Бурунов о чем думаешь
Сергей Бурунов: «Сейчас мне стало легче — и в отношениях с миром, и с женщинами»
«Мне хотелось любви, и я любил, и открывался, но затем снова было очень больно. И, как сказал один мой друг летчик, жизнь понаставила фильтров. То есть да, теперь у меня страхи. Страх любви в том числе, который не пропускает чувства», — рассказывает актер.
— Я окончил Щукинское училище в 25 лет. И обнаружил, что никому не нужен. Обычно ведь художественный руководитель курса договаривается с руководителями театров, чтобы устроить своим студентам просмотры. У нас ничего этого не было. Наш руководитель Марина Александровна Пантелеева начиная с 3-го курса у нас почти не появлялась — болела. Нами занимались другие педагоги. Мы играли спектакли, веселились. Съездили на фестиваль в Ярославль, а в апреле — в Брно. Как раз в апреле «Щепка», ГИТИС, МХАТ и ВГИК уже показались, и всех, кого могли, в театры набрали. Мы, конечно, тоже делали попытки показываться, но нигде не были нужны. Зато мы весело проводили время: пели, танцевали, гуляли. Один раз после какой-то вечеринки меня разбудил отец, сорвав с меня одеяло. Я его даже не узнал, надо мной склонилось лицо Люцифера. Он сказал: «Мне все равно где, хоть котенком у Куклачева, но иди работать». Он был прав: дело к зиме двигалось, а я не пришей ни к чему кувшинчик. Однажды где-то на Маяковской я употреблял напиток с товарищем, и меня увидела Марина Владимировна Бакина, преподавательница в театральной студии. Она спросила: «А что ты, дитя, делаешь?» — «Ничего». — «Ну-ка, завтра в десять утра на Белорусскую, в студию». На следующий день она посадила меня к микрофону рядом с собой, дала текст. Это был закадровый перевод, не дубляж, то есть у тебя идет картинка, звук, и ты должен с листа читать текст по тайм-коду и уложиться. Если ошибаешься, то стоп запись, перематываем… Или стоп, если страничка зашуршала. Мне стали деньги платить, смешные какие-то, но деньги…
— Неужели не хотелось самому быть номером один, сниматься, а не озвучивать?
— Я так влюбился в дубляж, так втянулся, что мне хотелось достичь уровня Владимира Кенигсона с Луи де Фюнесом. Ему де Фюнес написал благодарственное письмо: «Я не бедный человек, но вы обогатили меня». И еще там говорилось, что озвучены персонажи на русском лучше, чем он их сыграл на французском. И я думал: «Вот как, как этого добиться?!» Насчет же того, чтобы быть номером один… Конечно, у меня где-то этот червяк сидел и точил: «Ну что, так всю жизнь и просидишь в дубляже?» Но, знаете, у меня была очень низкая самооценка. Мне бабушка говорила: «Учись на тройки». А мама… Не дай бог мне в жизни что-то поменять — все, начинались сердечные капли и поиск поддержки у отца: «Саша, Саша, ты слышал, что он хочет? Не дай бог!»
— Если так, то как же вас вообще в театральный отпустили? Ваши родители не из артистической среды, для них ваш выбор должен был казаться экзотическим…
— Мама много лет работала на Полянке, в Детской городской клинической больнице в хирургии. Детей привозили из-под поездов, дети падали с балконов, из лифтов. Страшное отделение… А отец по специальности электрик, метростроевец, одно время служил в военизированном горноспасательном отряде, который извлекает людей из-под завалов после землетрясений, ездил в Спитак и Ленинакан в 80-е. Мне они говорили: «Куда ты со своим лицом в артисты?», «Ты сначала нормальную профессию получи, а потом будешь ногами дрыгать». Отец поддерживал совсем другое мое увлечение — самолетами. Сколько же моделей я в детстве склеил! Они до сих пор где-то на чердаке у отца. Опасно туда подниматься, потому что Александр Анатольевич за век собрал все, что не нужно. Ступишь ногой — а оно как рухнет вниз!
