Что такое новая искренность
Что такое «новая искренность» в интернете и как она изменила нашу жизнь
С момента появления интернета было понятно, что он изменит нашу жизнь. Так и произошло. Человечество получило возможность доставлять письма до адресата за доли секунды и заводить виртуальные романы. Незаметно подглядывать в социальных сетях за бывшими одноклассниками и работать удаленно, получая приличные деньги. Показывать всему миру, что ты ел на завтрак, и спасать жизни, жертвуя где сто, а где тысячу рублей. А еще — поверять глубоко личные переживания легиону посторонних людей, не будучи при этом известным писателем, режиссером или медийной персоной.
Недавние флешмобы под хештегами #MeToo, #янебоюсьсказать, #faceofdepression, с помощью которых люди смогли поделиться опытом сексуального насилия или рассказать, что находились на грани суицида, хотя со стороны выглядели совершенно счастливыми, произвели огромный общественный резонанс. Едва ли не каждый месяц по соцсетям прокатывается волна постов, посвященных острой теме, затронутой каким-нибудь СМИ. Мы уже не безмолвно репостим статьи о школьной травле, гендерных стереотипах, нарушениях врачебной этики или родительском рукоприкладстве, а сопровождаем ссылку собственной историей.
Многим кажется совершенно естественным сообщить в Facebook о расставании с партнером, чтобы при личной встрече не отвечать каждому на вопрос «А почему ты сегодня без Саши?». Или попросить френдов скинуть на карту немного денег — на новый компьютер, психотерапию, покупку корма для подобранной на улице собаки. Кто-то жалуется, что сильно волнуется перед походом к врачу или на собеседование. А кто-то просто пишет: «У меня все валится из рук, ненавижу себя!». И получает в комментариях если не утешение, то подтверждение того, что прямо сейчас аналогичные чувства испытывают десять, двадцать, пятьдесят человек.
Создается впечатление, будто в наши дни искренность в интернете достигла невероятных глубин и он окончательно превратился в комфортное место для выражения себя, своих страхов, надежд и горестей. Конечно, сайты и форумы, на которых можно было анонимно поделиться проблемой и попросить совета, существовали давно. Но сегодня мы не боимся под настоящим именем признаться, что одиноки, несчастны, пьем антидепрессанты, не можем зачать ребенка или страдаем от безденежья. Как и рассказать о радостных событиях: о повышении на работе, переезде в новый дом, получении гранта на учебу в престижном вузе. Или в очередной раз признаться в любви семье и друзьям и публично поблагодарить их за то, что они всегда рядом.
Диссоциация и эффект растормаживания
«В киберпсихологии существует понятие так называемого эффекта растормаживания (online disinhibition effect), — говорит клинический психолог Вероника Леонова. — Он возникает за счет особенностей онлайн-пространства и того, что там мы прибегаем преимущественно к текстовой коммуникации. В интернете можно взять псевдоним или ощущать значительную диссоциацию с онлайн-эго: даже если человек пишет что-то под своим именем, ему нередко кажется, что на самом деле это не совсем он, а скорее персонаж, которого он придумал.
Происходит нейтрализация статуса: весь контент равноценен, все имеют право поделиться мнением. Это снижает самоконтроль, связанный с авторитетами. Когда мы готовим пост к публикации в социальной сети, никто не видит, как мы собираемся с мыслями, ходим по комнате. Не знает, сколько времени нам приходится потратить, чтобы написать несколько строк, — пять минут или час. В интернете мы сталкиваемся с асинхронностью коммуникации, потому что реакцию в виде комментариев получаем не мгновенно — в отличие от реальной жизни, где собеседник быстро реагирует на рассказанную нами историю и нам нужно сразу иметь дело с его эмоциями».
