Что такое заветные сказки
Русские заветные сказки
РУССКИЕ ЗАВЕТНЫЕ СКАЗКИ
Собранные А.Н. Афанасьевым
СОДЕРЖАНИЕ
Несколько слов об этой книге
Предисловие А.Н.Афанасьева ко 2-му изданию
Стыдливая барыня Купеческая жена и приказчик
Невеста без головы
Мужик за бабьей работой
Солдат сам спит, а х…й работает
Солдат, мужик и баба
Поп ржет, как жеребец
Поповская семья и батрак
Поп, попадья, поповна и батрак
Сказка о том, как поп родил теленка
Первое знакомство жениха с невестой
Мужик, медведь, лиса и слепень
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ ЭТОЙ КНИГЕ[1]
«Русские заветные сказки» А.Н.Афанасьева были напечатаны в Женеве более ста лет назад. Они появились без имени издателя, sine anno. На титульном листе, под названием, было лишь указано: «Валаам. Типарским художеством монашествующей братии. Год мракобесия». А на контртитуле была пометка: «Отпечатано единственно для археологов и библиофилов в небольшом количестве экземпляров».
Исключительно редкая уже в прошлом веке, книга Афанасьева в наши дни стала почти что фантомом. Судя по трудам советских фольклористов, в спецотделах крупнейших библиотек Ленинграда и Москвы сохранилось всего лишь два-три экземпляра «Заветных сказок». Рукопись книги Афанасьева находится в ленинградском Институте русской литературы АН СССР («Народные русские сказки не для печати, Архив, № Р-1, опись 1, № 112). Единственный экземпляр «Сказок», принадлежавший парижской Национальной библиотеке, исчез еще до первой мировой войны. Книга не значится и в каталогах библиотеки Британского музея.
Переиздавая «Заветные сказки» Афанасьева, мы надеемся познакомить западного и русского читателя с малоизвестной гранью русского воображения — «соромными», непристойными сказками, в которых, по выражению фольклориста, «бьет живым ключом неподдельная народная речь, сверкая всеми блестящими и остроумными сторонами простолюдина».
Непристойными? Афанасьев их такими не считал. «Никак не могут понять, — говорил он, — что в этих народных рассказах в миллион раз больше нравственности, чем в проповедях, преисполненных школьной риторики».
«Русские заветные сказки» органически связаны со сборником сказок Афанасьева, ставшим классическим. Сказки нескромного содержания, как и сказки известного сборника, были доставлены Афанасьеву теми же собирателями-вкладчиками: В.И.Далем, П.И.Якушкиным, воронежским краеведом Н.И.Второвым. И в том и в другом сборнике находим те же темы, мотивы, сюжеты, с той лишь разницей, что сатирические стрелы «Заветных сказок» более ядовиты, а язык местами довольно груб. Есть даже случай, когда первая, вполне «пристойная» половина рассказа помещена в классическом сборнике, другая же, менее скромная, — в «Заветных сказках». Речь идет о рассказе «Мужик, медведь, лиса и слепень».
Нет необходимости подробно останавливаться на том, почему Афанасьев, печатая «Народные русские сказки» (вып. 1–8, 1855–1863), был вынужден отказаться от включения той части, которая десятилетие спустя выйдет под названием «Народные русские сказки не для печати» (эпитет «заветные» фигурирует лишь в названии второго, последнего издания «Сказок»). Советский ученый В.П.Аникин так объясняет этот отказ: «Антипоповские и антибарские сказки напечатать было невозможно в России». А возможно ли издать — в неурезанном и неподчищенном виде — «Заветные сказки» на родине Афанасьева сегодня? На это у В.П.Аникина ответа не находим.
Открытым остается вопрос, каким образом нескромные сказки попали за границу. Марк Азадовский предполагает, что летом 1860 года, во время своей поездки в Западную Европу, Афанасьев передал их Герцену или другому эмигранту. Не исключена возможность, что издатель «Колокола» способствовал выходу «Сказок». Последующие поиски, быть может, помогут осветить историю публикации «Русских заветных сказок» — книги, споткнувшейся о препоны не только царской, но и советской цензуры.
Арт. РУ 1975, февраль.
ПРЕДИСЛОВИЕ А.Н.АФАНАСЬЕВ А КО 2-му ИЗДАНИЮ
Издание наших заветных сказок… едва ли не единственное в своем роде явление. Легко может быть, что именно поэтому наше издание даст повод ко всякого рода нареканиям и возгласам не только против дерзкого издателя, но и против народа, создавшего такие сказки, в которых народная фантазия в ярких картинах и нимало не стесняясь выражениями развернула всю силу и все богатство своего юмора. Оставляя в стороне все могущие быть нарекания собственно по отношению к нам, мы должны сказать, что всякий возглас против народа был бы не только несправедливостью, но и выражением полнейшего невежества, которое по большей части, кстати сказать, составляет одно из неотъемлемых свойств кричащей pruderie[3]. Наши заветные сказки — единственное в своем роде явление, как мы сказали, особенно потому, что мы не знаем другого издания, в котором бы в сказочной форме била таким живым ключом неподдельная народная речь, сверкая всеми блестящими и остроумными сторонами простолюдина.