А когда-то в этом доме жили мои дедушка и бабушка, и я проводил у них много времени. Рядом там Домодедово. Лето, ты лежишь на голубятне и смотришь, как самолеты хвост в хвост идут друг за другом на посадку. Я был одержим мечтой стать летчиком. Военным летчиком. Собрался поступать в Качинское высшее военное училище в Волгограде. Знакомые родителей крутили у виска и говорили: «Мальчик идиот, нужно проверить. Все едут в Москву, а он из Москвы». Но я был непоколебим, потому что видел в Кубинке «кобру» Пугачева и сказал: следующим буду я. «Кобра» — это динамическое торможение, фигура высшего пилотажа, которую исполнил летчик-испытатель Виктор Пугачев. В мечтах я видел себя в воздухе, а после приземления все мне аплодировали. Но не тут-то было. В Уставе Вооруженных сил Российской Федерации написано, что солдат, он же курсант, должен стойко и мужественно переносить тяготы и лишения военной службы. И они начались с первого же моего шага на территорию Качинского высшего военного авиационного училища. В первый же день мне объяснили, как нужно Родину любить.
— У вас до этого был только КВН, где вы пародировали сослуживцев и офицеров. А театральный институт требует подготовки.
— Во времена съемок в «Большой разнице» видела о вас небольшой студенческий фильм. До сих пор помню кадры, как вы приезжаете к родителям под Домодедово, приходите в старый маленький деревянный домик, как вы идете с ведрами за водой к уличной колонке. Совсем не парадная жизнь. Тогда вы уже были известным человеком. За кадром я слышу мамин голос, она рада вашему приезду, разговаривает с вами. Но ее не видно. Мама тогда, судя по дате съемки, уже умирала…
— Все так. У нее был рак. Конечно, я матери помогал, как мог, хотел даже бросить съемки. Но она мне сказала: «Снимайся в «Большой разнице». Ей программа нравилась. И к тому же я должен был зарабатывать на врачей, на лекарства, потому что отец ушел с работы, чтобы находиться с ней круглосуточно. Полгода она мучительно умирала на моих глазах. После ее смерти я несколько лет не мог прийти в себя. Как потом мне объяснил психолог — затяжная посттравматическая депрессия. Какие бы отношения ни были с мамой, нельзя быть готовым к ее смерти. Особенно к такой страшной. Она ведь умерла в муках и не от старости. После похорон я прилетел в Минск на съемки — тяжелые, физически выматывающие. Это меня спасло. Конечно, накрывало страшно, когда я оставался один в комнате, там и слезы, и сопли — все случалось. Мучила мысль, что можно было мать спасти. Все началось из-за ее желчнокаменной болезни. Воспаление маме сняли и сказали удалить желчный, потому что там мешок камней. Но ни я, ни отец не смогли заставить маму сделать операцию. Эти советские люди такие упрямые… А второй рецидив был уже фатальным. Начался рак поджелудочной железы, а это приговор. Мама все про себя понимала. После ее смерти меня сжирало чувство вины.
— Вы с этим справились?
— Не сразу. Чтобы подуспокоиться, понадобилось десять лет. Я же тогда не знал, что можно обратиться, например, в фонд Константина Юрьевича Хабенского или Чулпан Хаматовой. У Константина Юрьевича есть горячая линия, где помогают людям, потерявшим своих близких. Помощь профессиональных психологов в такие моменты, конечно, необходима.
— У нас многие мужчины вообще стесняются идти к психологу.
— Скажите, это поэтому вы теперь боитесь любви?
— Как-то вы сказали, что в сердце у вас пепелище…
— Ну, пепелище в сердце по молодости было. Я был романтичен и очаровывался людьми. Наделял человека прекрасными качествами, ставил на пьедестал, а потом разочаровывался сильно. Мне хотелось любви, и я любил, и открывался, но затем снова было очень больно. И, как сказал один мой друг летчик, жизнь понаставила фильтров. То есть да, теперь у меня страхи. Страх любви в том числе, который не пропускает чувства. Защитная реакция организма.