По словам Леоновой, важную роль играет и образ собеседника. Мы не просто выкладываем какую-то информацию в интернет, а еще и предполагаем, кто и как на нее отреагирует. Но наши представления о друзьях и подписчиках не корректируются постоянно в процессе непосредственного взаимодействия, и мы вольны додумывать мотивы человека: почему он так ответил, какую интонацию подразумевал, что при этом делал и о чем думал? Образ идеального собеседника постепенно становится частью нашей собственной психики, и открыться ему нередко проще, чем реальному другу.
«Интернет можно в какой-то степени сравнить с коллективной попойкой, поскольку еще один социальный инструмент, который мы используем, чтобы немного ослабить самоконтроль, «растормозиться», начать свободнее выражать себя и свое мнение, — это алкоголь, — продолжает Вероника. — На попойке все ведут себя по-разному: кто-то скандалит, кто-то смеется, кто-то плачет, кто-то раскрывает тайны. То же самое — в Сети: одни оставляют полные желчи комментарии, другие предпочитают не вмешиваться в обсуждения, а третьи проявляют откровенность, которой не могут позволить себе в обычной жизни».
Портрет парадный и повседневный
Впрочем, интернет — не только аналог коллективной попойки, а еще и самая масштабная в мире ярмарка тщеславия. У многих есть знакомые, которые превращают инстаграм-аккаунты в своеобразную витрину: демонстрируют в ней внимательного, заботливого мужа (или жену), не по годам развитых детей, большую квартиру, интересную работу, симпатичных, веселых друзей, обожаемых и обожающих родственников. И оставляют за кадром не только трудности, которые случаются в любой семейной жизни, в любой стране, в любой профессии, но и собственное «я» — далеко не такое прекраснодушное, восторженное, открытое миру, как образ, который рисуется с помощью радужных, сентиментальных постов.
Проблема заключается не только в утаивании подлинной картины: у людей, подписанных на такие аккаунты, часто рождается чувство вины за то, что они воспитывают детей недостаточно хорошо, не могут найти работу по душе и позволить себе путешествия в экзотические страны, не умеют выстраивать близкие, полные романтики отношения с партнером или партнершей и беззаветно радоваться жизни. Возникающая на этой же почве зависть, как правило, не становится стимулом добиться чего-то большего, а только разъедает человека, поскольку направлена не на конкретные достижения, а на красивую картинку чужой жизни.
«Социальные сети подарили нам целую культуру коррекции своего образа, — считает Вероника Леонова. — Поэтому, даже будучи более откровенными, мы все равно стараемся формулировать свои мысли так, чтобы это нравилось людям, чтобы вписаться в какие-то тренды. Интернет, конечно, создает ряд новых психологических явлений, но в целом он стал еще одним инструментом удовлетворения потребностей, которые были у нас всегда.
Мы всегда хотели быть или казаться лучше остальных, а интернет позволяет создать персону, подлинность которой практически невозможно верифицировать. Я могу сколько угодно выпендриваться перед друзьями или семьей, но они видят меня и в хорошие, и в плохие времена. Интернет же дает мне возможность выставить на всеобщее обозрение только мой парадный портрет».
Кажется, будто откровенные посты о трудностях, пусть и написанные часто уже другими людьми, восстанавливают баланс, давая понять: не испытывать счастья и любви к миру — тоже совершенно естественно. Твои страдания не уникальны, вокруг много людей, переживших такое же горе, испытывающих похожие чувства или имеющих такой же диагноз, с которым хоть и не очень просто, но вполне можно жить.
«Существует выраженный тренд психологизации в интернете, — рассказывает Леонова. — В какой-то момент люди говорили о токсичных нарциссах, потом на повестке дня была депрессия, сейчас — тревожность. На первый взгляд, это может показаться просто странной модой. Человек читает пост, например о синдроме дефицита внимания, и думает: «О, так это ж про меня». Но не все так просто.