Литературы других народов представляют много подобных же заветных рассказов и давным-давно уже опередили нас и в этом отношении. Если не в виде сказок, то в виде песен, разговоров, новелл, farces, sottises, moralites, dictons[4] и т.п. другие народы обладают огромным количеством произведений, в которых народный ум, так же мало стесняясь выражениями и картинами, пометил юмором, зацепил сатирой и выставил резко на посмеяние разные стороны жизни. Кто сомневается в том, что игривые рассказы Боккаччо не почерпнуты из народной жизни, что бесчисленные французские новеллы и faceties[5] XV, XVI и XVII веков — не из того же источника, что и сатирические произведения испанцев, Spottliede и Schmahschriften[6] немцев, эта масса пасквилей и разных летучих листков на всех языках, являвшихся по поводу всевозможных событий частной и общественной жизни, — не народные произведения? В русской литературе, правда, до сих пор есть еще целый отдел народных выражений непечатных, не для печати. В литературах других народов издавна таких преград народной речи не существует.
…Итак, обвинение русского народа в грубом цинизме равнялось бы обвинению в том же и всех других народов, другими словами, само собой сводится к нулю. Эротическое содержание заветных русских сказок, не говоря ничего за или против нравственности русского народа, указывает просто только на ту сторону жизни, которая больше всего дает разгула юмору, сатире и иронии. Сказки наши передаются в том безыскусственном виде, как они вышли из уст народа и записаны со слов рассказчиков. Это-то и составляет их особенность: в них ничего не тронуто, нет ни прикрас, ни прибавок. Мы не будем распространяться о том, что в разных полосах широкой Руси одна и та же сказка рассказывается иначе. Вариантов таких, конечно, много, и большая часть их, без сомнения, переходит из уст в уста, не будучи еще ни подслушана, ни записана собирателями. Приводимые нами варианты взяты из числа наиболее известных или наиболее характеристичных почему-либо.
Заметим… что та часть сказок, где действующие лица животные, как нельзя более рисует всю сметливость и всю силу наблюдательности нашего простолюдина. Вдали от городов, работая в поле, лесу, на реке, он везде глубоко понимает любимую им природу, верно подсматривает и тонко изучает окружающую его жизнь. Живо схваченные стороны этой немой, но красноречивой для него жизни сами собой переносятся на его собратьев — и полный жизни и светлого юмора рассказ готов. Отдел сказок о так называемой народом «жеребячьей породе», из которых пока мы приводим только небольшую часть, ярко освещает и отношение нашего мужичка к своим духовным пастырям, и верное понимание их.
Заветные сказки: почему их на Руси не рассказывали детям
Вряд ли кто-то из наших читателей не слышал непристойных шуточек, прибауток и частушек скабрезного характера. Люди умеют смеяться над тем, что с древних времен было запрещено для общественного обсуждения. Например, интимные отношения или различные аспекты религиозных культов. Специалисты обнаружили в русском фольклоре целый пласт сказок, которые, согласно современным представлениям, входят в категорию «18+» или «только для взрослых».
Что за прелесть эти сказки
Одним из первых исследователей, обративших внимание на подобные произведения устного народного творчества, был известный ученый-фольклорист Александр Николаевич Афанасьев (1826-1871 гг.). Его знаменитый сборник русских народных сказок впервые был опубликован в восьми выпусках с 1855 по 1863 годы. В него вошли исключительно приличные сказки, предназначенные в первую очередь для детей. Эти волшебные истории и сейчас учат малышей храбрости, стойкости, добросердечию, заботе о родных и близких.
Но наряду с такими милыми сказками А.Н. Афанасьев записал в разных регионах России и произведения другого рода. В них весело обыгрывались эротические темы с участием представителей всех слоев общества, содержались насмешки над служителями православной церкви, а иногда и сами попы высмеивались за развратные действия. Ученый-фольклорист понимал, что публикация столь неоднозначных сказок в России XIX века неизбежно вызовет скандал. Но, будучи настоящим исследователем, Александр Николаевич не мог оставить без внимания эту часть русского фольклора, пусть и такую пикантную.
В результате, эротические произведения устного творчества были впервые опубликованы в Женеве под заголовком «Народные русские сказки не для печати». Затем А.Н. Афанасьев доработал данный сборник, и в 1872 году (уже после смерти ученого) книга вышла под названием «Русские заветные сказки» все в той же Женеве. Причем, на обложке не было указано имя составителя, а содержалась ироничная надпись: «Валаам. Типарским художеством монашествующей братии. Год мракобесия». Как будто книгу, содержащую антиклерикальные и эротические тексты, написали и опубликовали сами священнослужители, что было явной насмешкой над ними.
В своем предисловии ко второму изданию сборника Александр Николаевич написал: «Эротическое содержание заветных русских сказок, не говоря ничего за или против нравственности русского народа, указывает просто только на ту сторону жизни, которая больше всего дает разгула юмору, сатире и иронии».
Смех над сакральным
Само слово «заветный» в знаменитом «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля имеет значение «завещанный; переданный или хранимый по завету, заповедный, зарочный [т. е. секретный], обетный; задушевный, тайный; свято хранимый». При этом Владимир Иванович сам называл заветными непристойные пословицы и поговорки. Видимо, автор словаря имел в виду их тайный, секретный характер, делающий такие прибаутки-шуточки недопустимыми для всеобщего употребления.
Доктор филологических наук, профессор Борис Андреевич Успенский написал научную работу «»Заветные сказки» А.Н.Афанасьева», которая опубликована в двухтомнике «Избранные труды» (том 2, Москва, 1994 год издания). Ученый отметил, что основную часть вышеупомянутого сборника составляют произведения эротического, непристойного содержания.
«Сказки такого рода были очень распространены в русском быту; они до сих пор распространены в крестьянской среде, хотя обычно рассказываются лишь в определенной аудитории и, видимо, в особых ситуациях», – считает Б.А. Успенский.
