Что может исчезнуть быстро
Все, что происходит быстро, живет недолго
Спешить действительно некуда…
Быстро построенный дом, который начинает разваливаться через полгода — вместо обстоятельной стройки, подбора стройматериалов, учета особенностей местности и климата.
Быстрое переключение от одного значимого дела к другому, не дающее наполниться тем, что было и тем, что проживалось — вместо вдумчивого перехода от одного состояния к другому.
Спешка обесценивает то, что было, не давая наполниться, ощутить вкус жизни, который бывает как сладким, так и горьким. Но это вкус жизни.
У любого большого дела есть послевкусие, и если его не ощутить, не прочувствовать, не дать себе времени на него — то как будто и не было ничего.
Сейчас мне грустно от того, что завершился относительно короткий, но насыщенный событиями и эмоциями момент моей жизни, но грусть дает мне ощутить ценность того, что было, и ценность для меня тех людей, с которыми я разделял свои чувства.
А радость и удовольствие, добавленные к печали, создают неповторимое послевкусие, сбежать из которого — опустошить себя.
Голос жизни бывает тихим, это шепот, который пытается пробиться сквозь рев машин на улице, голоса коллег/начальства/родных/друзей. Трудно сосредоточиться на нем, если бежишь синхронно толпе, в ритме большого мегаполиса — или даже просто стоишь в переполненном общественном транспорте.
Трудно вообще осознать цену вещам, людям и происходящим процессам, если переходишь с шага на бег. Слова таксиста, неторопливо едущего по городу, в ответ на мое нетерпение: «Я так думаю: лучше опоздать на работу на 15 минут, чем успеть на кладбище».
Чтобы пробиться через собственные фантазии о человеке к живому и реальному человеку (или опыту) — нужно время и неторопливое внимание. Быстрые реакции, импульсивные ответы — все они опираются на заранее припасенные шаблоны, на иллюзии о том, как и что устроено у другого человека.
Разглядеть другого я могу, только неторопливо приближаясь, и наблюдая ответное движение: навстречу мне, от меня, или же настороженное, внимательное ожидание.
Разглядеть себя — тоже. Сколько раз мое импульсивно реализованное «хочу!» сменялось неудовлетворенным «зачем!?» А можно было сделать паузу «сразу не буду, потому что первое побуждение бывает неверным» или просто замедлить шаг.
Не остановить его, не замереть — а идти дальше, но медленно, не пропуская деталей разворачивающейся картины.
И иногда, столкнувшись с искушением «хочу!», искушением быстрого и немедленного удовлетворения импульса, я задаю себе вопрос: «а что будет дальше?» И нередко обнаруживаю там пустоту и тоску, которую хочется снова и снова забивать импульсом и спешкой. Значит, не туда мое «хочу».
Это не значит, что любой импульс — зло. Ведь жизнь — не только неторопливое течение ритма природы, когда век от века встает солнце, сменяются сезоны, и «все возвращается на круги своя».
Это ведь и резкий рывок леопарда после долгого ожидания и выслеживания добычи, рывок, в который вложена вся накопленная за время ожидания энергия. Это спонтанность танца, в котором мы сбрасывает накопленную усталость и снова обретаем свободу тела. Хороший импульс — тот, что созрел, тот, что был подготовлен, и не лихорадочными усилиями, а постепенным созреванием.
Рождению бабочки предшествует стадия куколки. Можно, конечно, быстро и эффективно приклеить к гусенице крылья, но вряд ли она сможет ими воспользоваться. Спонтанность, свобода в движении и чувствах созревают, а не «накатывают», и этим я отличаю спонтанность от импульсивности, когда импульс задан извне и, никак не преломившись в душе, резко провоцирует действие.
Спешить некуда. Все, что происходит быстро, живет недолго. Спешить действительно некуда. Больше и быстрее — оно, формально, лучше, чем меньше и медленнее. Но меньше и медленнее лучше, чем ничего и никак. А жизнь — она не сильно-то жалует крайности.
P.S. «Лосось — стремительный, сильный и неутомимый. Он проплывает тысячи километров. Покоряет пороги и течения. Бороздит отмели и запрыгивает на водопады. Без сна. Без отдыха. В постоянном сражении со стихией. Он преодолевает все преграды, откладывает икру и, совершенно изможденный, дохнет. Так вот, запомни. Ты не лосось».
Новое видео:
ТОП-25: Удивительные места, которые могут исчезнуть еще при вашей жизни
У нас плохие новости. На нашей планете есть поистине удивительные места, которые скоро исчезнут. Они размываются, рассыпаются, тают, уходят под землю. И похоже, мы ничего не можем сделать, чтобы это предотвратить. Поэтому, если вы любите путешествовать и хотите посетить одно из мест в этом списке, то должны сделать это в ближайшее время. Кто знает, сколько времени отпущено этим невероятным местам. Вот 25 удивительных мест, которые скоро могут исчезнуть навсегда.
Говорят, что природный комплекс Эверглейдс (Everglades) более остальных в стране подвергается опасности, вызванной ростом уровня моря, урбанистическими посягательствами и появлением новых животных видов.
