Было странно что когда мы зашли в комнату все молчали
Знаки препинания в сложноподчиненном предложении с разными видами связи
Расставьте все знаки препинания: укажите цифру(-ы), на месте которой(-ых) в предложении должна(-ы) стоять запятая(-ые).
1. На пресс-конференции по итогам чемпионата (1) спортсмен признался (2) что (3) если бы он не победил (4) то свою спортивную карьеру считал бы завершённой.
2. Зрители с большим волнением следили за происходящим (1) и (2) хотя по лицу и интонациям самого молодого участника дебатов нельзя было прочитать ожидание предстоящего торжества (3) понимали (4) что именно он одержит сегодня уверенную победу.
3. Охотники пробирались вдоль берега (1) и (2) хотя солнце уже село (3) и влажный туман спустился на реку (4) никто из них не собирался располагаться на ночлег.
4. В тот же день поздно вечером (1) северный горизонт против обыкновения очистился от тумана и туч (2) и (3) когда солнце спустилось почти до горизонта (4) на алом фоне неба можно было различить отдалённую мелкозубчатую цепь.
5. Выдающийся русский историк Василий Осипович Ключевский остроумно заметил в одной из своих дневниковых записей (1) что (2) хотя и говорят (3) что история никого и ничему не научила (4) жизнь ещё больше мстит тому (5) кто совсем не знает истории.
6. Любовь делает человека честнее и строже в соблюдении нравственных устоев жизни (1) и (2) если мы сумели открыть в себе способность любить (3) можно считать (4) что мы нашли подлинное счастье жизни.
7. Приближался рассвет (1) и (2) хотя предутренний туман совсем скрыл очертания берега (3) которые до этого прорисовывались в свете восходящего солнца (4) моряки стали выбирать якоря и на вёслах двигаться к берегу.
9. Хозяйка уже много раз выглядывала в окно (1) чтобы скорее увидеть долгожданных гостей (2) и (3) когда вдалеке послышался звук приближающегося автомобиля (4) она выбежала на крыльцо.
10. Докладчик подошёл к кафедре (1) и (2) когда шум в зале затих (3) и установилась абсолютная тишина (4) начал своё выступление.
12. Нашим современникам трудно представить (1) что несколько столетий вплоть до конца XVIII века Кремль оставался в каком-то смысле обычным районом города (2)и (3) хотя и служил резиденцией правящего дома и высшего церковного иерарха (4) люди проживали на территории Кремля и участвовали в исторических событиях русского Средневековья.
13. Исследователи письменности индейцев племени майя вскоре поняли (1) что индейские иероглифы не могли быть буквами (2) поскольку их слишком много(3) и (4) хотя индейцев майя к XX веку уцелело немало (5) среди них не осталось никого (6) кто знал бы древнюю письменность и мог бы помочь учёным.
14. Коренные народы Южной Америки в XI—XVI веках придумали узелковое письмо «кипу» (1) смысл которого зависел от типа и числа узелков (2) и (3) хотя узелковый метод письменности в том или ином виде был в ходу в разных уголках Земли (4) его принято считать изобретением инков.
15. Долгое время в сельских избах печи клали без труб (1) чтобы лучше сохранялось тепло (2) и (3) хотя топили печь хорошо высушенными «бездымными» поленьями (4) дыма в горнице хватало (5) оттого избы назывались чёрными, или курными.
17. В нужный момент громовой голос прораба способен был перекрыть шум любого компрессора (1) и (2) когда этот сильный человек шёл по строительной площадке (3) казалось (4) что стальные балки сами по себе раздвигаются в стороны.
19. Благодаря земному притяжению каждое тело (1) вблизи поверхности земли обладает пропорциональным его массе весом (2) поэтому (3) если мы роняем какой-то предмет (4) он падает.
20. Художник спал так мало (1) что все удивлялись (2) и (3) если он нечаянно засыпал днём на полтора часа (4) то уже потом не спал всю ночь.