— Пока нет. В середине пути я немножко по-другому смотрю на это. Мне важно, чтобы было с кем помолчать…
— Правда ли, что артисты за успех платят здоровьем и личным счастьем?
— Да. Наша профессия многое дает. Но забирает втрое больше. А я все отдавал профессии, семьи не было. «Большая разница» забрала все, эта карусель крутилась безостановочно пять лет. У меня не было никакой другой жизни, я находился там почти круглосуточно.
— Так как вы все-таки попали на «Большую разницу»? Мы с вами остановились на том, что вы работали в театре и на дубляже…
— Ну еще снимался в каких-то странных эпизодах, в бессмысленных сериалах. И потом меня пригласили на очередной кастинг. Спросили, умею ли я пародировать. Я показал Этуша. Посмеялись, дали диски: «Посмотри, там нарезка персонажей разных. Кого можешь показать?» Я выбрал Гордона и Гришковца. Потом приехал в «Останкино» уже на запись, показал, услышал дежурное: «Мы вам перезвоним», что чаще всего означает, что ты не нужен. Но в этот раз все пошло не так. Мне перезвонили: «Здрасте. «Большая разница». Просьба приехать в «Останкино» на примерку».
— Вы не жалеете, что успех не пришел к вам раньше, в 25 лет?
— Жалел… Я же мог и на шпагате, и фехтовать, и петь, и танцевать, и кубики были на прессе! Никому это не нужно оказалось. Но мне от моих переживаний по поводу упущенных возможностей помогла избавиться Мария Валерьевна Аронова. Она же гениальный психолог. На съемках фильма Алексея Нужного «Пара из будущего» первые два дня за мной наблюдала, просканировала меня, как МРТ, потом мы начали с ней разговаривать, она довела меня до слез. Потому что она просто рассказала про меня все. Про мои страхи, про болевые точки, про то, о чем мы с вами сейчас говорим. Она сказала: «Не злись на педагогов. Они правы. Я посмотрела на твою фотографию в «Щуке» среди других фото выпусков. Ты непонятный. Сейчас другое дело. Мой мастер Владимир Иванов говорит, ты как пион расцвел. Тебе нужно было пройти все это, поэтому не вини никого». А я злился очень сильно и очень тяжело это переживал. Потому что все, что я делал, натыкалось на незаинтересованный взгляд. У меня был постоянно вопрос: зачем я тогда вообще в этом мире? Но где-то в глубине души я надеялся. Надежда оставалась, как маленькое последнее деление на почти пустой батарейке. И, кстати, после «Большой разницы» был еще провал. Когда программу закрыли, успех закончился. Телефон не звонил. Савелий Крамаров говорил примерно так: «У нас как в футболе, тебя любят, носят на руках, пока ты играешь, а как только ты перестал играть — все, тебя забывают завтра же. Да какое завтра? Через час». И со мной так произошло. Только в одном проекте снялся в 2013 году — «Ищу жену с ребенком». Кстати, его показали на Первом канале лишь через семь лет. Тишина продолжалась, по большому счету, до 2015 года. А потом начался «Полицейский с Рублевки». Новая жизнь. Белая полоса. Видимо, я так достал небо, звезды или кого-то сверху своими просьбами, что они сжалились надо мной.