Наряду с эротическими, скабрезными сказками сборник А.Н. Афанасьева содержит произведения, в которых высмеиваются дворяне и священнослужители. Особенно много насмешек над попами.
Объединяет эти сказки природа их юмора. Это традиционный для языческой культуры смех над темами, которые имеют большое значение в жизни каждого человека и не подлежат широкому общественному обсуждению. Продолжение рода, потеря девственности, сексуальная страсть и плодовитость семьи имели такое же сакральное звучание для русских крестьян, как и сфера религиозных верований, обрядовой магии. А кто олицетворял собой православную церковь в сознании жителя деревни? Разумеется, попы и монахи, которые сами в быту не всегда соответствовали высоким идеалам нравственности. Вот и стали мишенью для народного юмора.
Символический блуд
А.Н. Афанасьев и другие фольклористы стремились защитить русских крестьян, сочинявших и рассказывавших друг другу подобные сказки, от возможных нападок со стороны рафинированных «святош» и салонных поборников нравственности.
По мнению Александра Николаевича, заветные сказки вовсе не свидетельствуют о грубом цинизме и сексуальной распущенности жителей русских деревень. Напротив, любое осуждение народного юмора является «… не только несправедливостью, но и выражением полнейшего невежества, которое по большей части, кстати сказать, составляет одно из неотъемлемых свойств кричащей pruderie [то есть, ханжеской стыдливости, перевод с французского]».
Большинство фольклористов и филологов считают, что заветные сказки представляют собой отголоски древних языческих верований, отражая не реальный, а символический блуд. Так, во время некоторых исконных русских праздников для приближения весны или увеличения будущего урожая было принято устраивать игрища, гулянья с участием ряженых. Такое народное подобие карнавала, как отметил в своей работе Б.А. Успенский, характеризовалось анти-поведением, ведь в потустороннем мире, согласно языческим верованиям предков, все происходит наоборот.
А значит, во время святочных, масленичных гуляний или в Купальскую ночь символическое отображение блуда в шутках, прибаутках, частушках и сказках имело позитивный характер. Все это вкупе с маскарадным анти-поведением должно было принести людям процветание и плодовитость.
Отмечая древнюю символическую образность русских заветных сказок, ученые уверены в их происхождении из языческих верований. Например, во время похоронного обряда, когда покойник еще находится в доме, у многих славянских народов принято шутить, в том числе и весьма скабрезно, прямо над трупом. Считается, что подобное поведение (обратное показной скорби) облегчает путь умершего в иной мир и защищает живых от энергии смерти.
Половое воспитание
Заветные сказки имели и вполне конкретную цель. Во время святочных игрищ взрослый мужчина мог рассказывать их закомплексованным юношам для сексуального просвещения молодежи, чтобы в такой ироничной форме дать будущим женихам хотя бы приблизительное представление о физической стороне любви. То же самое могло происходить и среди представительниц прекрасного пола — с целью полового воспитания будущих невест.
«Подобно тому как сюжет «заветной сказки» может основываться на загадке, он может основываться на двусмысленности того или иного глагола, который наряду с основным своим значением имеет переносное значение в сфере сексуальной семантики. В сущности, это один и тот же принцип, когда обыгрывается двойное прочтение текста – при этом одно из прочтений всякий раз предлагает эротическое содержание», – написал Б.А. Успенский.
Речь может, к примеру, идти о глаголе «дать» в значении «отдаться мужчине» или о глаголе «решетить» – в данном контексте «продырявливать, лишать невинности».
Порочное бесстыдство
Впрочем, далеко не все исследователи считают заветные сказки полезными для воспитания юношей и девушек. Например, два доктора психологических наук Валерия Мухина и Андрей Хвостов совместно написали статью «Отчуждение от себя: блуд, опустошающий нравственное чувство», которая была опубликована в журнале «Развитие личности» (№ 2 за 2010 год). В ней авторы высказали мнение, что подобные скабрезные, эротические произведения устного народного творчества противопоставляют сексуальную распущенность и другие пороки таким ценностям, как христианская нравственность и добродетель.
«В России мы также находим народные похабные, непристойные, бесстыдные частушки, прибаутки, сказки. Особое место занимают «Русские заветные сказки», собранные русским ученым Александром Николаевичем Афанасьевым…», – считают В.С. Мухина и А.А. Хвостов.
При этом ученые предупреждают своих читателей об опасности подобной литературы, советуя молодым людям делать собственный выбор между пороком и добродетелью осознанно, несмотря на то, что в некоторых произведениях содержится явный призыв к эротическим наслаждениям.
«Блуд опустошает нравственное чувство. Блуд является пороком культуры и пороком каждого конкретного человека», – утверждают доктора психологических наук.
У других народов
Многие ученые отмечали явные аналогии между русскими заветными сказками и произведениями скабрезного, эротического содержания, встречающимися в иностранной литературе.
Сам А.Н. Афанасьев в предисловии к своему сборнику написал, что «… другие народы обладают огромным количеством произведений, в которых народный ум, так же мало стесняясь выражениями и картинами, пометил юмором, зацепил сатирой и выставил резко на посмеяние разные стороны жизни».
Французы, немцы, испанцы и представители других западноевропейских народов, например, сочиняли новеллы, баллады и рассказы неприличного содержания, участниками которых были простолюдины, крестьянки, дворяне, монахи и монахини, подмастерья и т.п. Итальянский писатель Джованни Боккаччо тоже почерпнул многие свои сюжеты из эротических историй, распространенных в народной среде.
На фоне некоторых таких новелл русские заветные сказки не кажутся чем-то особенно неприличным. А что касается сходства отдельных сюжетов, то оно вполне объяснимо общностью человеческой натуры – в любой стране есть неверные жены или мужья-развратники, похотливые священники, коварные блудницы и т.п.