В наши дни терминология, раньше принадлежавшая сфере психиатрии, перекочевала в общее пользование. Датский психолог Свен Бринкман назвал это явление диагностической культурой. Свои состояния сегодня мы описываем диагнозами. Люди не «примазываются» к чьим-то болезням: диагноз стал нашим способом понимать себя и мир вокруг. И в этом нет ничего катастрофичного — так произошло. С другой стороны, меня несколько смущает тренд интернетной самодиагностики. Поиск «своего» диагноза в Сети может быть началом внутренней работы, первым шагом к осознанности и получению необходимой помощи, но все чаще я вижу, что на этом активные действия заканчиваются. Получив «объяснение» своим переживаниям в виде диагностической категории, человек удовлетворяется и в дальнейшем использует диагноз для легитимизации своего состояния и поведения, не пытаясь над ними работать».
«Интернет сейчас дает пространство для любви и приятия, которые мы немножко разучились получать в реальности, — считает журналистка Алиса Таежная, создательница виртуальной группы психологической поддержки EMBRACE. — Социальные институты сильно устарели по сравнению с тем, как изменились потребности человека за последние тридцать лет. Например, школа уже не отвечает интеллектуальным запросам, а университет скорее становится пропуском в мир пьянок и бестолкового секса, а не в академическую жизнь. В итоге все больше людей занимаются самообразованием — в основном с помощью интернета, который расширяет кругозор, но в целом не подвергает психику серьезному воздействию. Конечно, есть исключения — начиная с кибертравли и заканчивая безумными обсуждениями каких-то острых социальных ситуаций. Но к этому тоже нужно быть готовым, понимать этику, видеть границы в общении, знать, как работать с персональными данными».
EMBRACE — закрытая группа в Facebook — появилась около двух с половиной лет назад. Алиса Таежная столкнулась с депрессией, и ей очень не хватало реальных историй людей, переживших подобное. Сегодня в EMBRACE обсуждается психологическое здоровье в более широком смысле. Участник может поделиться рассказом о трудных отношениях с родителями или партнером. А может признаться, что находится в психологическом пике и нуждается в помощи. Учитывая, что в Facebook пользуются в основном настоящими именами, в EMBRACE существует опция анонимного поста.
«За два года число людей в группе разрослось со ста до тысячи, — рассказывает Алиса. — Потом я поняла, что среди них много тех, чью мотивацию я не до конца понимаю. Мы сделали большой опрос и половину участников убрали. Было несколько банов за то, что человек не умеет поддерживать доброжелательный тон дискуссии и начинает кого-то стыдить. «Выносы» информации случались, но этих людей я тоже вычислила и удалила.
Мне хотелось, чтобы пространство, в котором мы можем спокойно поскорбеть и рассказать о своих проблемах, было максимально честным. Я очень устала от того, что люди говорят на двух языках. Один — тот, которым рассказывают о тяжелом. Другой — язык социально приемлемых достижений, образа успеха. По природе я легкомысленный человек, болтушка и произвожу впечатление дурочки. Но после появления EMBRACE у меня очень сильно повысились требования к уровню откровенности в разговоре со мной. Теперь я с большим трудом веду какие бы то ни было светские смолл-токи. И качество общения в моей жизни выросло значительно».
Вполне логично, что образ, который ты создаешь в интернете и которого систематически придерживаешься, может оказывать влияние и в обычной жизни. Поделившись в Сети опытом лечения расстройства психики, или потери ребенка, или абьюзивных отношений, нередко проще потом рассказать то же самое друзьям и родственникам при личной встрече, ведь барьер на пути к откровенному общению уже отчасти преодолен.
Вместе с тем ошеломляющая волна искренности в интернете порождает два закономерных вопроса. Первый — стоит ли безоговорочно доверять всему, что сегодня пишут в социальных сетях, особенно под настоящими именами? На флешмоб #янебоюсьсказать многие реагировали восклицаниями: «Такого просто не может быть! Не может быть, чтобы одну и ту же женщину несколько раз насиловали! Она это все придумала». Второй вопрос — обязательно ли, выстраивая отношения в реальной жизни, учитывать все, что человек рассказывает о себе в интернете?
