этот теологический инструментарий, но в случае с Джонсоном никуда от него не деться) современной американской литературы. В любви к «Иисусову сыну» признавались Джон Апдайк, Джонатан Франзен, Тобиас Вулф, Майкл Каннингем, Чак Паланик и еще несколько десятков писателей помоложе — тех, кто связал свою жизнь с литературой только потому, что эта книга вовремя попала к ним в руки.
«Иисусов сын» — 11 расположенных в хронологическом порядке историй о пьянках, кислотных трипах, автостопе, наркозависимости, алкозависимости, жизнерадостных потрахушках, утонченном воровстве и туповатом насилии «под небом, голубым и бездумным, как Божья любовь» (в книге эта фраза переведена на русский несколько иначе), написанных от лица молодого бродяги и наркомана по прозвищу… Стоп. Здесь мы сталкиваемся с определенной проблемой: на книге стоит возрастная маркировка 18+, и, поскольку согласно российскому законодательству за прямое упоминание прозвища главного героя в СМИ можно схлопотать штраф, я скажу, что его кличка — Беоблод, а вы подключите смекалку. В юности так называли самого Джонсона. Он и был тем самым бродягой и наркоманом.
Первые три или четыре рассказа Джонсон написал примерно в середине 1980-х — за один день. Эти несколько историй — байки из его юности, которыми он смешил друзей.
Ему постоянно говорили: «Ты должен это записать», — на что Джонсон, в свою очередь, неизменно отвечал: «Если они так хороши в пересказе, записывать их точно не имеет смысла».
Но однажды он осознал, что его побасенки сами собой сложились в тексты. Потом к ним прибавились другие, те, которым Джонсон был лишь свидетелем, те, что слышал от кого-то еще. Перемешал все хорошенько, что-то где-то досочинил. Так книга пришла от автобиографии к художественному вымыслу. «Помести ложь под обложку — и она станет литературой», — не раз говорил он.
У «Иисусова сына» переливчатая сущность: каждая история здесь посвечивает множеством неразличимых на первый взгляд граней, которые, собственно, и превращают байки в литературу. Пожалуй, точнее, чем кто бы то ни было, суть этой книги сформулировал Джонатан Галасси, редактор и издатель Джонсона: «„Иисусов сын“ — о силе зависимости и том единственном, что способно ей противостоять: экстатическом переживании Бога».
Джонатан Галасси. Фото: Yvonne Albinowski
То, над чем столетиями ломают голову теологи, проливается на главного героя дождиком, но он, в отличие от ученых мужей, не пытается подобрать для этого слова; он вообще не всегда это замечает. Однако то самое переживание что-то незримо в нем меняет. Приближение к божественной тайне происходит здесь не через Евангелие. Потому и «Иисусов сын». Эта книга — не откровение, а прямое следствие откровения. Джонсон исходит из того, что если вера — дар, то его книга — про и для неодаренных. Он описывает порочный мир, из которого не только невычитаем Бог, но в каком-то смысле этот самый мир становится свидетельством о Боге.
Кстати, именно Галасси принадлежала идея расставить рассказы по хронологии (Джонсон изначально хотел, чтобы в сборнике они шли в том порядке, в каком были написаны), поэтому книгу можно читать двумя способами — вразнобой и по порядку. В первом случае она остается сборником самостоятельных рассказов, во втором оказывается романом в 11 главах. То есть притом что автор рассказов — Джонсон, книгу из них составил Галасси. Вообще, запомните и погуглите это имя. Жить в одно время с Галасси — это практически как быть современниками Максвелла Перкинса.
За несколько лет до смерти Джонсон рассказывал: «Первой все, что я пишу, читает [моя жена] Синди, и ей разрешено оценивать текст лишь по одной из трех категорий: гениально, шекспироподобно, элвисно. Джонатан — мой редактор, поэтому он, к сожалению, говорит правду. Но когда ему что-то действительно нравится, моему счастью нет предела».