Что такое «заветные сказки» и почему на Руси смеялись над сокровенным
Непристойные анекдоты, байки и шутки пользовались на Руси популярностью всегда. Даже в эпоху, когда почти всеми аспектами жизни управляла церковь, люди рассказывали друг другу скабрезные истории, затрагивающие сокровенные темы и распевали частушки, вгоняющие барышень в краску. Давайте разберемся, как же появилась у нас мода на «контент для взрослых» в устном народном творчестве.
Собиратель «контента 18+» А.Н. Афанасьев
Первым обратил внимание на пласт народного творчества с отметкой «18+» известный русский ученый-фольклорист Александр Николаевич Афанасьев (1826–1871). Исключительный знаток фольклора и страстный собиратель народных сказок начал издавать свои сборники в 1855 год и они регулярно выходили целых 8 лет.
В книги Афанасьева входили вполне приличные детские сказки, которые мы все хорошо помним с детства. Их герои учат нас доброте, храбрости, честности, заботе о родных и самопожертвованию. Но далеко не все знают, что, путешествуя по самым отдаленным губерниям Российской империи, Александр Николаевич собирал и сказки несколько иного рода, предназначенные для взрослой аудитории, или как говорят сегодня «18+».
В середине 19 столетия собирание такого фольклора было делом неблагодарным. Афанасьев отлично понимал, что издатели не захотят выпускать такую книгу, а если она и выйдет, то станет причиной грандиозного скандала. В сказках, которые в народе называли «заветными», преобладали эротические сюжеты.
Их героями были как персонажи, известные нам из обычных сказок, так и вполне реальные герои. Доставалось в этих историях похотливым священникам, неверным женам, сплетникам и распутникам обоего пола. Материал был отборный и его собралось немало, поэтому Афанасьев не мог не поделиться им с миром.
Впервые книга фольклориста под названием «Народные русские сказки не для печати» вышла в демократичной Женеве, где автору было нечего опасаться преследования властей и клерикалов. Первый тираж сказок разлетелся мгновенно и Афанасьев тут же приступил к работе над новым изданием, которое он назвал «Русские заветные сказки». К сожалению, автор так и не увидел своего детища, так как сборник был издан уже после его смерти, в 1872 году, в то же Женеве.
Имя составителя на сборниках «взрослых» сказок не стояло. По желанию Александра Николаевича на обложке «Русских заветных сказок» было указано — «Валаам. Типарским художеством монашествующей братии. Год мракобесия». Так уже покойный ученый сумел потроллить священнослужителей, выдав истории, героями которых часто были непорядочные попы и лицемерные монахи, за сочинения самих иноков, причем из самой почитаемой на Руси обители — Валаамского монастыря.
В предисловии ко второму изданию своей книги автор, как бы оправдывая не вполне приличное содержание книги, написал следующие слова:
Что такое «заветные сказки»?
В «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля сказано, что русское слово «заветный» толкуется как «завещанный; переданный или хранимый по завету, заповедный, зарочный [т. е. секретный], обетный; задушевный, тайный; свято хранимый». Сам русский филолог называл непристойные частушки, поговорки или истории «заветными», подразумевая их секретность, малую доступность для общества.
Профессор филологии Борис Андреевич Успенский, исследователь творчества А.Н. Афанасьева, написал научную работу ««Заветные сказки» А.Н.Афанасьева», которая увидела свет в 1994 году. Успенский открыто говорит о том, что большую часть сборников фольклориста составляют сказки откровенно непристойного, сексуального содержания. Автор пишет об этом пласте народного творчества так:
Но не все сказки из книги Афанасьева посвящены интимной жизни. В них было немало и других запретных сюжетов, например, касающихся подлости, жадности и жестокости представителей духовенства и дворянского сословия. В целом темы, которые поднимались в народных сказках для взрослых касались простых и понятных всем вещей: лжи и жадности, продолжения рода, потери девственности, сексуальной страсти, супружеской неверности и плодовитости.
Смысл «заветных сказок»
Сам А.Н. Афанасьев и многие его последователи стремились защитить простой народ от ханжеских обвинений в пошлости и цинизме, которые исходили от церкви и близких к властям критиков. Обвинения в сексуальной распущенности простого народа фольклористы парировали эти нападки тем, что тот, кто видит в творчестве вульгарность, сам не отличается высокой моральностью.
Филологи и фольклористы уверены, что у истоков «заветных сказок» лежат отголоски язычества и они представляют собой не что иное, как «символический блуд». Именно поэтому воспринимать такие истории буквально, как эротические или даже порнографические байки не стоит.
Святочные, масленичные и купальские гуляния на дохристианской Руси и даже позже всегда были наполнены обрядами и играми с сексуальным подтекстом, которые связывались с культом процветания и плодородия. Маскарадное аморальное поведение, согласно народным поверьям, обеспечивало удачу и достаток на весь последующий год.
Символическая образность русских заветных сказок родственна некоторым погребальным обрядам, которые были приняты на Руси. Во многих регионах на похоронах, в присутствии тела умершего, было принято жестоко и даже неприлично шутить о покойнике. Такое шокирующее для современного человека поведение было связано с тем, что предки верили в то, что «черный юмор» поможет умершему путь в иной мир и защитит его он отрицательных энергий.
Рассказывали такие истории и девушкам, разумеется, предназначенные специально для них. Часто, чтобы не смущать целомудренных девиц, рассказчики использовали необычные метафоры. Фраза «покушать горошка» в народном языке вполне могла иметь двойной смысл и означать не только еду, но и беременность. Слово «решетить» – в данном контексте означало «продырявливать, лишать невинности», а «дать» — вступить в сексуальный контакт с мужчиной.