24. Мечети Тимбукту (Мали)
Фото: commons.wikimedia.org
Этот объект всемирного наследия ЮНЕСКО, возраст которого насчитывает сотни лет, сделан из грязи. Проблема состоит в том, что грязь очень плохо переносит изменения климата.
23. Мертвое море (Израиль / Палестина / Иордания)
В результате работ по добычи полезных ископаемых ежегодно из этого моря удаляют более 9 миллиардов литров воды. Если вы хотите полежать на воде, то лучше добираться до Мертвого моря в ближайшее время!
22. Великая китайская стена (Китай)
Крупнейший в мире объект, созданный человеком, может не простоять долго. Эрозия, возникшая из-за чрезмерного развития сельского хозяйства, привела к повреждению больших частей стены.
Слишком больше количество туристов, оползни и эрозия угрожают уничтожить это историческое место.
20. Бассейн реки Конго (Африка)
Ученые прогнозируют, что к 2040 году почти две трети растений и животных этой зоны могут исчезнуть.
19. Амазонка (Бразилия)
Обезлесение уже уничтожило большие области крупнейшего в мире тропического леса. Если что-то не изменится, тропический лес может в конечном счете совсем исчезнуть.
18. Национальный ледниковый парк (США)
Количество ледников в парке Glacier National Park снизилось от 125 ледников в 1800-х годах до 25 сегодня. Если так пойдет и дальше, то к 2030 году ни одного не останется.
17. Национальный парк Тикаль (Гватемала)
В результате мародерства и сжигания леса историческая достопримечательность Tikal National Park может исчезнуть навсегда.
16. Национальный парк Джошуа-Три (США)
Хотя это и ловушка для туристов, но вам лучше воспользоваться гондолой, потому что Венеция быстро уходит под воду.
14. Галапагосские острова (Эквадор)
Хотя острова могут остаться на своих местах, но, если уровень моря продолжит расти, то гнездовья галапагосских пингвинов скоро исчезнут. Эквадорское правительство уже готовится к этому, перенося «жилье для пингвинов» подальше вглубь страны.
13. Великие пирамиды (Египет)
Как самим пирамидам, так и Сфинксу угрожает эрозия, вызванная сточными водами, загрязнением, туризмом и близостью города.
12. Внешние отмели (США)
Пески этой знаменитой береговой линии Северной Каролины медленно размываются. Это поставило под угрозу многие исторические достопримечательности, такие как маяк Мыс Хаттерас (Cape Hatteras Lighthouse).
11. Сейшельские острова
Это островное государство изо всех сил пытается остаться выше уровня моря, поскольку он продолжает повышаться.
10. Мангровый лес Сундарбан (Индия / Бангладеш)
В результате обезлесения, повышения уровня моря и загрязнения этот биологически разнообразный регион дельты может исчезнуть навсегда. Печально, но это единственное место, где обитает особый вид тигров.
9. Альпийские ледники (Европа)
Как и Национальный ледниковый парк в США, Альпы скоро останутся совсем без ледников. На самом деле, во многих местах уже трудно кататься на лыжах из-за отсутствия снега.
8. Тропический лес (Мадагаскар)
Когда-то простиравшийся на 310 000 квадратных километров, тропический лес Мадагаскара теперь занимает примерно 50 000 квадратных километров.
7. Большой Барьерный риф (Австралия)
В результате повышения температуры моря и увеличения уровня кислотности океана дни рифа, похоже, сочтены.
6. Часть калифорнийского берега Биг-сур (США)
Хотя сама береговая линия Калифорнии вряд ли исчезнет, обитающие здесь млекопитающие вполне могут это сделать. Когда-то это место считалось лучшим для того, чтобы увидеть кита, однако ваши шансы сделать это падают каждый год.
Хотя Тадж-Махал является одним из самых известных зданий в мире, эрозия и загрязнение заставляют экспертов беспокоиться о том, что он может развалиться.
4. Ледники Патагонии (Аргентина)
Изменение климата не обошло стороной Южную Америку. Уменьшение количества осадков и повышение температуры приводят к тому, что объем ледников сокращается.
3. Пик Килиманджаро (Танзания)
Фото: commons.wikimedia.org
Пик останется на месте, но на нем не будет снега. В прошлом веке 85% снежного покрова растаяло. Ученые прогнозируют, что в ближайшие 20 лет на вершине Килиманджаро впервые за 10 000 лет исчезнет ледяная шапка.
2. Государство Тувалу
Учитывая, что самая высокая точка Тувалу находится на 5 м выше уровня моря, вскоре эта страна по своим размерам будет немного больше песочницы.
Будучи государством, расположенным ниже уровня моря, чем любая другая страна в мире, Мальдивы могут погрузиться в воду уже к концу века. Правительство страны даже начало покупать землю в других местах.
Врачи рассказали, как в короткие сроки вернуть обоняние после COVID-19
Потеря обоняния по-прежнему остается одним из типичных симптомов заболевания COVID-19. Причем люди, перенесшие коронавирус, жалуются, что нарушение в восприятии запахов может длиться в течение полугода и даже больше. Рассказываем, какие методы сегодня используют врачи при лечении аносмии и можно ли восстановить обоняние в кратчайшие сроки.
По какой причине нарушается обоняние во время COVID-19?