Вскоре после смерти Джонсона Галасси вспоминал:
«Работать с ним было по большей части легко. Он не особо-то нуждался в редакторе. При этом то, что другим показалось бы лишь неосторожной репликой, он мог принять очень близко к сердцу. Он говорил студентам, что они должны стремиться стать Шекспирами, что это вообще единственное, к чему стоит стремиться писателю. То, что он сам безусловно стремился именно к этому — не только в прозе и поэзии, но и в журналистике и в драматургии, — свидетельствовало о его неослабевающем честолюбии. Честолюбие — важнейшая для писателя черта. Без него никак, потому что твоя каждодневная задача — преодолевать барьеры, как чисто внешние, так и внутренние».
Несколько лет назад в интервью Митци Рапкин Майкл Каннингем (Пулитцеровскую премию по литературе он получил в 1999 году, когда председателем жюри был Джонсон) объяснял на примере «Неотложки» — одного из рассказов «Иисусова сына», — какого рода звучания хотел добиться в своем последнем на сегодняшний день романе «Снежная королева». В этом смысле они с Джонсоном практически литературные близнецы: оба помешаны на звуке. Так, один из своих последних (и лучших) рассказов Джонсон написал, по его собственным словам, только потому, что однажды придумал классное название («Triumph Over the Grave»), и его просто дико перло то и дело перекатывать эту фразу на языке — вот он и сочинил историю, которая могла бы так называться.
Майкл Каннингем. Фото: Heather Conley
Оттолкнувшись от рассказа Джонсона, Каннингем написал роман, в котором — очевидно, не ставя перед собой подобной цели и, я уверен, не проговаривая этого даже про себя, — описал то, что в христианской традиции называется Фаворским светом, найдя какие-то очень простые, ясные, доступные слова, перекликающиеся при этом с учением и Фомы Аквинского, и Григория Паламы. Главная ценность, повторюсь, заключается в том, что Каннингем не имел в виду ничего подобного. Свет в его книге не результат духовных поисков и практик; он ни на кого не нисходит, он просто есть. Я убежден, что без «Иисусова сына» не было бы «Снежной королевы». Обе книги говорят о вещах одной и той же природы, о том, для чего не найдено и не может быть найдено слов. Это не проникновение в тайну и не попытка ее постичь. Это свидетельство о тайне, существующей помимо нашей воли, помимо нашего (со)знания, приоткрывающейся, как правило, тем, кто вовсе ею не томился. Они не способны ни вместить ее, ни даже толком заметить, они как бы просто понимают: «О, есть что-то сверх», — а в следующий миг им кажется, что это была лишь игра удрученного разума, ищущего хоть какой-то выход; не более чем поток их же больного сознания. И вместе с тем в конце всегда остается вопрос: а что, если нет? «Иисусов сын», как и «Снежная королева», не предлагает ни гипотетического ответа, ни даже подсказки. Однако сам этот вопрос приподнимает над обыденным и их персонажей, и их читателей. И даже если это иллюзия, она того стоит.
И последнее. Об ангелах. В «Иисусовом сыне» они повсюду, но каждый раз принимают какое-то странное обличье. В «Неотложке» ангельские сонмы на поверку оказываются толпой нарядных киногероев — фильм транслируется в снежный буран на совершенно пустом кинопаркинге, изображение просто не долетает до экрана, кадры оседают на вьющихся повсюду снежных всполохах. В рассказе «Работа» ангелу подобна голая рыжеволосая женщина, привязанная к гигантскому воздушному змею, который летит за моторной лодкой, скользящей по извилистой реке (здесь также стоит обратить внимание на то, как Джонсон работает с цветом: в начале рассказа герои тырят медную проволоку из заброшенного дома, потом наступает закат, потом в небе возникает рыжеволосая женщина — таким образом, весь текст оказывается пронизан медным сиянием). В том или ином виде ангелы присутствуют во всех рассказах «Иисусова сына». Возможно, Денис Джонсон действительно всю жизнь просто руководствовался правилом «пиши о чем знаешь». Вот и писал о своих земляках из призрачного отечества.