Интересно, но многие исследователи неоднократно находили аналогии между русскими сказками для взрослых и подобными произведениями устного творчества других народов. Рассказы и баллады о сокровенном есть как у славянских народов — поляков, украинцев, сербов, чехов и словаков, так и у народов Западной Европы — испанцев, немцев, англичан и французов.Афанасьев писал об этом следующее:
Известно, что итальянский автор эпохи раннего Ренессанса Джованни Боккаччо также черпал вдохновение в народном творчестве. На фоне некоторых произведений немецкого или итальянского народного творчества, самые удалые русские «заветные сказки» выглядят совсем невинно.
А вы знали, что у нас есть Instagram и Telegram?
Подписывайтесь, если вы ценитель красивых фото и интересных историй!
Что такое заветные сказки
Войти
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
1. Александра Николаевича Афанасьева (1826-1871) по праву называют «русским Гриммом». Действительно, его знаменитое собрание русских народных сказок ближайшим образом напоминает собрание немецких сказок братьев Гримм. Более того: в мировой сказочной литературе, вышедшей в свет после сборника братьев Гримм, не было ни одного такого монументального собрания сказок, как афанасьевское1. Этот классический труд (включающий в себя помимо русских сказок также сказки украинские и белорусские) был впервые опубликован в 1855-1863 гг.2 и с тех пор неоднократно переиздавался3. Вместе с тем целый ряд сказок, собранных Афанасьевым, по цензурным условиям не мог быть опубликован в России; сказки эти составили особый сборник, который первоначально был озаглавлен «Народные русские сказки не для печати»4. Эти тексты были вывезены за границу и частично опубликованы там — без указания имени составителя — под названием «Русские заветные сказки»; остальные материалы должны были составить продолжение данной книги, однако этот замысел остался нереализованным5. Первое издание «Русских заветных сказок» вышло в Женеве в 1872 г., второе стереотипное издание — в 1878 г.6.
Слово заветный определяется в словаре В. И. Даля как «завещанный; переданный или хранимый по завету, заповедный, зарочный [т. е. секретный], обетный; задушевный, тайный; свято хранимый»7. Вместе с тем тот же В. И. Даль назвал «заветными» непристойные (эротические) пословицы и поговорки, собранные им совместно с П. А. Ефремовым; «Русские заветные пословицы и поговорки» В. И. Даля и П. А. Ефремова, так же как и «Русские заветные сказки» А. Н. Афанасьева, не могли быть опубликованы в России8. Вслед за В. И. Далем эпитет заветный появляется в заглавии афанасьевского сборника9 — слово заветный приобретает «тем самым особый смысл, выступая как определение специфического корпуса фольклорных текстов.
2. Основной корпус сборника Афанасьева составляют сказки непристойного, эротического содержания. Сказки такого рода были очень распространены в русском быту; они до сих пор распространены в крестьянской среде, хотя обычно рассказываются лишь в определенной аудитории и, видимо, в особых ситуациях.
Адам Олеарий, немецкий путешественник, посетивший Россию в XVII в., замечает, что русские часто «говорят о разврате, о гнусных пороках, о непристойностях Они рассказывают всякого рода срамные сказки, и тот, кто наиболее сквернословит и отпускает самые неприличные шутки, сопровождая их непристойными телодвижениями, считается у них лучшим и приятнейшим в обществе» 10. По свидетельству современного фольклориста, почти в каждой деревне «есть свои мастера, нередко кроме сказки эротической ничего не рассказывающие»11. Между прочим, эти сказки обычно рассказываются в деревне мальчикам-подросткам (которые сами их при этом, по-видимому, не рассказывают) — ознакомление с такого рода текстами призвано оказать влияние на половое развитие 12.
Вместе с тем наряду с непристойными (эротическими) сказками мы находим в сборнике Афанасьева сказки антиклерикальные, высмеивающие попов. Нередко эти темы объединяются, и мы имеем непристойные рассказы о священнослужителях; есть, однако, и такие сказки о попах, в которых совсем нет эротики (см. сказки под №№ ХХХVШ, ХLII, ХLVПа, ХLVШб, L, LХIVа, LХХIV, LХXVI). После революции, когда были сняты цензурные ограничения на антиклерикальные тексты, эти сказки были опубликованы в России13. Что же касается эротических сказок, то они продолжали оставаться под запретом; в какой-то мере это объясняется особой табуированностьюобсценной лексики — табуированностью, специфичной для русской культуры14.
Итак, «Русские заветные сказки» включают в себя, с одной стороны, сказки эротические, с другой же стороны — сказки антиклерикальные. Чем же объясняется подобное объединение? Можно ли считать, что оно достаточно случайно и определяется всего лишь цензурными условиями, т. е. невозможностью публикации соответствующих текстов в России? Думается, что причины лежат гораздо глубже.
Аполлон Григорьев (1822-1864), известный писатель и критик, вспоминая о своем детстве, описывает общение с дворней: «Рано, даже слишком рано пробуждены были во мне половые инстинкты и, постоянно только раздражаемые и не удовлетворяемые, давали работу
необузданной фантазии; рано также изучил я все тонкости крепкой русской речи и от кучера Василья наслушался сказок о батраках и их известных хозяевах» 15. Под «известными хозяевами» Аполлон Григорьев имеет в виду попов — таким образом, рассказы, которые слышал от дворовых людей маленький барчук, соответствуют по своему содержанию афанасьевским «заветным сказкам»16. Это совпадение, конечно, не случайно и заслуживает самого пристального внимания.