21. Утром пригрело солнце (1) а (2) когда (3) ночной туман превратился в лёгкую дымку (4) и растаял у подножия гор (5) то вдали проявились их величественные силуэты.
22. В деревенском доме было тихо (1) и (2) если бы не слабый свет в окошке (3) можно было подумать (4) что там уже все спят.
24. Солдат расположился на ночлег вблизи муравейника (1) и (2) поэтому (3) пока он спал (4) под одежду забрались муравьи (5) ему пришлось всё утро от них избавляться.
25. История Новгорода долгое время изучалась только по письменным источникам (1) среди которых были обширные летописные своды и житийная литература (2) и (3) хотя этот древнерусский город сохранил огромное число памятников зодчества и монументальной живописи (4) до рубежа XIX–XX веков их исследовали только искусствоведы вне контекста общего исторического течения.
26. Человечество одолело путь от примитивных деревянных и каменных орудий до компьютеров и космических кораблей (1) однако на этом пути человеку не менее пятисот тысяч лет сопутствует древесина (2) и (3) хотя со временем значение этого материала для развития цивилизации стало снижаться (4) он и сегодня может в немалой степени содействовать прогрессу.
27. Попытки расшифровать клинописный текст на Фестском диске с его значками (1) которые характерны для египетских иероглифов (2) не приводили ни к какому осмысленному результату (3) и (4) хотя рисунок значков и напоминает иероглифы (5) даже опытные египтологи оказались не в состоянии их понять.
29. Книги (1) которые рассказывают о жизни и судьбе человека (2) позволяют нам составить довольно полное представление об этом человеке (3) но (4) как бы ни был хорош словесный портрет (5) он не в силах заменить портрета живописного.
30. Если новое слово или новое значение слова прижилось (1) то это означает (2) что в культуре и в нашем сознании появился новый смысл (3) для которого недоставало словесной оболочки (4) и (5) что такое слово языку нужно.
31. Об этом удивительном городе говорят (1) что (2) если вы хоть раз в нём побывали (3) то непременно ещё раз захочет полюбоваться старинными фасадами его величественных зданий (4) которые так много рассказывают нам о его древней истории.
32. Рассказывают (1) что (2) когда В.А. Тропинин пришёл в московскую квартиру Соболевского (3) чтобы сделать первый набросок портрета А.С. Пушкина (4) поэт играл на полу с щенятами.
33. Нельзя не любить этот удивительный край (1) потому что он прекрасен (2) и (3) хотя вся прелесть его раскрывается сразу (4) каждый со временем начинает до боли в сердце дорожить этой тихой землёй под неярким небом.
34. Зритель в театре Чехова проходит нелёгкое нравственное испытание (1) в которое он так или иначе вовлекается ещё во время спектакля (2) и (3) когда этот зритель выходит из зала (4) он ещё долго продолжает обдумывать происходившее на сцене.
35. Всем нужны книги (1) но (2) когда люди приходят в библиотеку (3) нередко они теряются в книжном океане и начинают со сложного (4) потому что не имеют представления о простом.
36. Каждое писательское выступление углубляет наше представление об авторе (1) и (2) если мы имеем дело с большим художником и яркой индивидуальностью (3) для нас интересно и значительно каждое событие в его жизни (4) так как всё это дополняет образ писателя.
37. Меняются времена и условия жизни (1) но (2) если о человеке есть кому позаботиться (3) когда ему плохо (4) есть кому за него радоваться (5) когда происходит что-то хорошее (6) он не вырастет несчастным и жестоким.
38. Рябина неплохо растёт на любых почвах и плодоносит даже при довольно близких грунтовых водах (1) где обычно выпревают яблони и другие плодовые культуры (2) однако (3) если земля плодороднее (4) то урожай богаче (5) а ягоды крупнее и вкуснее.
39. Владислав долго не хотел будить сестру (1) которая до полуночи готовилась к предстоящему экзамену (2) и (3) когда всё-таки решился (4) она уже сама открыла глаза.