Врач-отоларинголог Дмитрий Суббота рассказал Москве 24, что существует две основные причины нарушения обоняния: отек носа или повреждение специальных рецепторов.
При поражении рецепторов нюх может долго восстанавливаться, именно поэтому нужно своевременно обращаться к врачам, добавил отоларинголог.
«Нужно максимально быстро приступать к лечению, тогда вероятен благоприятный прогноз, а не когда уже прошло полгода с того момента, как пропало обоняние», – подчеркнул врач.
Могут ли запахи пропасть навсегда?
По словам отоларинголога высшей квалификации Алексея Кошелева, за полтора года пандемии случаев полной пропажи обоняния в его практике не было. Об этом он рассказал в интервью Москве 24.
В свою очередь, врач-отоларинголог Дмитрий Суббота добавил, что в некоторых случаях без должного лечения нюх действительно может совсем не вернуться. По его словам, некоторые люди, серьезно переболевшие ОРВИ в детстве, уже во взрослом возрасте не чувствуют запахов.
Как восстановить чувствительность носа?
Если обоняние только ослаблено, то через некоторое время оно должно восстановиться, пояснил Дмитрий Суббота. В этом случае для ускорения процесса можно применять ольфакторный тренинг, то есть кратковременное воздействие запахов, которые активизируют обонятельные рецепторы, отметил эксперт.
«Конечно, есть смысл и сосудистую терапию провести, улучшающую микроциркуляцию крови, дозы гормонов, кортикостероидов, но, опять же, надо понимать, какая ситуация у человека», – пояснил специалист.
Алексей Кошелев также добавил, что медикаментозное лечение, особенно гормональное, должен обязательно назначать только лечащий врач.
В свою очередь, врач-отоларинголог высшей категории Владимир Зайцев пояснил, что в случае воспаления слизистой носа сначала медицинский специалист проводит процедуру его промывания и орошения, а также необходимые физиопроцедуры.
«Тренинг же никак не гасит воспалительную реакцию слизистых оболочек. Когда доктор уже свое лечение проведет до конца, тогда уже какие-то дополнительные упражнения и ароматерапию можно подключать. Но не при воспаленной слизистой», – подчеркнул он.
Поможет ли прививка не потерять обоняние?
Фото: Москва 24/Юлия Иванко
Прививка против COVID-19 эффективно защищает от заболевания коронавирусной инфекцией, отметил отоларинголог Владимир Зайцев. Однако, по его словам, она не может застраховать от потери обоняния в случае заражения.
«После того как прививка перестанет действовать, человек будет болеть так же, как и все остальные непривитые», – напомнил он.
При этом врач пояснил, что пациенты, которые не прошли вакцинацию, обычно тяжелее переносят COVID-19, а значит, и осложнения, связанные с воспалительными процессами в носоглотке, будут у них более выраженными.
Мутация с секретом. Как Япония избавилась от коронавируса и почему у России так не получится
За два года пандемии нам все чаще в голову приходит тоскливая мысль, что все это, похоже, не кончится никогда. А вот в Японии вдруг взяло и кончилось. Ну почти кончилось. Еще в августе число вновь выявленных случаев заболевания доходило до 26 тысяч в день. Но к началу ноября эта цифра упала до 200 в день, а в последние дни их было всего 44 на всю страну.
Причины столь стремительного улучшения ситуации пока непонятны. Конечно, традиционно дисциплинированные японцы исправно прививаются (по состоянию на 21 ноября в стране привито 75,9% населения), носят маски, соблюдают социальную дистанцию и прочие ограничения. Но, скажем, в Южной Корее процент привитых даже немного выше (79,7%), да и по части соблюдения противоэпидемических мер корейцы не уступают японцам. Однако в стране ежедневно регистрируется около 3 тысяч случаев заболевания — неплохой показатель для 52-миллионной страны, но явно далекий от «японского чуда», а главное, не демонстрирующий тенденции к снижению.
В качестве объяснения японского феномена профессор Национального института генетики Итуро Иноуэ предположил, что популяция коронавируса самоликвидировалась. Согласно его гипотезе, вариант «дельта» накопил так много мутаций, что стал неспособен к заражению или/и размножению в зараженных клетках, что и привело к угасанию инфекционного процесса.
На первый взгляд гипотеза Иноуэ выглядит абсурдной. Как известно, мутация — это случайное событие у единичной особи. Между тем, по оценке израильских и американских вирусологов, в организме зараженного человека присутствует одновременно от одного до ста миллиардов экземпляров коронавируса. В пересчете на страну, в которой ежедневно заражаются десятки тысяч людей, это даст сотни триллионов или даже квадриллионы «особей». Казалось бы, любая мутация, снижающая способность своего обладателя к заражению или репродукции, будет просто немедленно вычищена естественным отбором, не нанеся сколько-нибудь заметного ущерба популяции вирусов.
Однако некоторые особенности коронавирусов говорят о том, что гипотеза Иноуэ все же имеет право на существование.