Выпуск №5. «Голландский дом»: обзор главного романа октября, разговор о творчестве Энн Пэтчетт и Дениса Джонсона
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Подробно разобрали восьмой роман Энн Пэтчетт «Голландский дом» вместе с переводчиком этой книги, писателем, журналистом и литературным критиком Сергеем Кумышом, а также редактором книги Инной Логуновой.
Чем удивит читателей роман, который вошел в шорт-лист Пулитцеровской премии и не получил от критиков ни одной отрицательной рецензии? Действительно ли это «добрая сказка» на современный лад или нечто большее? Узнаете из выпуска!
Кроме этого поговорили с Сергеем и Инной об искусстве перевода и повести Дениса Джонсона «Сны поездов» – ещё одном пулитцеровском финалисте (2012).
Отзывы 1
Это был первый заслушанный нами подкаст от ЛИТРЕС. Интересный и познавательный проект! Действительно, мы открыли для себя что-то новое. Обзор классный; качество звука – хорошее!
Это был первый заслушанный нами подкаст от ЛИТРЕС. Интересный и познавательный проект! Действительно, мы открыли для себя что-то новое. Обзор классный; качество звука – хорошее!
Оставьте отзыв
Напишите отзыв и получите 50 бонусных рублей на ваш счёт ЛитРес
Ангельский роман монаха и новое о докторе Паровозове: 10 главных книг осени
Томас Мертон. «Семиярусная гора»
М.: «Эксмо». Перевод с английского С. Высоцкой. Редактор А. Кириленков
Томас Мертон (1915–1968) — американский писатель, католический монах ордена траппистов, друг поэта Бориса Пастернака, папы Иоанна XXIII, Далай-ламы XIV и философа Дайсэцу Судзуки (у читателей, знакомых с фактами жизни Мертона, могут возникнуть некоторые вопросы к слову «друг»; в свое оправдание скажу, что использую его в том смысле, в каком понимаю сам), автор самой читаемой после «Исповеди» Августина духовной автобиографии. Суммарный тираж «Семиярусной горы», переведенной более чем на 20 языков, исчисляется миллионами экземпляров (здесь сразу стоит отметить, что во всем мире вот уже более 60 лет она едва ли не в первую очередь вызывает интерес именно у секулярной аудитории — так, своего рода последователем Мертона является далекий от всех мыслимых религий и духовных практик Пико Айер, грандиозный писатель и философ нашего времени). Книга читается и как биография веры — своего рода доказательство существования души, — и как приключенческий роман, с диккенсовско-честертоновской проработкой фактуры, готическим архитектурным интонированием и моцартианским юмором. Озорной мальчишка, отождествлявший себя с Атосом из «Трех мушкетеров» и большую часть детства проведший в путешествиях; студент Оксфорда, балагур и балабол, склонный ко всем мыслимым порокам; молодой мистик, осевший в луисвилльском монастыре и принявший обет молчания (хотя в случае Мертона вернее будет сказать «обет тишины»), — и это лишь три ипостаси главного героя «Семиярусной горы». Писательскому стилю Томаса Мертона свойственна какая-то даже не детская, а ангельская непредвзятость: не столько даже чистота восприятия, сколько абсолютное приятие, способность видеть мир таким, какой он на самом деле есть, каким он был задуман в начале творения — или, если отбросить религиозный инструментарий, каким он когда-то предстал взору человека, в котором зародился пока еще ничем не замутненный разум. На мой субъективный взгляд, главное книжное событие года.