— Это был эксперимент, конечно. Но работать с Богомоловым — большая удача. Я сначала прочитал сценарий. Удивился очень. Потом позвонил Богомолов и говорит: «Я хочу с тобой встретиться лично». Мы встречаемся в кафе возле МХТ, я говорю: «Это что такое?» Он отвечает: «Спокойно». И рассказывает, как собирается это снимать, какие смыслы хочет вложить. Говорит: «Я знаю этот мир очень хорошо. Доверься мне». И тут я понимаю, что в работе режиссера с актером главное — это доверие. Так у нас и было. Сначала я думал: «Ага, мой герой — чиновник, сейчас на какие-то свои наработочки сяду, у меня они припасены всегда». И тут Константин Юрьевич мне говорит: «Нет, убираем. Сергей, легче, тише». Я так никогда не работал. Я ломал башку, а потом подошел и говорю: «Кость, «Семнадцать мгновений весны» или «ТАСС уполномочен заявить. »?» — «Да, но чуть-чуть…» — «Понял. Франсуа Озон? Только зрачками играть?» — «Да, попробуй». У меня ничего подобного не было, у меня-то всю жизнь веселье, Яковлев из «Полицейского с Рублевки», у меня всегда расчет — здесь я упаду и будет смешно. Надеюсь, что буду еще работать с Богомоловым. Вот пока перерыв, нужно прочитать сценарий его нового проекта. Но руки не доходят. Полгода были очень напряженные. Встык снимали «Родных» и «Пару из будущего». Параллельно были «Содержанки 3» и «Ивановы-Ивановы», пятый сезон. И наступил момент, когда аккумулятор перегрелся. Сейчас нужно отдохнуть.
— И вы расслабляетесь?
— Начинаются врачи. Начинается тотально-техническое обслуживание скафандра, то есть тела. Мозги-то работают интенсивно, они заведены, у меня внутри высоковольтный провод. И необходима нормализация сна. Получается с трудом. Ди Каприо на вопрос, как вы расслабляетесь, отвечает просто: «Принимаю транквилизатор». Но я не рискую пока. Купил перину себе, лучше стало. Гусиный пух. Надо мной смеются мой директор и лечащий врач. А я сплю. Еще мне помогают водные процедуры, баня, свежий воздух, выезды куда-то за город, чтобы просто тишину послушать. Друзей могу повидать. Их мало, но все прекрасные. Раньше я очень любил еще выпить пиво на Тверском бульваре с приятелем, поболтать, просто погулять по Москве. Велосипед купил, хотел кататься. Но с тех пор, как меня стали узнавать, все эти развлечения сделались мне недоступны. Сначала я сходил с ума оттого, что возросла социальная ответственность. Но мне нравится моя популярность.
— Я знаю, у вас дома на стене висит огромный чертеж самолета в разрезе. Вы не оставили свою мечту летать?
— Некоторое время назад меня пригласила полетать Светлана Владимировна Капанина, семикратная абсолютная чемпионка мира по самолетному спорту. Это гордость нашей нации, какая-то фантастика! Я говорю: «Светлана Владимировна, я с 2012 года уже не летал…» Но она сказала, что ничего страшного. То, что было там, наверху, превзошло мои самые смелые ожидания. Самолет — уровня «Формулы-1». Он создан именно для спортивных состязаний и летает на таких скоростях и вытворяет в воздухе такое… И мы все это делали: колокол, бочку, полупетлю, петлю…
— Я помню ваше лицо из видео, когда вы летите вниз головой.
— Да, я испугался, и не скрываю этого. Она говорит: «Сейчас отработаем комплекс». А я: «Нет, Светлана Владимировна!» — «Абракадабру будем делать?» — «Давайте абракадабру в следующий раз!» Абракадабра — это такие вращения самолета в разных плоскостях. Но она сказала: «Не беспокойся. Я с любовью». Я еле выжил, но был абсолютно счастлив… В какой-то момент, не спрашивая меня, она передала мне управление. Опять же, я только со страху справился. Как Светлана Владимировна потом сказала, руки помнят, и помнят хорошо.
— По большому счету, вы такой Питер Пэн. Наверняка у вас есть своеобразная Нетландия, то есть тот мир, который вы построили для себя в самом прямом смысле этого слова.