Носителем генетической информации у коронавирусов служит РНК, которая в зараженной клетке копирует сама себя. Поскольку в самой клетке ферментов, способных считывать РНК с РНК, нет, у таких вирусов есть собственная РНК-полимераза. Работает она с невысокой точностью, поэтому геномы таких вирусов обычно невелики: при копировании большого генома какой-нибудь из жизненно важных генов наверняка окажется дефектным. Однако именно у коронавирусов (и у SARS-CoV-2 в том числе) размер генома — около 30 тысяч нуклеотидов — более чем втрое больше среднего для РНК-вирусов. Иметь такой геном им позволяют специальные белки, исправляющие ошибки РНК-полимеразы. Таких белков два — nsp14 и nsp10, причем ключевую роль играет именно nsp14.
Понятно, что и мутируют коронавирусы сравнительно редко. Так вел себя и SARS-CoV-2 в начале пандемии. Однако по мере массовой вакцинации естественный отбор начал благоприятствовать более интенсивному мутированию, поскольку это единственный способ создать варианты, неузнаваемые для антител и потому способные заражать привитых и переболевших.
Чтобы от этих хорошо известных фактов перейти к гипотезе Иноуэ, достаточно предположить, что в Японии в какой-то момент появился вариант с дефектным геном белка nsp14. Видимо, это произошло уже после того, как «дельта» (превосходящая своих предшественников способностью к заражению и скоростью размножения в человеческом организме) практически полностью вытеснила на островах более ранние версии вируса.
Избавленные от «корректора» вирусы принялись бурно мутировать, среди них появились линии, неузнаваемые для индуцированных вакцинами антител. Это, с одной стороны, обеспечило Японии летнюю волну заражений (самую высокую за все время пандемии), а с другой — позволило этим линиям быстро вытеснить все варианты с нормальным nsp14. Конечно, и в самих «безкорректурных» линиях из-за многочисленных ошибок при копировании огромная доля вирусов оказывалась нежизнеспособной, но среди сотен триллионов всегда находились те, кому повезло: несмотря на отсутствие контроля, при копировании не случилось ошибок (по крайней мере, роковых). Однако в каждом поколении вирусов доля таких счастливчиков была все меньше. А восстановить нормальную версию nsp14 (в гене которого за это время к исходной мутации тоже добавились новые) было уже невозможно: хотя любая мутация в принципе обратима, вероятность одновременных нескольких обратных мутаций в одном геноме исчезающе мала. Ошибки и в гене nsp14, и в остальных генах вируса продолжали накапливаться, и в конце концов во всех циркулирующих на островах вирусных линиях почти не осталось «исправных» геномов. А относительная изолированность Японии, дополненная мерами санитарного контроля на въезде, затрудняет попадание на острова вариантов вируса, свободных от дефектов.
Разумеется, это лишь гипотеза, причем весьма спорная. Но кое-какие косвенные доводы в ее пользу имеются. Как известно, эпидемия атипичной пневмонии в странах Восточной Азии в 2002–2003 гг., вызванная предшественником нынешнего коронавируса — SARS-CoV-1, через несколько месяцев после начала внезапно прекратилась сама собой. А с конца лета этого года быстрый (хотя и не такой стремительный, как в Японии) спад заболеваемости ковидом наблюдается в ряде южноамериканских стран, где еще полгода назад эпидемическая ситуация выглядела чуть ли не самой тяжелой в мире.
Так, может, и нам надо просто подождать, пока треклятый вирус сам себя истребит?
Вряд ли. Даже если профессор Иноуэ прав, в России подобного чуда ждать не приходится. Во-первых, появление «бескорректурных» линий SARS-CoV-2 — дело случая: пример Южной Кореи показывает, что эволюция вируса может пойти и другими путями. А главное — напомним, что быстро мутирующие варианты получают преимущество лишь в тех человеческих популяциях, бóльшая часть которых так или иначе иммунизирована. В Японии, как уже говорилось, вакцинировано больше трех четвертей населения, в тех странах Южной Америки, где отмечен спад заболеваемости, — больше 60% (в Чили — аж 87,6%). А вот в Индии (31%) и Индонезии (35%) «дельта» до сих пор не вытеснил менее агрессивные варианты — им всем пока хватает непривитых. Так что России с ее 36,5% привитых (заметную часть которых составляют получатели сомнительной «ЭпиВакКороны») рассчитывать на повторение «японского чуда» не приходится.
Спасительные чудеса если и случаются, то только с теми, кто сам делает все возможное.
«Организм попал в катастрофу и разлетается на части» Почему коронавирус может оказаться намного опаснее и убивать уже выздоровевших людей
Коронавирусная инфекция преподносит много неприятных сюрпризов своими последствиями. Иногда через некоторое время после выздоровления и отрицательных тестов на инфекцию симптомы заболевания возвращаются. Выжившие жалуются на плохое самочувствие, температурные скачки, трудности с дыханием, кардиологические и неврологические проблемы. Почему это происходит и к чему готовиться, когда коронавирус с новой силой вернется осенью, «Ленте.ру» рассказала доктор биологических наук, профессор Школы системной биологии университета Джорджа Мэйсона (США), главный научный сотрудник медико-генетического научного центра РАН Анча Баранова.
Катастрофа для организма
«Лента.ру»: Что происходит с выжившими?
Анча Баранова: Многие перенесли ковид совершенно бесследно. Но ковид — это лотерея, ставки в ней зависят от того, какое изначально у вас было физиологическое состояние. Люди обычно о своем здоровье мало знают, о своих генетических особенностях тоже не знают. Есть еще, конечно, элемент удачи: как инфекция пошла, как на нее иммунная система среагировала именно в данный момент времени.