Добавим еще, что антиклерикальный характер соответствующих текстов очень выразительно подчеркнут на титульном листе афанасьевского сборника: место издания обозначен Валаамский монастырь (один из самых строгих и почитаемых монастырей православной России)17, само издание представлено как дело рук монашествующей братии, причем эпиграфом к книге служит цитата из послесловия к богослужебной книге, которая приобретает при этом кощунственный смысл.
Характерно, наконец, что среди «заветных сказок» имеются тексты не только антиклерикальные, но и прямо кощунственные (см., например, сказку № LXVв, вариант подстрочного примечания) — иначе говоря, наряду с текстами, направленными против недостойных служителей культа, здесь представлены тексты, направленные против самого культа.
3. Итак, непристойным, эротическим текстам приписывается антиклерикальная направленность, и вместе с тем рассказы, высмеивающие попов, непосредственно ассоциируются с рассказами непристойного содержания. Для понимания этого феномена необходимо иметь в виду, что тексты того и другого рода принадлежат к сфере АНТИ-ПОВЕДЕНИЯ, т. е. обратного поведения, поведения наоборот — поведения, сознательно нарушающего принятые социальные нормы.
Анти-поведение всегда играло большую роль в русском быту. Очень часто оно имело ритуальный, магический характер, выполняя при этом самые разнообразные функции (в частности, номинальную, вегетативную и т.п.). По своему происхождению это магическое анти-поведение связано с языческими представлениями о потустороннем мире 18. Оно соотносилось с календарным циклом и, соответственно, в определенные временные периоды (например, на святки, на масленицу, в купальские дни) анти-поведение признавалось уместным и даже оправданным (или практически неизбежным).
Будучи антитетически противопоставлено нормативному с христианской точки зрения поведению, анти-поведение, выражающееся в сознательном отказе от принятых норм, способствует сохранению традиционных языческих обрядов. Поэтому наряду с поведением антицерковным или вообще антихристианским здесь могут наблюдаться архаические формы поведения, которые в свое время имели вполне регламентированный, обрядовый характер; однако языческие ритуалы не воспринимаются в этих условиях как самостоятельная и независимая норма поведения, но осознаются — в перспективе христианских представлений — именно как отклонение от нормы, т. е. реализация «неправильного» поведения. В итоге анти-поведение может принимать самые разнообразные формы: в частности, для него характерно ритуальное обнажение, сквернословие, глумление над христианским культом.
Типичным примером анти-поведения может служить поведение святочных ряженых. Так, на святки, т. е. в период от Рождества до Богоявления (Крещения), русские крестьяне, которые, вообще говоря, считали себя христианами, рядились в чертей, леших и т. п. и имитировали их поведение. Поведение участников карнавала имело вообще откровенно антихристианский и во многих случаях прямо кощунственный характер; важную роль играли при этом как эротика, так и пародирование церковных обрядов. Ср. описание святочных ряженых в челобитной нижегородских священников, поданной в 1636 г. патриарху Иоасафу I(автором челобитной был, как полагают, Иоанн Неронов): «[. ] на лица своя полагают личины косматыя и зверовидныя и одежду таковую ж, а созади себе утвержают хвосты, яко видимыя беси, и срамная удеса в лицех носяще и всякое бесовско козлогласующе и объявляюще срамные уды [. ] »; описанные здесь признаки в точности соответствуют иконографическому образу беса, для которого также характерны хвост, косматость, мена верха и низа (лица и полового органа). Характерным образом в этом же контексте говорится и о сквернословии :«Да еще, государь, друг другу лаются позорною лаею, отца и матере блудным позором [. ] безстудною самою позорною нечистотою языки свои и души оскверняют»19.
Существенно, что сами участники святочных, масленичных и тому подобных обрядов воспринимали свое поведение как греховное: предполагалось именно, что в «нечистые» дни необходимо грешить — при том, что грехи требуют в дальнейшем покаяния и очищения. Так, участники святочного обряда по окончании святок должны были искупаться в иорданской проруби (устраиваемой в праздник Богоявления) и тем самым искупить свою вину; с этой же целью участники купальских обрядов должны были искупаться в Петров день и т. п. Повседневная жизнь представала, тем самым, как постоянное чередование «правильного» (нормативного) и «неправильного» поведения (т. е. анти-поведения). Разумеется, очень часто приходится наблюдать экспансию анти-поведения, которое никак ситуационно не обусловлено. Но даже и в этих случаях анти-поведение не приобретает самостоятельный ценностный статус: анти-поведение остается обратным, перевернутым поведением, т. е. вопринимается как нарушение принятых норм.
Все сказанное имеет самое прямое отношение к «заветным сказкам». Непристойные сказки, вообще говоря, встречаются у разных народов, и в этом отношении русские непристойные сказки не представляют собой чего-либо особенного. В сюжетном отношении Русские «заветные сказки» могут ближайшим образом напоминать французские фаблио, немецкие шванки, польские фацеции и, наконец, известные новеллы Поджио и Боккаччо (тем более что сами сюжеты такого рода легко заимствуются и обнаруживают способность к миграции). Специфическим для русских сказок является йе столько сюжет как таковой, сколько особенности их функционирования и восприятия, которые определяются четко осознаваемой принадлежностью их к сфере анти-поведения — т. е. именно запретным, «заветным» характером подобных текстов.