«Американская исследовательница Шерри Тёркл занимается изучением в том числе коммуникации в интернете, — рассказывает психолог Вероника Леонова. — Работая над книгой, она задалась вопросом: можно ли верить тому, что люди пишут в Сети? Чтобы выяснить это, Тёркл взяла множество интервью у интернет-пользователей. Одни говорили, что пишут только правду, другие признавались, что многое корректируют.
Важно при этом понимать, что, когда речь идет о флешмобах вроде #янебоюсьсказать, крайне маленький процент людей придумывает травматичные события. Очень специфическая, редко встречающаяся структура психики может создавать изобилующую деталями фантазийную жизнь и выплескивать ее наружу. Поэтому таким историям вполне можно доверять. Но когда люди рассказывают о своих переживаниях, объективной правды попросту не существует. Сейчас я чувствую себя определенным образом и пишу об этом в соцсети. Через пять минут все изменится, а времени сделать пост у меня уже не будет».
«Опираясь на множество разных теорий и исследований, можно сказать, что поведение человека в Сети — комплексное, очень многогранное явление, большинство споров о котором еще не утихли, — соглашается социолог Константин Филоненко. — Речь идет о продукте самоконструирования личности, а отношение к своему образу в интернете у разных людей отличается. Одна группа формирует константный образ, модель себя. Причем порой улучшенную модель, в том числе за счет демонстративного потребления: фотографий спортзалов, автомобилей, путешествий. Другие создают образ подвижный, ситуативный, который просто реагирует на какие-то события или посты.
Люди первого типа воспринимают общение в интернете как поведение в публичном пространстве, а выраженное мнение — как действие. Для людей второго типа в интернете нет иерархий, существующих в «реале», а сделанные там заявления носят временный характер. Говоря метафорически, для одних Сеть — трибуна, посредством которой можно рассказать миру о себе. Для других — просто место, где можно выпустить пар.
Бывает и так, что один и тот же человек в закрытых постах или группах искренне ищет поддержки, а открытые использует как способ «ловить лулзы». И наоборот, иногда публичное поведение регламентировано, а жесткие шутки допускаются только в близком кругу. Важно отметить, что оба этих подхода — часть наблюдаемой реальности. Их совпадение или несовпадение не стоит считать показателем, на который нужно ориентироваться, выстраивая с человеком отношения в обычной жизни. Так же, как, например, манеру вождения автомобиля».
Новая искренность
А сейчас много графомании и псевдонауки.
Чем современное кино и театр отличаются от таковых 50ти-летней давности? – Уровнем искренности по отношению к зрителю и к самому себе. Уровень рефлексии, самокопания и само-осмысления подчас зашкаливает. Гришковец с его моноспектаклями – один из примеров того, что называют “новой искренностью”. Вот какое непонятное и скучное определение выдает интернет:
НОВАЯ ИСКРЕННОСТЬ — наметившееся после постмодернизма обращение к общегуманистической, экзистенциальной проблематике, зачастую в реалистическом антураже. Одно из первых определений дано Дмитрием Александровичем Приговым в «Предуведомлении к текстам “Новая искренность”» (1984): «В пределах утвердившейся современной тотальной конвенциональности языков искусство обращения преимущественно к традиционно сложившемуся лирико-исповедальному дискурсу и может быть названо “новой искренностью”» (цит. по: Словарь терминов московской концептуальной школы. М., 1999).