Сейчас примерно один из 20 выздоровевших так и застревает на том же уровне самочувствия, которое у него было во время ковида. Болят все мышцы, усталость, голова не соображает, особенно тяжело даются любые нагрузки. Я не имею в виду ситуацию, когда спортсмен не может стометровку проплыть в бассейне за те же секунды, что до болезни. Речь о любых нагрузках. Посуду, например, вымыть — тоже нагрузка. Или вышел человек на работу с больничного, а вечером приходит домой, без сил падает и спит. Члены семьи к этому довольно плохо относятся. Им кажется, что раз уже больше месяца длится лечение, должно быть все в порядке, хорош уже страдать.
Скорее считают, что человек себя накручивает. К тому же и врачи часто не понимают, что именно происходит. Особенно те, кто еще не сталкивался с ковидом. Часто доктора советуют сходить к психологу, психиатру.
Пока еще неясно, является ли состояние долгого выздоровления особенностью ковида. В принципе, и после других перенесенных вирусных инфекций люди надолго застревают с синдромом хронической усталости
Этот синдром так между собой называют сами пациенты. В науке это состояние известно как фибромиалгический-энцефалопатический синдром. Но раньше таких пациентов все же было не так много, и было непонятно, после какой именно болезни может развиться это состояние. Сейчас ковида много, он в центре внимания, поэтому стали говорить и о состоянии усталости.
Усталость и плохое самочувствие — это исключительно личные ощущения, или есть какие-то объективные данные, изменения в анализах?
А что такое «объективные данные»? Доктор должен слушать, что пациент ему говорит. У нас, к сожалению, есть один хорошо известный феномен, вполне доказанный наукой: женские заболевания, то есть болезни, встречающиеся раз в десять чаще у женщин, не так важны, как мужские. Если женщина приходит с этим, врач машет рукой и говорит: иди, полежи, не морочь мне голову, у тебя скоро менопауза. Но если мужчина приходит с теми же симптомами, вокруг него начинает скакать целое отделение.
Дискриминация в медицине?
Тут нет ничего обидного, просто так человеческое общество сформировалось. Врачи, которыми долгое время были в основном мужчины, смотрели на жалобы и понимали их, только если сами хотя бы раз в жизни испытывали такое, или про это им рассказывали люди, которым они верят. Например, другие врачи — то есть тоже мужчины. Симптомы менопаузы достоверно описали лишь в середине ХХ века, когда появились врачи-женщины. А до этого времени менопауза характеризовалась так: ну, женщины дурят, они всегда, в общем-то, дурили, а чем старше становятся, тем больше дурят.
Фото: Nacho Doce / Reuters
Почему я тут говорю про ковид? Конечно, дело не в женщинах. Просто механизм дискриминации похожий. У нас появилась новая болезнь, пациенты начали описывать новые симптомы, а врачи им говорят: идите к психиатру или отдыхайте побольше. Просто потому так говорят, что у них в рекомендациях, а тем более в учебниках, такие симптомы не прописаны. Новое заставляет задуматься и получает признание только если про это говорят не один-два человека, а много. Либо когда к горстке говорящих присоединится голос кого-то значительного.
Так и здесь — свое состояние после выздоровления от ковида описал английский врач Пол Гарнер, профессор Школы тропической медицины из Ливерпуля. После этого к «выжившим» начали понемногу прислушиваться и наблюдать за ними, оказывать помощь.
Еще месяц назад считалось, что главной проблемой «выживших» будет фиброз легких. Известно что-то об этом?
Эта проблема немного отложена во времени. Пневмония, паттерны матового стекла, области поражения легких — они есть, их никто не отрицает. Но степень фиброза, и есть ли он вообще, может быть выяснена только по прошествии какого-то определенного времени. Допустим, через год.
Сейчас просто нет инструментов, чтобы об этом говорить. По идее, паттерны матового стекла могут со временем уменьшаться, а могут оставаться такими же. Если они уменьшаются, мы это видим на компьютерной томографии (КТ) легких. Но КТ на самом деле не определяет фиброз. Его достоверно может установить только патологоанатом на вскрытии. Есть, конечно, маркеры заболевания. Главный из них — снижение дыхательной активности по результатам спирометрии. С помощью специального прибора измеряют объем выдохнутого воздуха и сравнивают, есть ли прогресс или регресс.
Сейчас врачи осторожно говорят, что после ковида в принципе можно получить не только проблемы с легкими, но и сахарный диабет, инсульт и вообще любое другое хроническое заболевание. Это так?
Да, но это не свойство ковида, а свойство организма человека. Все заболевания усиливают друг друга. Ковид — это катастрофическое событие. Для пожилых людей, например, очень часто катастрофическим событием является перелом шейки бедра. Жила старушка-веселушка, бегала, все у нее нормально. Поскользнулась, сломала шейку бедра, протез поставили. Она, конечно, находилась в постели из-за этого. А потом у нее возникло воспаление легких — просто потому, что лежала. Антибиотиками вылечили. Встала, но как-то плохо, нога болит и немножко пошатывает. Многие пожилые больные с переломом шейки бедра в течение полугода-года погибают независимо от того, что были выполнены все нужные процедуры. Они умирают совершенно по другим причинам, а не из-за осложнений перелома. Потому что организм попал в катастрофу, не может с ней справиться и разлетается на части. Если бедро сломает человек, которому 20 лет, то он, конечно, придет в себя без проблем. У 90-летней женщины таких шансов гораздо меньше.