— Конечно, у меня есть кайфушки, которые приносят радость. Это же Вячеслав Полунин сказал, что, если что-то в детстве не осуществилось, мы это потом с возрастом начинаем покупать и осуществлять. Я очень мечтал о мопеде, но родители вместо него купили телевизор «Рубин». Я страшно переживал. Теперь у меня крутой мотоцикл. И еще я когда-то выпрашивал у мамы деньги, чтобы учиться диджеингу. Но реакция была такой, что я предпочел заниматься этим тайно. Сейчас я учусь в школе у диджея Грува. Музыку очень люблю.
— Скоро у вас день рождения, 44 года. Я так понимаю, вы по традиции переведете 44 тысячи в фонд Хабенского. А какой сделаете подарок для себя?
— Какой вы романтик все-таки. А о чем для себя мечтаете?
— И какой дурак, да. О своем доме мечтаю. Задумался об этом, сидя во время карантина в маленькой городской квартирке.
— Возможно, в этом доме будет ваша семья?
— Скажите, а кроме друзей и, наверное, вашего директора, кто о вас заботится?
— Я сам о себе забочусь.
— А о ком заботитесь вы?
— О папе. Я ему возвращаю кармические долги. Дома у папы алтарь. Он вырезает всякие заметки обо мне из газет и журналов. Прикрепляет разными кнопками. Я все срываю, ругаюсь: «Ты что делаешь? Зачем ты это вешаешь на клепки? Ну, просто собирай в стопочку». А ему нравится. И он везде хвастается: «Это мой сын». Папа так и живет в нашем доме под Домодедово, где я в детстве смотрел в небо на самолеты.
— У вас в феврале-марте две такие разные, но такие долгожданные премьеры. Художественный фильм «Родные», который можно увидеть на киноэкранах с 11 февраля, — чистая радость для зрителей. Во-первых, прекрасная история, во-вторых, вы в главной роли — отца. И «Пара из будущего».
— Отец в «Родных» — это одна из моих лучших ролей в кино. Наверное, самая лучшая на данный момент. Это очень личная история. Казалось бы, веселый фильм-приключение. Мой герой, чтобы осуществить мечту юности — спеть на Грушинском фестивале, — неожиданно тащит всю семью сесть в микроавтобус и отправиться в путешествие. Почему он внезапно принял такое решение — зритель узнает только у экрана.
— Кстати, о женщинах. Вы так нежно отзывались о вашей киносупруге по «Паре из будущего» — Марии Ароновой. А как складывается ваша история в кино?
— Наши герои в 2040 году переживают кризис отношений. Думают, что самая большая ошибка в их жизни — предложение руки и сердца, которое когда-то было сделано. И вот мы с героиней Маши возвращаемся в прошлое на 20 лет назад, в тот самый «роковой» день, где нам дается шанс все исправить. Фильм по форме — веселая комедия с перемещением во времени. А по сути — урок, как сохранить отношения спустя долгие годы, не потерять уважение к партнеру. И сберечь тонкую материю — счастье.
— Учитесь быть счастливым не только в небе, но и на земле?
— Это точно. Я на пути к этому.
Сергей Бурунов — о чиновниках, Зеленском, личных страхах и о трудном пути к славе
Cергей Минаев: Как ты в актеры пошел? Ты же мечтал стать летчиком?
Сергей Бурунов: Я всю жизнь мечтал стать летчиком. Поступил в летное училище, в военное. Черт меня дернул, мы съездили в Кубинку (там базируется действующий авиаполк. — Esquire), а я же романтик. Я мечтал сказать когда-нибудь: «Тамара, принеси нам кофейку», как Жженов в «Экипаже». Чтобы стюардессы, погоны. Я проводил детство у деда с бабкой, а там недалеко аэропорт Домодедово. Я часами стоял и в небо смотрел.
Минаев: Сколько курсов ты проучился?
Бурунов: Два.
Минаев: И увлекся актерской игрой?
Бурунов: Не сразу. Сначала пародировал наших офицеров из училища. Ребята с курса играли в КВН, меня взяли, и мне понравилось. Тебе зрители хлопают, жизнь бурлит, все не по уставу.
Минаев: Это какой год?