Кстати, сама личность Дмитрия Пригова (1940-2007) заслуживает отдельного интереса. Вот, например, кое что из его мыслей:
БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ТЕМУ СВОБОДЫ
Только вымоешь посуду
Глядь — уж новая лежит
Уж какая тут свобода
Тут до старости б дожить
Правда, можно и не мыть
Да вот тут приходят разные
Говорят: посуда грязная —
Где уж тут свободе быть
Но вернемся к “новой искренности”. Слова “постмодернизм”, “экзистенциальность”, “конвенциональность” не вносят ясности, а только запутывают. Можно подумать, что “новая искренность” – это удел интеллектуальных снобов, которые смотрят непонятное широким массам интеллектуальное независимое кино непонятно про что вообще снятое. Или, скажем, выступления андеграундного театра. Нет, как мне кажется, идеи “новой искренности” пронизывают огромную часть современного массового искусства. Многим это не нравится. Вот, например, что говорит Владимир Этуш (играл товарища Саахова, если кто не в курсе):
– Новая искренность? Реализм в чистом виде — скучное дело. Если показывать все, как есть, будут одни котлеты и пирожки.
Итак, в эпоху “новой искренности” рефлексия и осмысление, которые должен был испытывать зритель, вынесены на сцену. Теперь они уже стали частью действия, а то и заменой самому действию. Один современный музыкант сказал: “текстура порождает повествование”, что можно прочувствовать послушав образцы современной музыки (ambient, idm и проч.). Так вот, рефлексия (осмысление себя, своего места в мире, осмысление своего осмысления…) также есть повод к повествованию, что и успешно демонстрирует нам Гришковец. Но не только он. Взять хотя бы популярный сериал The Big Bang Theory – в нем также прорывается эта новая искренность.
Лесли Винкл:
– На всякий случай: ты понимаешь, что то, что я осталась порепетировать с тобой, означает, что я доступна в сексуальном плане?
***
Шелдон звонит в дверь Воловица.
Мама Говарда (как обычно – диким голосом): Говард, звонят в дверь, а я занята.
Говард: Я тоже занят, Маман, откройте сами.
Мама Говарда: Мама не может, мама в туалете.
Говард: Боже, зачем мне такие подробности, ты не могла сказать, что просто занята.
Мама Говарда: Так я и сказала, что занята, но тебя это не устроило.
Говард: Знаешь что, я надеюсь, что это грабители, и они снесут мне башку.
Мама Говарда: Ну, если это грабители, не говори, что мама в туалете.
Шелдон уходит, не дождавшись
Честность в чистом виде, разве мы можем представить такие диалоги в фильмах 60-х годов с Одри Хепберн? В старых фильмах нет места мелочам, которые не относятся непосредственно к сюжету. На длинные рассуждения героев о какой то посторонней фигне нет времени. Это ведь никак не раскрывает характер героя – лубочному персонажу незачем рассуждать о том, как местные жители называют гамбургер в какой то другой стране. Но вот в Криминальном чтиве или, скажем, в фильме “Клерки” разговоры героев о жизни, о мелочах, придают определенную живость.
Зритель видит, что перед ним не оторванный рыцарь без страха и упрека, а такой же человек, как и он сам, и которого точно так же раздражают или интересуют те же вещи вокруг, что занимают и самого зрителя.
Новая искренность может проявляться не только в фильмах, но и в предвыборных листовках:
По поводу такого вот заигрывания Максима Каца с электоратом в стиле “новой искренности” одна тетенька разразилась большим язвительным постом. Вот, мол, типа искренен, да не до конца, не все говорит, поэтому лучше пусть не выделывается и не строит из себя такого типа честного. Пусть не дает пустых надежд, а будет как все нормальные кандидаты/депутаты – в нормальном костюме и с нормальной, привычной нам лапшой из обещаний, когда и депутат и народ понимают, что это просто такая формальность, игра. Депутат как бы обещает, народ как бы верит. Так нет же, у нас тут новая искренность…
Симпсоны, Футурама, Южный парк – это та самая новая искренность. Практически все, что мог бы сказать интеллектуальный сноб по поводу этих мультфильмов уже сказано в них же самими авторами, которые сами по себе те еще язвы. Поэтому снобам остается только лишь критиковать зрителей.