40. По целым дням братья (1) пропадали где-то с мальчишками –ровесниками (2) а (3) когда созрели фрукты (4) то их можно было застать дома только рано утром или ночью.
41. Геолог долго напряжённо вглядывался в карту местности (1) а (2) когда наконец понял (3) где находится экспедиция (4) то с размаху ударил себя ребром ладони по колену и широко улыбнулся.
42. Митроша подмигнул товарищам (1) и (2) в то время как соперники безуспешно пытались забросить мяч в корзину (3) вдруг в одном молниеносном прыжке перехватил его (4) чтобы передать нападающему своей команды.
43. Волейболисты юношеской сборной вышли на поле (1) и (2) хотя команда впервые играла в таком составе (3) показали игру (4) которую спортивные комментаторы единодушно признали высококлассной.
44. У меня кружилась голова от обилия и густоты красок на полотнах старых мастеров (1) и (2) чтобы отдохнуть (3) я уходил в зал (4) где была выставлена скульптура.
45. Внезапно испортилась погода (1) и (2) хотя до дождя дело не дошло (3) солнце посреди дня померкло (4) и тогда нарядный глянец Южного берега замутился.
46. В Эрмитаже более трёх миллионов экспонатов (1) и (2) чтобы остановиться у каждого из них хотя бы на минуту (3) потребуются годы (4) поэтому посетители выбирают что-то любимое.
47. Мальчик тихонько зашёл в комнату (1) и (2) когда дети уже расселись за столом и разложили лото (3) тоненьким голоском (4) попросил принять его в игру.
48. Чтобы сэкономить электроэнергию (1) мы лишь изредка позволяли себе слушать концерты из Москвы (2) но (3) когда это случалось (4) мы ощущали нашу столицу совсем рядом с нами (5) потому что передача принималась абсолютно ясно и без помех.
49. Собаки любят поскрести дощатый пол лапами (1) и (2) если коготь случайно застрянет в щели между досками (3) животное может получить серьёзную травму (4) которая потребует обращения к ветеринару.
50. Мышцы выполняют множество наиважнейших функций (1) и (2) если некоторые из них не справляются с функциями (3) которые на них возложены (4) страдает весь организм.
Было странно что когда мы зашли в комнату все молчали
1.Такое утверждение является неверным:
Б) придаточное предложение всегда стоит после главного.
2. СПП с придаточным определительным:
А) Главное (КАКОЕ?), что тревожило императрицу, было крестьянское восстание
Б) Машина неслась со скоростью (КАКОЙ?), какую позволял двигатель.
В) В башне (КАКОЙ?), где горела свеча, наверняка кто-то был.
3. В главном предложении СПП есть указательные слова:
А) Иногда земля ТАК пересыхала, что лопалась трещинами.
4. СПП с придаточным изъяснительным:
В) Слышала ты (ЧТО?), как полнится воздух жалобой моря?
5. СПП с придаточным времени:
В) (КОГДА?) Чуть закрою глаза, вижу мастера, склонившегося над рабочим столом.
Г) Лишь тогда удается дожить до седин, (КОГДА?) когда избегаешь ненужного риска
6. СПП с придаточным следствия:
Б) Погода была прекрасная, так что можно было трогаться в путь
Г) Взгляд был достаточно выразителен, так что я понял все и объяснений не требовал.
7. В таких предложениях придаточное связано с главным с помощью союзного слова:
А) Он старался понять (ЧТО?), откуда идет этот странный звук.
Б) Я вспоминаю то время (КАКОЕ?), когда ходил с друзьями в поход.
В) То (КАКОЕ?), что привито в детстве, остается с вами навсегда.
8. Вид придаточного предложения:
ОПРЕДЕЛИТЕЛЬНОЕ.
Было такое странное впечатление (КАКОЕ?), будто я ненароком очутился на чужой планете.
9. Вид придаточного предложения:
ИЗЪЯСНИТЕЛЬНОЕ.