Ковид сейчас для многих и есть то самое катастрофическое событие. Другие вирусные инфекции тоже могут быть таким триггером. Помните Эболу? Сначала казалось, что это острое заболевание. Если выздоровел, то — как огурец. Но оказалось, что после болезни у пациента много хронических проблем. Выяснилось это не сразу, а как только набралась группа выздоровевших, и за ними стали наблюдать.
С ковидом — все то же самое. Это катастрофическое событие, не надо преуменьшать его значение. Лучшая стратегия борьбы — никогда с ним не встречаться. Лично я этой стратегии придерживаюсь
Он возвращается
Если сейчас зайти на форум переболевших, самая популярная тема там — можно ли повторно заболеть. Очень многие пишут, что через месяц-два после отрицательных тестов снова получили положительный результат. Ошибки диагностики?
Фото: Rebecca Blackwell / AP
Есть такое слово — реактивация. Я раньше никогда его не употребляла, потому что я оптимист и не хочу каркать. Но сегодня этот термин уже вполне легально появляется в серьезных научных статьях по отношению к ковиду. Поэтому воспринимаю этот факт как зеленый свет и для себя.
Существуют вирусы, которые могут сидеть в организме человека всю жизнь. Например, вирус герпеса. В течение средних лет жизни человека он себя или никак не проявляет, или досаждает небольшими высыпаниями. А в пожилом возрасте может разойтись — полспины покрывается сыпью с пузырьками, все болит и прочее. Герпес — это тоже вирус, хоть и не такой, как SARS-CoV-2. Но герпес точно способен реактивироваться в организме. SARS-CoV-2 — это совсем другой вирус, вроде как он в долгоживущих человеческих клетках размножаться не может.
Но есть уже научные работы, в которых показано, что коронавирус может прятаться в макрофагах, а они — клетки подвижные, везде ползают и плавают. Вирус там не размножается, просто прячется в них, и немножко портит, а потом вылезает из них снова и заражает другие клетки. Пока жив макрофаг, может быть жив и вирус
То есть для некоторых ковид станет хронической болезнью?
Хроническая болезнь — понятие растяжимое. В основном термин «хроническая болезнь» подразумевает, что эта болезнь у человека на всю оставшуюся жизнь. Про коронавирус мы пока такого сказать не можем и, надеюсь, никогда не скажем. Но в принципе если процесс длится три месяца, то это тоже уже не острое состояние, а субхроническое, что настораживает. Вирус исчез, а симптомы «застряли». Пока не знаем, как долго SARS-CoV-2 может прятаться в организме человека, но есть нехорошие звоночки.
Для вируса Эболы, который тоже на основе РНК, было показано, что у выздоровевших мужчин вирус сидит в сперме очень долго — до года. И он никак себя не проявляет. Переболевший мужчина, думая, что он совершенно здоров, знакомится с девушкой, и она от него половым способом заражается. Не какой-то хламидомонадой, а Эболой! Собственно, узнали о таких особенностях Эболы благодаря эпидрасследованию.
Фото: Илья Питалев / РИА Новости
В случае ковида носитель может быть заразен?
Непонятно. Если этот вирус сидит и никак себя не проявляет, то, наверное, не заразен. А с другой стороны, если перелить кровь от такого человека-носителя к другому здоровому — наверное, есть опасность. Хотя необработанную кровь сейчас у нас не переливают, так что не волнуйтесь. Есть ли коронавирус в сперме — тоже пока не изучали. Если в случае с Эболой такое происходит, то и здесь не исключено.
О том, как протекает коронавирус, за последнее время удалось что-то новое ученым выяснить?
Сейчас появились интересные гистологические данные от американских патологоанатомов по результатам вскрытия пациентов, болевших ковидом. В их мозге обнаружены большие гипоксические области. Причем они есть даже в том случае, если у пациента ковид протекал с не слишком выраженной симптоматикой. То есть человек погиб не от коронавируса, а по какой-то другой причине, но посмертный ПЦР-анализ показал у него еще и коронавирус. Что такое гипоксия мозга — это состояние после нехватки кислорода. Гипоксия заметно снижает функциональные возможности человека. В зависимости от того, где именно в мозге находятся участки гипоксии, могут наблюдаться разные нарушения — у кого-то походка пострадает, а у кого-то память.
Фото: Hannah McKay / Reuters
Есть данные по гистологии сердца. Ожидали, что в сердечной мышце будут области некроза, который возникает в случае инфаркта. На самом деле по всей сердечной мышце у этих пациентов шли точечные микроизменения, то есть некроз отдельных клеток или групп клеток. Поскольку сердце — это мышца, то и в других мышцах — ног, рук — вполне ожидаемо встретить такие же микроскопические изменения. Более точных данных по другим мышцам нет. Патологоанатомы обычно обращают внимание на те органы, от которых наступает смерть: мозг, сердце, легкие. Редко смотрят почки и что-то еще.