А в это же время зритель, который вовлечен в современный искренний реализм, иногда нуждается и в старом, добром, наивном кино. Кино, где сделаны лишь главные наброски, штрихи, где простой сюжет не тонет в шуме. И даже звука там может не быть – я говорю про фильм-сенсанцию 2011 года “Артист”.
Хорошо это все или плохо – не знаю. Кто то может сказать, что новая искренность не оставляет зрителю пространства для собственного размышления, отупляет, но я скорее с таким мнением не соглашусь. Хотя, вполне возможно, воздействие новой искренности на конкретного человека зависит от его личного зрительского опыта. Очевидно, что чем больше человек видел разных образчиков искусства “старой искренности”, тем он лучше понимает аллюзии в новом. Поэтому, для вдумчивого зрителя хорошее новое искусство всегда будет поводом к тому, чтобы узнать, понять и осмыслить искусство прошлого.
Эпоха новой серьезности. Почему ирония перестала работать
Ирония перестала быть главным настроением эпохи. Ей на смену пришла новая искренность и постирония — состояние, в котором границы между юмором и серьезностью оказываются размытыми. Писатель Дэвид Фостер Уоллес в 1993 году предсказывал появление антибунтарей, которые уйдут от деконструкции и постмодернистских концептуальных игр в сторону новой серьезности. Теперь этот переход можно заметить в фильмах, музыке и сериалах, мемах и культуре онлайн-радикализма.
Когда-то ирония была незначительным словесным феноменом, когда утверждается одно, а подразумевается другое. Постмодернизм показал нам, что сама реальность иронична: любое высказывание обречено на неполноту, истина неуловима, «вечные ценности» — не более чем иллюзия.
Ирония оказалась главным способом существования и настроением целой эпохи. Серьезность и непоколебимые убеждения стали признаком невежества и небольшого ума.
По выражению философа Петера Слотердайка, разочарование и ироническая дистанция стали методом, с помощью которого «просвещенные люди следят за тем, чтобы их не считали простофилями».
Это отношение наполнило не только высоколобые постмодернистские романы, но и массовую культуру. Образец иронической чувствительности — культовое мультипликационное шоу South Park. Его создатели высмеивали все пороки и нелепости современного общества: от религиозного фундаментализма до Дональда Трампа, от активистов по защите окружающей среды до вегетарианства. Вместе с порцией сатиры зрителю достается чувство морального удовлетворения: мы не такие наивные и близорукие, как обитатели Южного Парка. Мы не купимся на эти уловки.
Как замечает критик Марк Фишер, такой «реализм» похож на позицию депрессивного больного, который считает, что любое позитивное изменение, любая надежда — не более чем иллюзия. Полвека назад, в начале постмодернистской эпохи, эта позиция выглядела свежей и продуктивной. Но ее время подошло к концу.
Борьба с шаблонами сама превратилась в шаблон. Ирония уже не подрывает статус-кво, а его укрепляет. Зачем пытаться что-то изменить, если все старания обречены на провал?
1. Ко всему относись с иронией.
2. Никакого энтузиазма.
3. Всё кругом — тупость.
«Правила хипстера» из сериала «Счастливый конец»
Ирония — не просто риторическая фигура или художественный прием. Это образ мышления, который влияет на то, как мы живем и действуем. В психоанализе ирония описывается как психологическая защита, которая помогает дистанцироваться от ситуации, посмотреть на нее со стороны.
Как пишет мастер короткого рассказа Дональд Бартельми, «ирония — это способ лишить объект его реальности, после чего субъект может ощутить себя полностью свободным». Она помогает мириться со сложностью жизни. Но со временем эта свобода может превратиться в ловушку.
Проблема иронии в том, что она не создает ничего нового. Ее функция — отрицание, чистая негативность.