Утром я спустился вниз посмотреть (ЧТО?), нет ли письма для меня.
10. Грамматические основы (выделены) + схема:
[По светлому пятну (КАКОМУ?), (что двигалось(═) по ту сторону туч), можно было проследить(═) за движением солнца].
[ х, (с.с. ═ ), ═ ].
**с.с. – союзное слово.
Было странно что когда мы зашли в комнату все молчали
Среди книг, которые оказали значительное влияние на духовное развитие нашего народа, одно из первых мест занимает трилогия Максима Горького «Детство», «В людях» и «Мои университеты». Почти каждого человека со школьных лет сопровождает волнующая история детства Алеши Пешкова, мальчика, прошедшего через столько испытаний, образ его бабушки — один из самых возвышенных женских образов русской литературы.
На каждое поколение по-разному действовали повести Горького, — в них черпали и знание народной жизни, и ненависть к мещанству, к непосильной тяжести рабочего труда и угнетению, и силы протеста против покорности; в этих повестях видели призыв к творческой активности, к самообразованию, к учению, пример того, как, несмотря на нищету и бесправие, человек может пробиться к культуре. Они служили источником веры в силы народные, примером нравственной стойкости.
Повести «Детство» и «В людях» написаны Горьким в 1913–1914 годах и с тех пор вошли в мировую классику автобиографического жанра вместе с такими шедеврами русской литературы, как «Былое и думы» А. Герцена и «Детство», «Отрочество», «Юность» Л. Толстого. Позднее, в 1923 году, были написаны «Мои университеты», и таким образом сложилась законченная, по толстовскому примеру, трилогия.
Если у Толстого история героя — это прежде всего история его исканий, его требований к себе, биография аналитическая, то горьковская трилогия насыщена действием, она автобиографична, она жизнеописание, она состоит из поступков и событий. В то же время это не только описание частной жизни, не история отдельной личности, это именно повести, произведения, имеющие художественную силу обобщения. Их материал при всей точности фактов, событий отобран не по законам памяти и знаний взрослого человека, а по законам писательского таланта. Он создает галерею типов дореволюционной России, образы, живущие независимо от биографии героя.
Трилогия воссоздает огромную панораму жизни рабочей России конца девятнадцатого века. Воссоздает с размахом, с неумолимым реализмом, требующим от писателя не только честности, но подчас художественной смелости.
Одна за другой обступают нас судьбы людей разных сословий, разных профессий — красильщики, иконописцы, приказчики, купцы, прачки, кочегары, матросы, проститутки… Их десятки, нет, наверное, сотни людей, и каждый неповторим, у каждого не только своя история, но и свое понимание жизни, свои противоречия, своя мудрость, западающая в душу мальчика, а затем подростка. Впечатление густонаселенности усиливается еще и яркостью каждого персонажа, они все отдельные, все личности значительные, сильные, бунтари, блаженные, чудаковатые, а если, допустим, и не сильные, то все равно у большинства из них есть что-то особенное, своя загадка, своя идея, свои отношения с богом, с деньгами, с любовью, с книгами… И все это не сочинено и даже не увидено. Это найдено в жизни. Алеша Пешков постоянно, пытливо ищет ответа на вечные вопросы жизни. Ему интересен каждый человек, хочется понять, почему так, а не иначе живут люди. В этом особенность его характера. Он не наблюдатель, не собиратель, он герой деятельный, ищущий. Ответы этих людей — противоречивые, парадоксальные, переливающиеся неожиданным смыслом — плотно насыщают трилогию философской мыслью. В повестях не утихает полемика. Сами того не подозревая, все эти люди полемизируют, высказывания их сталкиваются, сшибаются непримиримо.
«В детстве, — писал Горький, — я представляю сам себя ульем, куда разные простые, серые люди сносили, как пчелы, мед своих знаний и дум о жизни, щедро обогащая душу мою кто чем мог. Часто мед этот бывал грязен и горек, но всякое знание — все-таки мед».