Достоевский писал в этой связи: «Народ наш не развратен, а очень даже целомудрен, несмотря на то, что это бесспорно самый сквернословный народ в целом мире, — и об этой противоположности, право, стоит хоть немножко подумать»22. Действительно, непристойные сказки могут быть сколь угодно широко распространены в народном быту, подобно тому, как распространены и непристойные выражения, — однако это никоим образом не делает их НОРМОЙ поведения; это, собственно говоря, и определяет их особый статус 23.
4. В некоторых случаях «заветные сказки» обнаруживают самую непосредственную связь со святочными увеселениями, ближайшим образом напоминая описание святочных игр.
Вот в сказке № LXVв кузнец находит попа у своей жены, и поп притворяется «святьем», т. е. сакральным изображением: он скидывает с себя одежду и становится в переднем углу, распустив косу и бороду; кузнец пытается прилепить свечку к его члену, свечка отваливается, тогда кузнец решает накалить «подсвечник», чтобы свечка лучше пристала, и поп «оживает», убегая из избы. Аналогии к этому сюжету можно обнаружить в святочных играх. Так, игры на святки могут устраиваться в храме, причем случившегося тут же покойника вынимают из гроба и, вставив ему лучину в зубы, ставят в угол в качестве своеобразного светильника (который одновременно предстает в виде изваяния)24; вместе с тем «оживление» попа кузнецом ближайшим образом напоминает святочные игры в «умруна» (покойника), когда ряженого, изображающего покойника, «оживляют», хватая его за срамные места 25. Действия кузнеца,хватающего в той же самой сказке «женихов» раскаленными клещами за testiculi, вызывают в памяти святочные игры, где кузнец «перековывает» людей26.
Описание похорон животного (кобеля или козла) по христианскому обряду в сказке№ XLVIII находит соответствие в святочной игре, когда ряженые, переодетые в священника, дьякона, дьячка и певчих, с «хоругвями» и «образами», сделанными из рогожи и соломы, имитируя отпевание, хоронят дохлого теленка или же куклу с телячьей головой 27; как сказка, так и соответствующая ей игра имеют откровенно кощунственный характер.
В ряде сказок незадачливого попа мажут экскрементами (см. сказки №№ LXXV и LXXVI); и этот мотив также находит соответствие в святочных играх 28. Персонажи других сказок вымазываются в саже или же в краске, и их принимают за чертей (сказки №№ LXVa, LXVb, LXIX); подобным же образом и святочные ряженые, изображающие чертей, обыкновенно мажут лицо сажей.
В сказке № LXIV представлен похотливый поп, который ржет, как жеребец (иго-го), и ему отвечает женщина, изображая кобылу (иги-ги), — таким образом передается их любовная страсть; ср в этой связи обличение языческих игр на Владимирском соборе 1274 г., где говорится, что язычники, «вкупе мужи и жены, яко и кони вискають и ржуть, и скверну деють» 29; вместе с тем имитациякрика животных характерна для святочных обрядов, направленных на обеспечение плодородия (так же, как и для обрядов, совершаемых в Великий четверг, т. е. в четверг на страстной неделе)30.
Надо полагать, что сказки такого рода и рассказывались именно на святках; соответствуя по своему содержанию святочным играм, они могли выступать как СЛОВЕСНЫЙ СУБСТИТУТ этих игр. Указание на то, что «заветные» сказки принято рассказывать в святочные вечера, содержится, по-видимому, в грамотах царя Алексея Михайловича 1647-1649 гг., направленных на искоренение языческих обрядов, « а в навечери Рождества Христова и Васильева дни и Богоявления Господня клички бесовские кличут — коледу, и таусен, и плугу и загадки загадывают, и сказки сказывают небылные, и празднословие с смехотворением и кощунанием»31.
Разумеется, совсем не все «заветные сказки» связаны со святочным поведением. Вместе с тем функционирование подобных сказок отнюдь не обязательно определяется календарным циклом. Так, они могли играть определенную роль в славянском СВАДЕБНОМ обряде; в Болгарии, например, в брачную ночь, т.е. во время соития молодых, собравшиеся за столом гости рассказывают друг другу непристойные сказки32. Соответствующие тексты явно соотносятся с тем, что одновременно происходит на брачном ложе: эротический сценарий свадебного действа параллельно развертывается, таким образом, в двух планах — акциональном и вербальном. Можно предположить, что нечто подобное могло иметь место и у других славян — в том числе и у славян восточных 33.
Равным образом «заветные сказки» могут быть связаны с ПОХОРОННЫМ обрядом, и это особенно показательно, поскольку здесь отчетливо проявляется связь анти-поведения с представлениями о потустороннем мире. Следует заметить, что этот обычай обнаруживает широкие типологические параллели: так, у самых разных народов принято в ночь бдения при покойнике вести шутливые или даже непристойно-скабрезные рассказы, причем это может специально мотивироваться тем, что для самого покойника эти рассказы имеют в точности обратный, а именно глубоко моральный смысл 34. Подобный обычай (правда, без соответствующей мотивировки) зафиксирован и у славян, в частности, у южных славян 35; ср. также «соромiцьi голосiня» эротического характера 36, «жартовливi голосiня»37 и вообще разнообразные шутки над покойником 38 в украинском похоронном обряде; соответствующие моменты отразились, по всей видимости, и в эротических моментах святочной игры в покойника, о которых мы отчасти уже упоминали выше.
Одновременно украинские ритуальные забавы, устраиваемые в ночь бдения при покойнике, могут иметь явно выраженный кошунственный характер, когда, например, устраиваются пародийные похороны,
причем один из играющих изображает покойника, другой священника и церковный причет, вместо Евангелия и проповеди читают те или иные забавные тексты и т. п.39; совершенно такие же пародийные похороны устраиваются и на святки (ср. выше). Как видим, поведение участников святочных игр может ближайшим образом напоминать ритуальное поведение в ночь бдения; это вполне понятно, если иметь в виду поминальный характер святочных игр, которые связаны по своему происхождению с культом предков.