Стивен Кинг. «Позже»
М.: АСТ. Перевод с английского Т. Покидаевой
Третий, после «Парня из Колорадо» (2005) и «Страны радости» (2013), роман Стивена Кинга, написанный специально для импринта Hard Case Crime, специализирующегося на детективных и криминальных романах. Вот только «Позже» — не детектив, хотя бы потому, что в классическом смысле здесь отсутствует завязка (сказать, о чем на самом деле книга, достаточно сложно даже 70 страниц спустя), и не криминальный роман, хотя среди второстепенных персонажей появятся офицер полиции и преступник. Мертвый преступник. Вот мы и добрались до сути. Главный герой Джейми Конклин в раннем детстве обнаруживает, что способен видеть души недавно умерших людей, отчего «Позже» поначалу нехило перекликается с фильмом «Шестое чувство» — впрочем, автор, чтобы избежать возможных упреков, прямым текстом вписывает это сравнение в тело романа. Сохраняя видимость «истории в жанре ужасов», как называет свое взросление главный герой, Стивен Кинг в очередной раз подводит читателя к мысли, что самых жутких потусторонних чудовищ приводят в этот мир не абстрактные силы зла, а вполне обычные люди, вроде нас с вами. Буквально: такие же, как вы и я.
Александр Иличевский. «Исландия»
Возьму на себя смелость предположить, что «Исландия» — роман, который лауреат «Русского Букера» и «Большой книги» Александр Иличевский хотел написать всю жизнь. Точнее, всю жизнь, создав попутно корпус мастерских текстов, ровно его и писал — и вот рукопись наконец выкристаллизовалась. Главный герой — скиталец, современная инкарнация босховского «Странника», писатель, жизненные перипетии которого перекликаются с биографией самого Иличевского. И, в частности, чтобы освободить читателя от навязчивых вопросов о «реальности» описываемых событий, автор снабжает сюжет некоторым фантастическим допущением: «Из-за нищеты, преследовавшей меня десятилетиями, часть мозга, примерно сотую часть, я сдал в аренду на пять лет Всемирной ассоциации вычислительных мощностей». Это книга о взаимоотношениях человека со временем (не с «эпохой», а с физической и психической величиной) и всем тем, суть чего оно составляет, вещным миром, не столько разобранным, сколько разбитым на (не)зависимые детали. Прошлое –– вымысел, будущее –– домысел, настоящее невозможно без первого и затруднено наличием второго: не зная будущего, мы, тем не менее, умудряемся то и дело на него оглядываться, ведь оно, если хорошенько подумать, находится не впереди, а позади настоящего. По Иличевскому, художественный текст, воплощенное слово отменяет границу между хроникой и мифологией, между сбывшимся и предстоящим.
Алексей Моторов. «Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова»
Медбрат, а впоследствии доктор Паровозов, за которым не просто угадывается, но в самом прямом смысле стоит фигура автора, деликатно постучавшись, вошел в современную российскую литературу около десяти лет назад. С тех пор первые две книги Алексея Моторова успели стать бестселлерами, превратиться в лонгселлеры, а их создатель, человек добрый и скромный (качества для писателя совершенно необязательные, однако в случае Моторова именно они в значительной степени степени определяют стиль), стать, возможно, самым «народным» из ныне живущих отечественных авторов: многие истории о Паровозове, перекочевав из книг в устное предание, приняли обличье анекдотических небылиц и грустных былей. Эти книги не столько продолжают одна другую, сколько перекликаются, перемигиваются между собой, поэтому читать «Шестую койку» вполне возможно без оглядки на предшествовавшие ей «Юные годы» и «Преступление» –– все, что необходимо знать об авторе и его alter ego, от вас в любом случае не ускользнет.