Многое в жизни Алеши Пешкова сделали книги. Они помогали познать огромность мира, красоту его и разнообразие. Книги не вообще, а книги конкретные. Алеша рассказывает, что именно ему нравилось, что и как он понимал. Он жадно читал все, что попадалось — бульварщину, книги авторов второстепенных, случайных, ныне забытых, вперемешку с классиками: романы Салиаса, Вашкова, Эмара, Ксавье де-Монтепэна, стихи Граве, Стружкина, «Предание о том, как солдат спас Петра Великого», «Песни» Беранже, сказки Пушкина, «Тайны Петербурга», романы Дюма… (Из текста горьковской трилогии можно составить длинные списки прочитанных им книг, с его аннотациями-оценками и провести интереснейшие исследования о круге чтения Алеши Пешкова.)
Он сам учится отличать хорошую книгу от плохой. Ему надо дважды перечесть «Предание», чтобы понять, что книга эта слабая. Интересно следить, как формируется, оттачивается вкус мальчика. В беспорядочном его чтении было свое преимущество — оно тренировало ум; он учился ориентироваться в книжном море, он был свободен от школьных авторитетов. Так он самостоятельно понял, почувствовал гений Пушкина: «Пушкин до того удивил меня простотой и музыкой стиха, что долгое время проза казалась мне неестественной и читать ее было неловко». Надо, впрочем, заметить, что эстетическое восприятие Алеши было подготовлено в значительной мере незаурядным поэтическим даром его бабушки. С детских лет слушая ее песни и сказки, он остро чувствовал игру самоцветным словом, любование красотой, богатством родного языка.
Любимые свои книги Алеша пересказывал кому угодно — денщикам, матросам, приказчикам, читал вслух, и люди жадно слушали его, иногда ругались, высмеивали, но зато и вздыхали и восхищались…
А он взахлеб читал и читал: Аксакова, Бальзака, Соллогуба, Буагобэ, Тютчева, Гонкура… Книги очищали душу, придавали уверенность: он не один, на земле не пропадет. Он сравнивал жизнь с книгами и понимал, что «черный народ» в Париже не таков, как в Казани, держится смелее, независимее, не молится богу так яростно. Но он начинает и критически оценивать выдуманность книжных отношений героев, отделять великие произведения от посредственных.
Ракамболь учил его быть стойким, герои Дюма внушали желание отдать себя какому-то важному делу. Он передает свои впечатления о Тургеневе, Вальтере Скотте. «Бурса» Помяловского похожа на жизнь иконописной мастерской: «Мне так хорошо знакомо отчаянье скуки, перекипающее в жестокое озорство». Или: «Диккенс остался для меня писателем, перед которым я почтительно преклоняюсь, — этот человек изумительно постиг труднейшее искусство любви к людям».
Трудно назвать другие произведения, в которых вот так же подробно описывались бы книги, впечатление от них, их влияние на жизнь человека.
Машенька (14 стр.)
Когда поезд тронулся, он вошел в отделение, и там было темно, оттого что в пустом вагоне кондуктор не счел нужным зажечь огарки в фонарях. Он лег навзничь на полосатый тюфяк лавки и в пройму дверцы видел, как за коридорным окном поднимаются тонкие провода среди дыма горящего торфа и смуглого золота заката. Было странно и жутковато нестись в этом пустом, тряском вагоне между серых потоков дыма, и странные мысли приходили в голову, словно все это уже было когда-то, – так вот лежал, подперев руками затылок, в сквозной грохочущей тьме, и так вот мимо окон, шумно и широко, проплывал дымный закат.
Больше он не видался с Машенькой.
Шум подкатил, хлынул, бледное облако заволокло окно, стакан задребезжал на рукомойнике. Поезд прошел, и теперь в окне снова раскинулась веерная пустыня рельс. Нежен и туманен Берлин, в апреле, под вечер.