Это заметил еще Алексей Лосев в полемике с Михаилом Бахтиным: смех «совершенно далек от всяких вопросов преодоления зла в жизни… он не только его узаконивает, но еще и считает своей последней радостью и утешением».
Поэтому ирония совсем необязательно прогрессивна. С ее помощью можно оправдать даже самые человеконенавистнические убеждения.
Если бы Гитлер был постмодернистом
После того как немецкий пожарный Дирк Денхаус попытался поджечь дом, полный беженцев, газета New York Times поставила ему необычный диагноз: отравление иронией. Денхаус часами сидел на Facebook, обмениваясь нацистскими комментариями и мемами. Сначала он просто шутил, а затем поверил в собственные шутки и попытался перенести их в реальную жизнь.
Термин «отравление иронией» (irony poisoning) описывает мировоззрение, которое настолько проникнуто иронией и сарказмом, что провокационные заявления и сомнительные поступки уже не кажутся чем-то плохим.
Но это не просто цинизм — за шутками и иронией скрывается вполне серьезное послание.
Современный фашизм одновременно похож и не похож на фашизм Гитлера или Муссолини. Неонацисты и сторонники движения Alt-right вполне серьезны в своих намерениях — это доказывают многочисленные преступления на почве расовой ненависти в Европе и США. Но несмотря на всю серьезность, это абсолютно постмодернистское явление.
Основная среда обитания «альтернативных правых» — онлайн-журналы, имиджборды, ютуб и социальные сети. Фашистские лозунги теперь не преподносятся напрямую, а заворачиваются в обертку троллинга и сарказма. Не всегда понятно, является ли ультраправая риторика просто провокацией, или люди, которые ее используют, действительно верят в заговор мультикультуралистов и расовое превосходство белых. В постмодернистской, постиронической культуре, как утверждает неонацист Эндрю Энглин, «абсолютный идеализм должен сочетаться с тотальной иронией, чтобы тебя услышали».
Новые правые отлично освоили уроки постмодерна — они знают, как оспорить и деконструировать доводы оппонента, выставив его в глупом виде. Они понимают, что любой тезис может быть разоблачен как обман или социальный конструкт.
Теперь они используют эти тактики против либеральных идей — гендерного равенства, толерантности и прав человека. А поскольку либерализм на Западе стал политическим и культурным мейнстримом, доводы «альт-райтов» начинают казаться смелым бунтом против истеблишмента.
Конечно, ирония сама по себе не ведет к радикализации. Зато она позволяет распространять радикальные взгляды более эффективно. Это отличный способ запутать публику и уклониться от критики.
Троллям и альтернативным правым необязательно доказывать, что их собственные взгляды верны. Главная задача — подорвать доверие к традиционным СМИ и институтам власти. Оказалось, что в атмосфере постправды, политкорректности и всеобщего дефицита внимания сделать это не так уж сложно.
Если радикализм распространяется с помощью мемов, это принижает его серьезность и делает просто еще одной частью интернет-культуры. Расизм? Это шутка, не будьте такими чувствительными.
После иронии
Одним из главных критиков иронии считается Дэвид Фостер Уоллес — автор «Бесконечной шутки». Уоллес сравнивает иронию с анестезией: в малых дозах она помогает выносить противоречия реальности и сохранять душевное равновесие, но затем становится ядовитой. Постмодернисты с их релятивизмом, деконструкцией, интертекстуальными цитатами и культурологическими отсылками помогли разрушить прежние каноны, но ничего не предложили взамен.
Если искусство хочет показывать, «что значит быть гребаным человеком», нужно двигаться дальше. Это значит — позволить себе быть сентиментальными, наивными и, возможно, немного слащавыми.
Призыв Уоллеса подхватили в литературе, кино, музыке и телесериалах. Джонатан Франзен, Зэди Смит, Джеффри Евгенидис и другие авторы стали создавать реалистические романы, наполненные эмоциями, семейными историями и превратностями личной судьбы. «Постироничной» называют эстетику фильмов Уэса Андерсона, Мишеля Гондри, Чарли Кауфмана и Спайка Джонза. Сохраняя солидную долю юмора, эти авторы отходят от концептуальных игр и возвращаются к миру человеческих чувств, которыми пренебрегал постмодерн.