Одной гипоксии мозга было бы достаточно, чтобы объяснить синдром хронической усталости. В синдроме хронической усталости масса других составляющих. Например, какие-то региональные боли непонятные: болит нога, рука и прочее. Возможно, это следствие как раз таких мини-некрозов.
Но все это требует более тщательного изучения. Мне кажется, сейчас должны быть созданы когорты больных. Врачи должны на них обращать внимание, набирать их в контролируемые клинические исследования, брать у них анализы, сопоставлять эти анализы с какими-то описаниями самочувствия, проводить объективную оценку их возможностей. Например, ночная-дневная температура, пройти сто шагов и указать, на каком шаге началась одышка, и прочее.
У вас в Америке созданы постковидные центры, где изучают последствия болезни и работают с выжившими?
Пока нет. В США правительство все активнее проводит линию, что на карантине невозможно сидеть вечно, идите на работу, тем более что смертность снизили и вероятность умереть невелика. Если заболеете — будем лечить. Но от чего лечить, если они уже вроде как выздоровели? Если идет хроническая инвалидизация путем развития хронической усталости или других типов хронизации, то нужно разрабатывать реабилитационные программы, поддерживающее лечение и прочее.
Что в эти программы должно входить?
Например, в России есть очень хорошая постинсультная медикаментозная реабилитация. Это разные сосудорасширяющие препараты, ноотропы и прочее. Мне кажется, постковидная усталость очень напоминает усталость после инсульта, поэтому программы восстановления могут быть схожими.
Неправильное лечение
По поводу многих лекарств для постинсультного восстановления у врачей неоднозначное мнение. Считается, что это препараты с недоказанной эффективностью. Можно ли им доверять?
У меня на это есть своя точка зрения. Конечно, я активнейший сторонник доказательной медицины. Но когда мы говорим о препаратах без доказательной базы, это не значит, что проведены исследования и стало понятно, что препараты не работают. Чаще всего этими препаратами просто никто не занимался нормально.
Фото: Amr Abdallah Dalsh / Reuters
Причин на это несколько. Самая распространенная — препарат изобретен очень давно и вышел за пределы 20-летнего срока патентных прав. Как только это случается, интерес у организаций, которые проводят доказательные исследования, полностью исчезает — просто потому, что изготовить это лекарство теперь может любой. То же самое относится и к витаминам, а также веществам растительного и животного происхождения. Поскольку их создала мать-природа, патентные права на них вообще не распространяются.
Основы доказательной медицины составляют клинические испытания. Люди обычно не понимают, сколько они стоят. Испытание самого простого химически созданного вещества для одной нозологии обходится примерно в два миллиарда долларов и больше. А что такое одна нозология? Допустим, вы испытываете мексидол при ишемическом инсульте передней доли мозга. А чтобы доказать эффективность мексидола при инсульте задней доли мозга, нужно еще два миллиарда долларов. Это очень серьезные суммы. И организация потратит их только в том случае, если будет уверена, что окупит вложения.
Я не говорю, что в советское время были отличные лекарства, но некоторые из них вполне работали. Так почему они исчезли? Вовсе не потому, что утратили эффективность. Их вытеснили препараты не столько более сильные, сколько более дорогие. Просто невыгодно продавать таблетки по три копейки за пачку, и в результате их сняли с производства
Было такое лекарство — верапамил. Очень многие пожилые люди применяли это средство от давления. Но в этом качестве оно не очень специфично. Современные препараты от гипертонии намного точнее и эффективнее.
Однако у верапамила было много других свойств. Например, при постоянном применении он обладает потенцирующей эффективностью практически для любой химиотерапии. Его нельзя использовать как лечение от рака, но если пациент постоянно принимает препарат, потому что лечит им гипертонию, то опухоль растет медленнее. Допустим, если ремиссия длится не пять лет, а восемь — разве это плохо? Вещество имеет способность подрывать мембранный потенциал быстро делящихся клеток, а также подавляет устойчивость опухолевых клеток к химиотерапевтическим препаратам. В научной литературе это все описано, но клинические испытания этого эффекта производить никто не будет. Потому что два миллиарда долларов отбить таблетками по два рубля никак нельзя.
Нельзя препараты разделять на полностью доказательные и полностью не доказанные. Можно делить по уровню доказательности — высокий, средний, низкий. Конечно, я полностью за доказательную медицину. Но зачастую аргументы против медицинских средств «с низкой доказанностью» построены так, что слова «доказательная медицина» в них можно заменить словами «а покажите мне деньги». Нет их? Ну и уходите со своими лекарствами. Речь идет не о национальном здоровье и безопасности, а о прибыли.
То же самое получается и с применением уже одобренных, хорошо зарекомендовавших себя лекарственных средств, но не для тех болезней, по которым они испытаны, а для других, но с теми же механизмами. Механизмов-то патофизиологических у нас — по пальцам пересчитать можно! А лекарств разных — вон сколько! Нестыковочка, но этому есть объяснения. Например, для лечения последствий инфаркта в Японии существует волшебный препарат эдаравон. Он одобрен. И вот этот препарат наконец зарегистрировали в США — и тоже одобрили. Но для бокового амиотрофического склероза (БАС). И это хорошо! Однако инфарктников все же гораздо больше, чем пациентов с БАС, и они этот препарат в жизни не получат. Просто потому, что компания-производитель не потянула зайти на этот огромный рынок, тут нужны гораздо более дорогие испытания. А ведь инфаркт у японцев и американцев вряд ли отличается по своей патофизиологии….