В этот четверг, в сумерки, когда всего глуше гул поездов, к Ганину зашла, ужасно волнуясь, Клара – передать ему Людмилины слова: «Скажи ему так, – бормотала Людмила, когда от нее уходила подруга. – Так скажи: что я не из тех женщин, которых бросают. Я сама умею бросать. Скажи ему, что я от него ничего не требую, не хочу, но считаю свинством, что он не ответил на мое письмо. Я хотела проститься с ним по-дружески, предложить ему, что пускай любви не будет, но пускай останутся самые простые дружеские отношения, а он не потрудился даже позвонить. Передай ему, Клара, что я ему желаю всякого счастья с его немочкой и знаю, что он не так скоро забудет меня».
– Откуда взялась немочка? – поморщился Ганин, когда Клара, не глядя на него, быстрым, тихим голосом передала ему все это. – И вообще, почему она вмешивает вас в это дело. Очень все это скучно.
– Знаете что, Лев Глебович, – вдруг воскликнула Клара, окатив его своим влажным взглядом, – вы просто очень недобрый… Людмила о вас думает только хорошее, идеализирует вас, но если бы она все про вас знала…
Ганин с добродушным удивленьем глядел на нее. Она смутилась, испугалась, опустила опять глаза.
– Я только передаю вам, потому что она сама просила, – тихо сказала Клара.
– Мне нужно уезжать, – после молчанья спокойно заговорил Ганин. – Эта комната, эти поезда, стряпня Эрики – надоели мне. К тому же деньги мои кончаются, скоро придется опять работать. Я думаю в субботу покинуть Берлин навсегда, махнуть на юг земли, в какой-нибудь порт…
Он задумался, сжимая и разжимая руку.
– Впрочем, я ничего не знаю… Есть одно обстоятельство… Вы бы очень удивились, если бы узнали, что я задумал… У меня удивительный, неслыханный план. Если он выйдет, то уже послезавтра меня в этом городе не будет.
«Какой он, право, странный», – думала Клара, с тем щемящим чувством одиночества, которое всегда овладевает нами, когда человек, нам дорогой, предается мечте, в которой нам нет места.
Зеркально-черные зрачки Ганина расширились, нежные, частые ресницы придавали что-то пушистое, теплое его глазам, и спокойная улыбка задумчивости чуть приподымала его верхнюю губу, из-под которой белой полоской блестели ровные зубы. Темные, густые брови, напоминавшие Кларе обрезки дорогого меха, то сходились, то расступались, и на чистом лбу появлялись и исчезали мягкие морщинки. Заметив, что Клара глядит на него, он перемигнул ресницами, провел рукой по лицу и вспомнил, что хотел ей сказать:
– Да. Я уезжаю, и все прекратится. Вы так просто ей и скажите: Ганин, мол, уезжает и просит не поминать его лихом. Вот и все.
В пятницу утром танцовщики разослали остальным четырем жильцам такую записку:
1. Господин Ганин нас покидает.
2. Господин Подтягин покидать собирается.
3. К господину Алферову завтра приезжает жена.
4. М-lle Кларе исполняется двадцать шесть лет.
и 5. Нижеподписавшиеся получили в сем городе ангажемент – ввиду всего этого устраивается сегодня в десять часов пополудни в номере шестого апреля – празднество.
– Гостеприимные юноши, – усмехнулся Подтягин, выходя из дома вместе с Ганиным, который взялся сопровождать его в полицию. – Куда это вы едете, Левушка? Далеко загнете? Да… Вы – вольная птица. Вот меня в юности мучило желанье путешествовать, пожирать свет Божий. Осуществилось, нечего сказать…
Он поежился от свежего весеннего ветра, поднял воротник пальто, темно-серого, чистого, с большущими костяными пуговицами. Он еще чувствовал в ногах сосущую слабость, оставшуюся после припадка, но сегодня ему было как-то легко, весело от мысли, что теперь-то уж наверное кончится возня с паспортом и он получит возможность хоть завтра уехать в Париж.