Алексей Тарханов. «До востребования, Париж»
М.: АСТ, «Редакция Елены Шубиной»
Корреспондент ИД «Коммерсант» во Франции Алексей Тарханов написал книгу, которая возвращает читателю воспоминания о Париже (притом, неважно, увиденном или же лишь пригрезившемся) и преобразует их в жизненный опыт. Попробую объясниться. Пока читал, лично я, например, по-настоящему вспомнил две поездки в Париж, имевшие место в моей жизни, –– гораздо ярче, чем помнил, едва вернувшись из города на Сене. Только сейчас, благодаря Тарханову, я наконец-то начал понимать, что же такое на самом деле увидел и пережил. Схожим образом эта книга довершает опыт читательский. Говорить буду, опять же, от себя, но, полагаю, в этом я не одинок. Читая парижские тексты Тарханова, например, в «Снобе» (здесь можно подставить с десяток других изданий), я не мог отделаться от ощущения, что они не столько открывают ту ли иную картинку, сколько приоткрывают небольшой фрагмент монументального изображения, скрытого до неназванной поры. Теперь, когда эти тексты –– какие-то целиком, какие-то на уровне эпизодов –– вошли в книгу «До востребования, Париж», я понимаю, что те первоначальные ощущения, как минимум отчасти, не были ошибочными: угадывавшаяся за ними фреска здесь представлена целиком. «До востребования, Париж» –– не путеводитель, не развернутое эссе, не травелог. Это полноценный документальный роман об отношениях с городом и всем тем, что составляет его существо и вершит его повседневность; французский роман, написанный на русском языке.
Арнон Грюнберг. «Тирза»
СПб.: Polyandria NoAge. Перевод с нидерландского И. Лейк
Немолодого сотрудника издательства внезапно выгоняют с работы; незадолго до этого в его жизнь врывается бывшая жена и вытаскивает из шкафов всевозможные скелеты; немного позже любимая дочь Тирза уезжает в Африку, где однажды бесследно исчезает. Главный герой предпринимает опасное путешествие, чтобы ее найти. Поездка эта не то чтобы перевернет его жизнь с ног на голову –– он и без того уже барахтается вверх тормашками, –– скорее, выявит тот факт, что казавшийся надежным быт в уютном коконе, ограниченном любимой работой и радостными бытовыми мелочами, был лишь подобием существования, имевшим к окружающей действительности очень приблизительное отношение. Грюнберг –– это, если угодно, нидерландский Франзен (они даже внешне немного похожи). Роднит их не только определенная зацикленность на проблемах института семьи и отражающееся в этих проблемах состояние мира в целом, но и общее свойство прозы, удачно сформулированное обозревателем The New York Times в рецензии на «Тирзу»: это чтение, от которого «не всегда получаешь удовольствие». Однако эффект в конечном счете оказывается целительным.
Альваро Энриге. «Мгновенная смерть»
СПб.: Издательство Ивана Лимбаха. Перевод с испанского Д. Синицыной
«Мгновенная смерть» –– роман о теннисе: название отсылает не только к квантовому скачку, рано или поздно ожидающему каждого из нас, но и к спортивной схватке для разрешения ничьей. «Мгновенная смерть» –– исторический роман, в котором ловко обыгрываются события, сотрясавшие Западную Европу на стыке позднего Средневековья и Нового времени. «Мгновенная смерть» –– вообще не роман, а что-то вроде игры в кубики, за которой читатель застает великовозрастного мальчишку: тот строит домик из случайных фактов, разрозненных эпизодов и персональных озарений. Альваро Энриге –– тот самый мальчишка, который точно знает, каким принципам должна следовать, а от каких, напротив, отказаться литература в XXI веке, чтобы на фоне Netflix и Instagram не быть тоскливой забавой для тех, кто остался без смартфона. Дарья Синицына –– то ли шпионка, то ли фокусница, потому что умудрилась из собственных подручных материалов построить точно такой же домик.