Какая-то безвыходная ситуация вырисовывается. Людям-то что делать?
Учиться читать биологические тексты. Это, конечно, шутка. Мало кто сможет разобраться в этой специфической литературе. Тем не менее печально, что вместе с мутной водой часто выплескивают и рыбку. На самом деле выход есть. И старые, и новые, и «природные» препараты должны быть испытаны с точки зрения доказательной медицины, но не в рамках частных инициатив, а в госпрограмме. Китай, да и Южная Корея тоже, уже десять лет так клинически испытывают все возможные сочетания препаратов из народной медицины и потихоньку отбирают кандидатов для дальнейшей модификации и патентования.
Один из прорывов — байкалеин, безопасный препарат для превенции и лечения рака кишечника в стадии ремиссии, ну и многого другого тоже. По нему уже опубликованы сотни статей. Сделан из шлемника байкальского, а ведь он не зря байкальским называется.
Фото: Денис Абрамов / РИА Новости
Получается, все упирается в деньги?
Еще одна большая проблема — непреодолимо высокие требования к лекарству. Оно должно лечить всех и не вредить никому. Такие препараты очень трудно создать. Это примерно то же самое, если бы мы сейчас запретили клубнику, потому что у некоторых детей на нее аллергия.
Недавно прочитала статью, которая меня просто взбесила. Краткая история вопроса: в Африке огромная проблема с малярией. Лекарств от этого много, но они дорогие, поэтому все благотворительные фонды объединились в поисках решения. И нашли вещество артемизинин. Ну, не то чтобы нашли — скажем так, прочитали о нем в трактатах китайской народной медицины… Оно было выделено из полыни для лечения малярии. С помощью химического процесса его формулу модифицировали и получили дигидроартемизинин. В нем изначальный компонент из той же самой полыни, но слегка улучшен — эффективность выше. Сейчас он продается в Африке и в Азии в таблетках, и очень дешево.
Авторы научной статьи положили таблетки дигидроартемизинина на полку, а спустя полгода исследовали. Выяснилось, что за этот срок таблетка теряет от 2 до 15 процентов активности. И на основании того, что дигидроартемизинин не настолько стабилен, чтобы соответствовать международным фармацевтическим критериям, его потребовали запретить. Ведь по правилам таблетка за год должна терять не более двух процентов активности!
Исследователи беспокоились, что из-за нестабильности препарата пациентам и врачам не угадать, сколько таблеток пить. Может, придется пить, допустим, вместо двух таблеток две с половиной. Заботятся, в общем. А на практике выходит другое: пусть эти люди лучше болеют или даже погибают, ну или пусть сначала накопят денег на «правильные», намного более дорогие таблетки, чем лечатся работающими, но нестабильными.
Такого у нас в медицине и фармацевтике, к сожалению, очень много. Есть и другие неутешительные примеры, когда таблетка давно одобрена и хорошо работает своим активным веществом, но вот производители давно «упростили» процесс производства, и теперь в таблетке есть ядовитые примеси, например, с канцерогенным действием. Примеры — отзыв некоторых препаратов ранитидина в США и метформина в Польше. Так что не везде все гладко работает, к сожалению.
Как вы думаете, ковид может сподвигнуть систему на пересмотр всех этих подходов?
Надежда есть, но маленькая. Фармацевтический бизнес с большим трудом перестраивается.
Правда, я могу привести положительный пример про вакцины. Почему у нас нет хороших вакцин от гриппа, а имеющиеся защищают на 25-30 процентов? Просто потому, что вакцина от гриппа — старая, первого поколения. Хотя давно уже есть технологии, позволяющие сделать вакцину и второго, и третьего поколения. Эти более эффективные препараты, для которых не требуются адъюванты (усилители — прим. «Ленты.ру»), создаются какими-то маленькими компаниями, которые развивают новые технологии. В научной литературе полно вакцин новых поколений, которые спасают от всего. Можно даже в растениях вакцины делать. Съел банан — и провакцинировался. Я не шучу. Только такие технологии вообще никогда не испытываются, хоть они и созданы. Почему? В том числе потому, что у нас есть гиганты индустрии, производящие давно уже обкатанные вакцины и зарабатывающие на этом миллиарды. И конкуренты на этом рынке им не нужны.
И вот сейчас, благодаря ковиду, все эти новые вакцины получили возможность выйти на рынок. Речь идет о технологии мРНК-вакцин. Их разрабатывают сейчас в США, Европе, Китае, России. Препараты еще полностью не испытаны, но опубликованные результаты — очень обнадеживающие. Титры нейтрализующих антител, которые образуются у добровольцев-испытателей, в десятки раз больше, чем титры антител, полученные после натуральной инфекции. То есть по вакцинам у нас уже пошли серьезные сдвиги. Глядишь, и по лекарственным препаратам что-то будет меняться.