Громадное, багровое здание центрального полицейского управления выходило сразу на четыре улицы; оно было построено в грозном, но очень дурном готическом стиле, с тусклыми окнами, с очень интересным двором, через который нельзя было проходить, и с бесстрастным полицейским у главного портала. Стрелка на стене указывала через улицу на мастерскую фотографа, где в двадцать минут можно было получить свое жалкое изображение: полдюжины одинаковых физиономий, из которых одна наклеивалась на желтый лист паспорта, еще одна поступала в полицейский архив, а остальные, вероятно, расходились по частным коллекциям чиновников.
Подтягин и Ганин вошли в широкий серый коридор. У двери паспортного отделенья стоял столик, и седой, в усах, чиновник выдавал билетики с номерами, изредка, как школьный учитель, поглядывая через очки на небольшую разноплеменную толпу.
– Вам надо стать в очередь и взять номер, – сказал Ганин.
– Этого-то я и не делал, – шепотом ответил старый поэт. – Прямо проходил в дверь…
Получив через несколько минут билетик, он обрадовался, стал еще больше похож на толстую морскую свинку.
В голой комнате, где за низкой перегородкой, в душной волне солнца, сидели за своими столами чиновники, опять была толпа, которая, казалось, только затем и пришла, чтобы во все глаза смотреть на то, как эти угрюмые господа пишут.
Ганин протиснулся вперед, таща за рукав Подтягина, который доверчиво посапывал.
– Ну теперь айда в консульство, – радостно крякнул Подтягин, когда они вышли из грозного на вид, но в общем скучноватого заведения. – Теперь – дело в шляпе. Как это вы, Лев Глебович дорогой, так покойно с ними говорили? А я-то в прошлые разы как мучился… Давайте-ка на имперьял влезем. Какое, однако, счастье. Я даже, знаете, вспотел.
Он первый вскарабкался по винтовой лесенке, кондуктор сверху бабахнул ладонью о железный борт, автобус тронулся. Мимо поплыли дома, вывески, солнце в витринах.
– Ну конечно, поставят, – сказал Ганин. – Ведь вам сообщили, что есть разрешение.
– Пожалуй, завтра уеду, – посмеивался Подтягин. – Поедем вместе, Левушка. Хорошо будет в Париже. Нет, да вы только посмотрите, какая мордомерия у меня.
– А у меня целых два паспорта, – сказал с улыбкой Ганин. – Один русский, настоящий, только очень старый, а другой польский, подложный. По нему-то и живу.
Подтягин, платя кондуктору, положил свой желтый листок на сиденье, рядом с собой, выбрал из нескольких монет на ладони сорок пфеннигов, вскинул глаза на кондуктора:
Потом бочком глянул на Ганина:
– Что это вы говорите, Лев Глебович. Подложный?
– Именно. Меня, правда, зовут Лев, но фамилия вовсе не Ганин.
– Как же это так, голубчик, – удивленно таращил глаза Подтягин и вдруг схватился за шляпу – дул сильный ветер.
– Так. Были дела, – задумчиво проговорил Ганин. – Года три тому назад. Партизанский отряд. В Польше. И так далее. Я когда-то думал: проберусь в Петербург, подниму восстание… А теперь как-то забавно и удобно с этим паспортом.
Подтягин вдруг отвел глаза, мрачно сказал:
– Мне, Левушка, сегодня Петербург снился. Иду по Невскому, знаю, что Невский, хотя ничего похожего. Дома – косыми углами, сплошная футуристика, а небо черное, хотя знаю, что день. И прохожие косятся на меня. Потом переходит улицу человек и целится мне в голову. Я часто это вижу. Страшно, – ох, страшно, – что когда нам снится Россия, мы видим не ее прелесть, которую помним наяву, а что-то чудовищное. Такие, знаете, сны, когда небо валится и пахнет концом мира.
– Нет, – сказал Ганин, – мне снится только прелесть. Тот же лес, та же усадьба. Только иногда бывает как-то пустовато, незнакомые просеки. Но это ничего. Нам тут вылезать, Антон Сергеевич.