Ирония выстраивает барьеры между нами и художественными персонажами — и тем самым препятствует сопереживанию. «Новая искренность» означает не возврат к ценностям или идеологиям прошлого, а честное признание того факта, что все мы укоренены в своем опыте и отношениях с другими людьми. Мы заперты в своеобразных, веселых или пугающих, но всегда настоящих мирах, откуда не сбежать при помощи какой-то интеллектуальной уловки.
Одним из верных последователей Уоллеса стал сценарист Майкл Шур, создатель сериала «Парки и зоны отдыха». Он написал диссертацию по «Бесконечной шутке» и даже приобрел права на экранизацию романа.
Сериал «В лучшем мире», созданный Шуром, называют главным комедийным шоу нашего времени. Вопрос, который поднимает этот сериал, звучит предельно серьезно: что значит быть хорошим человеком?
Действие происходит в Хорошем Месте — версии рая, где много добропорядочных людей и замороженного йогурта. Но главная героиня по имени Элеанор оказалась там по ошибке. Она была плохим человеком: продавала пожилым поддельные лекарства, обманывала друзей и всё время заботилась только о себе. Элеонор узнает об ужасах, которые грозят ей в Плохом Месте — зубастых пчелах, четырехголовых медведях, вулканов со скорпионами. Заручившись поддержкой другого героя, который оказывается профессором моральной философии, она пытается стать лучше.
Сериал неоднократно возвращается к книге гарвардского профессора Тима Скэнлона «Чем мы обязаны друг другу».
Скэнлон утверждает, что о морали лучше рассуждать не с точки зрения правил, а с точки зрения человеческих отношений. То, что имеет значение, — это наши связи с другими людьми, способы сосуществовать, относиться друг к другу с заботой и уважением.
Ту же самую мысль сериал показывает на уровне сюжета. Он исследует сложные этические вопросы, но всё время остается смешным. Ирония и абсурдный юмор скрывают искреннее и глубокое послание.
Литературовед Ли Константину считает постиронию ответом на «новую структуру чувства» современности. Постирония — это попытка переформулировать логику серьезности в ироническом мире, когда мы уже не можем утверждать что-либо с абсолютной уверенностью.
Трудно верить в рациональность, Бога или подлинное «я», если научился воспринимать себя как конгломерат противоречивых желаний, гормонов, языковых игр и культурных дискурсов. Как говорил Умберто Эко, мы живем в эпоху утраченной простоты.
У искренности и серьезности есть свои пределы. Без порции подозрения — привычки читать между строк — мышление застаивается и интеллектуальная жизнь становится невозможной. О том, насколько важна ирония, можно узнать еще из диалогов Сократа, который использовал насмешку как инструмент на пути к мудрости.
Но ирония сама по себе вряд ли может нам помочь. Даже фундаменталисты и радикалы рядятся в одежды юмора и сарказма. Доводы постмодернистов они используют для того, чтобы отрицать научные факты, демократические права и свободы. С другой стороны, попытки настаивать на существовании истины, гуманизма и рациональности тоже не выглядят многообещающими. Поклонение науке не уведет нас далеко.
В программной статье «Почему критика выдохлась» философ Бруно Латур заявляет: светский скептицизм себя исчерпал. Радикальное сомнение он предлагает заменить на заботу и культивирование хрупкой созидательности.
Следует не разоблачать, а объединять. Не вытаскивать ковер из-под ног наивных верующих, а создавать площадки для дискуссий. От деконструкции перейти к реконструкции.
Для этого нам понадобится и глубокая искренность, и мощная ирония. Любые попытки избавиться от одного из этих элементов будут обречены на провал.