В рассмотренных обычаях проявляется архаическое представление о потустороннем мире как о мире с противоположной ориентацией или, иначе говоря, с обратными, противоположными — по сравнению с нашим миром — связями. Это представление широко распространено, и есть все основания полагать, что оно имеет универсальный характер: действительно, у самых разных народов бытует мнение, что на том свете все наоборот, т. е. то, что здесь является правым, там оказывается левым, верх соответствует низу и т. д. и т. п. Подобные представления зафиксированы, в частности, и у славян, где они отражаются как в верованиях, так и в обрядах — прежде всего в похоронных обрядах, когда, например, к покойнику прикасаются лишь левой рукой, одежда на нем застегивается обратным, по сравнению с обычным образом, траурное платье выворачивается наизнанку, предметы переворачиваются вверх дном и т. п.40 Совершенно аналогично объясняется, как мы видим, и обычай рассказывать при покойнике непристойные сказки. Вообще по своей первоначальной функции «заветные сказки» связаны, видимо, с языческим культом мертвых (предков).
5. Итак, «заветные сказки» обнаруживают несомненную связь с обрядами языческого происхождения. Не удивительно, что символическая образность этих сказок может быть очень архаичной. Вот, например, в сказке № XXXII описывается, как мужской член вырастает до неба 41. В других — неэротических — сказках аналогичным образом вырастает гороховый стебель 42, и это понятно, поскольку горох символизирует плодородие 43: в качестве символа плодородия горох и фаллос могут уподобляться Друг другу и в других случаях; ср. выражение покушать горошку, означающее «забеременеть» 44, а также сказочный мотив чудесного рождения от съеденной горошины 45. В то же время как в гороховом стебле, так и в фаллосе, вырастающем к небу, можно узнать архаический образ мирового дерева 46.
Отметим еще сказку № XLVI, где чесалка выступает как метафорическое обозначение фаллоса, а чесать означает «futuere». Эта символика отвечает мифологической ассоциации волос с обилием, плодородием и т. п.48 Плодоносная сила гребня отчетливо выступает в распространенном сказочном сюжете: герой бросает гребень в чистое поле, и на этом месте сразу же вырастает лес 49. Итак, гребень провоцирует плодородие, и это объясняет его соотнесение с фаллосом; соответственно, например, в русском свадебном обряде дружка, укладывая молодых в постель, приказывает: «Ройся в шерсти»50 — ив этом случае фаллос оказывается уподобленным гребню51.
6. Архаическая природа «заветной сказки» весьма наглядно проявляется в ее соотнесенности с загадкой. Загадка и сказка как фольклорные жанры вообще существенным образом связаны друг с другом — это проявляется прежде всего в условиях их функционирования52. В ряде случаев в тексте сказки инкорпорирована загадка — она может вплетаться в речь сказочного героя 53;в других случаях в сказке описывается испытание героя, который должен отгадывать предлагаемые ему загадки 54.
Однако в случае «заветной сказки» эта связь оказывается гораздо более тесной 55. Нередко загадка закодирована в тексте «заветной сказки» и в той или иной мере определяет ее сюжет: иначе говоря, сказка представляет собой сюжетное оформление загадки.
Так, например, в сказке № XL vulva метафорически именуется «тюрьмой». Этим пользуется батрак: он надевает чужие носки на реnis, заявляет, что поймал вора, и добивается того, чтобы «вор» (реnis) попал в «тюрьму» (vulvа). Совершенно очевидно, что сюжет этой сказки определяется загадкой, в которой половой акт иносказательно представлен как заключение вора в тюрьму: как видим, сказка предстает в данном случае именно как сюжетное оформление загадки — как загадка, переведенная в сюжетный план 56.
Особенно показательна сказка № XIII. Она посвящена взаимоотношениям парня (дурака) и девки и состоит из двух эпизодов. В первом эпизоде дурак домогается девки, она соглашается удовлетворить его страсть, но в решительный момент незаметно подставляет ему кость щучьей головы; дурак ссаживает до крови penis бежит от нее, считая, что ее vulva кусается. Здесь явно обыгрывается мотив «vulva dentata», широко известный в мифологии разных народов. Во втором эпизоде девка выходитзамуж за этого парня, они соединяются, и у нее появляется кровь; дурак демонстрирует свой реnis, заявляя: «Это шило все в ней было». Здесь явно обыгрывается мотив потери невинности.
Итак, перед нами два эпизода, которые антитетически противопоставлены друг другу: в первом эпизоде девка торжествует над парнем, во втором же эпизоде, напротив, парень берет верх над девкой. Эти два эпизода сюжетно друг с другом связаны — их объединяет мотив состязания; связующей темой оказывается при этом тема крови. Вместе с тем в основе каждого из этих эпизодов скрыта загадка, т. е. каждый из них может рассматриваться опять-таки как сюжетное оформление загадки.
В первом случае щучья голова, в которую попадает мужской член, иносказательно описывает совокупление, в котором участвует vulva dentata, во втором случае шило, вставленное в женщину, иносказательно описывает совокупление во время брачной ночи. Соответственно, мы можем в общем виде реконструировать загадки, в которых щучья голова символически обозначает vulva dentata, а шило предстает как символическое обозначение penis’а.Эта символика и определяет сюжет сказки. Итак, загадка может лежать в основе сюжетообразования, иметь сюжетообразующую функцию.