Амитав Гош. «Маковое море. Дымная река»
М.: «Фантом Пресс». Перевод с английского А. Сафронова
Первые две книги монументальной трилогии одного из самых заметных и титулованных современных индийских прозаиков. В каждом из трех романов, сохраняя событийную и хронологическую преемственность, автор, по сути, раскручивает три самостоятельных сюжета, каждый из которых вбирает в себя с полдюжины историй. Связующим звеном цикла оказывается шхуна «Ибис», на борт которой по разным причинам попадают весьма разношерстные персонажи. В центре «Макового моря», вошедшего в 2008 году в шорт-лист Букеровской премии, –– компания людей, по пестроте характеров и судеб не уступающих пассажирам «Мэйфлауэра», прибывшим покорять Америку (Штаты ведь фактически начались с горстки религиозных фанатиков, эксцентричных авантюристов и отчаявшихся неудачников). Судите сами: обнищавший и потерявший имя раджа, вдова-беглянка, чудом избежавшая обряда всесожжения, развеселая сиротка из Западной Европы, чернокожий американец, который хочет, чтобы его оставили в покое. Действие происходит в разгар колониальных потрясений в Индостане. К слову сказать, этой книгой первоначально история «Ибиса» должна была ограничиться, однако, по признанию Гоша, дописав «Маковое море», он впал в глубокую хандру и понял, что пока просто не готов расставаться с милыми его сердцу призраками. Второй роман, «Дымная река», сюжетно и стилистически во многом отсылает к наследию Джозефа Конрада. Третья книга, завершающая недосказанные сюжетные линии (но при этом, опять же, фактически являясь самостоятельным произведением), выйдет в издательстве «Фантом Пресс» в 2022 году.
Таня Борисова. «Привет, Москва!»
М.: Ad Marginem, ABCdesign
Рисованный путеводитель по Москве. Предназначен для юных гостей и жителей столицы, а также их родителей (должен же кто-то читать вслух тексты под картинками и объяснять значения некоторых непонятных слов). Примечателен, в первую очередь тем, что главная его задача –– не указать, на что смотреть, а научить, как смотреть; не предложить готовые маршруты, а объяснить, что прогулка –– это, вообще говоря, состояние души, и, чтобы его испытать, иногда достаточно внимательного взгляда на фасад какого-нибудь одного дома. Книжка совсем коротенькая, однако на сорока страницах автору удалось передать обаяние старой и новой Москвы, какой-то особый московский дух –– почувствовав его однажды, влюбляешься в этот город раз и навсегда.
Денис Джонсон. «Сны поездов»
М.: «Синдбад». Перевод с английского С. Кумыша
Книга-финалист Пулитцеровской премии по литературе 2012 года. Замысел небольшой повести об отшельнике поневоле, жизнь которого, охватив больше половины ХХ века, попеременно приобретает очертания то вестерна Джона Форда, то книги Иова (а диалоги здесь подчас хлеще и безумнее, чем у Тарантино и Макдоны), Денис Джонсон вынашивал около десяти лет, дав себе зарок не пересекать границу однажды покинутого им штата Айдахо, где происходит действие, пока книга не будет закончена. В этом, помимо прочего, проявилось его литературное кредо: писатель должен быть изгнанником. Помещая события книги в ту или иную географию, ты обязан вложить в текст всю свою тоску по месту, о котором пишешь; писать так, будто тебе никогда не суждено туда вернуться; разрушить таким образом храм рукотворный, воздвигнув на его месте нерукотворный –– не менее, но более реальный. В этом смысле Денис Джонсон очень близок Бобу Дилану, который, подбираясь в своей поэзии к мистике и теологии, не пытается встать на территорию, занятую «отцами» (церкви, философии) и даже ничего не объясняет, а лепит из подручных средств, из палок и глины, образ, который, с одной стороны, не нуждается в объяснении, а с другой, сам по себе и есть объяснение. То, что стоит за словами, упраздняет необходимость использовать слова. Встав на нужное место, слова оказываются больше не нужны. Но при этом без слов к этому нужному месту, в случае как Дилана, так и Джонсона, невозможно подобраться. Какой-то бесконечно прекрасный космический парадокс.