Бурунов: 1995-й. Потом я постепенно забил на учебу. Накопились долги по экзаменам. В отпуск я не поехал, написал рапорт об отчислении. Папа прилетел из Москвы (а учился я в Волгограде, в Качинском высшем военном авиационном училище), голос сорвал, как сейчас помню: «Забери рапорт! Ты не понимаешь, что в Москве происходит!»
Минаев: Ты телевизор не смотрел?
Бурунов: Нет. Мы не смотрели, у нас была минутка политинформации.
Минаев: И в 1996-м ты отваливаешь в Москву?
Бурунов: Да, отваливаю и возвращаюсь домой. А папа-то был прав! Тут шаром покати.
Минаев: Чем ты начинаешь заниматься?
Бурунов: Папа устраивает меня к своему однополчанину в какую-то строительную компанию. Меня взяли в управление строительством объектов культурно-бытового значения. Зоопарк они строили. Меня назначают «инженером по кормокухням». Папин однополчанин говорит: «Делать ничего не нужно, просто сиди за столом, будем платить тебе зарплату». Ну я и сидел. А потом начался кошмар. Ко мне подошел какой-то дяденька и говорит: «Где кормокухни? Из-за тебя три верблюда сдохли!» Я сбежал оттуда, потому что понял, что так невозможно, я же ничего в этом не понимаю.
Минаев: Ты еще не поступил на актера в этот момент?
Бурунов: Я слонялся то туда, то сюда. Родители в ярости, домой меня не пускают. Папа с кулаками бросается: «Ты в какое положение меня перед Юрием Борисовичем поставил!»
Минаев: Это мы сейчас смеемся, а тогда была трагедия.
Бурунов: Да. Я не знал, куда идти.
Минаев: Работы у тебя нет, образования нет, верблюды из-за тебя сдохли.
Бурунов: Мне сказали, что там и лошади при смерти по моей вине. Я тогда вспомнил, как однокурсник у меня спрашивал, когда мы в КВН играли: «Может, в артисты пойдешь?» А куда? Я знал, что есть Щукинское училище. Других не знал.
Минаев: И ты пошел поступать.
Бурунов: Я пошел на подготовительные курсы. Мама схватилась за голову. Говорила папе: «Скажи ему что-нибудь, смотри, что он наделал!» Папа впал в кататонию, у мамы слезы, она валокордин как чай пила. Самое страшное, что папа в какой-то момент сказал: «Ладно, хрен с тобой». Он смирился. В Щукинском я каким-то чудом дошел до конкурса, так же, как и в Школе-студии МХАТ, куда тоже пробовал, на курс к Олегу Павловичу Табакову, царствие ему небесное. Я делал все, что мог: пел, танцевал, с глазами срущей кошки читал стихи.
Минаев: Какой был год?
Бурунов: 1997-й. Я в итоге пролетел, но меня взяли в эстрадно-цирковое училище им. Румянцева (Карандаша). Был такой факультет эстрады. Там я видел все. На шпагаты садился, мячиками жонглировал. А в 1998-м снова возвращаюсь в Щукинское и поступаю.
Минаев: В 2002-м ты выпускаешься и сразу попадаешь в «Большую разницу» (пародийное шоу на Первом канале. — Esquire)?
Бурунов: Нет, не сразу. Я выпускаюсь с дипломом «Артист драматического театра и кино». Выдали дипломы, мы побухали — и все, ни в один театр нас не взяли.
Минаев: Сколько тебе было? На что ты жил?
Бурунов: 21 год. На что-то жил. Что-то мне мать подкидывала. Я пытался работу найти, ходил, спрашивал. Официантом устраивался, на день-два меня хватало.
Минаев: Вот ты рассказываешь это, а я думаю, тебе же будто кто-то сверху говорил: «Иди в грузчики, бухгалтеры, менеджеры, куда угодно! Но не надо тебе в актеры!» А когда к тебе по‑настоящему слава пришла?
Бурунов: «Большая разница» началась в 2007-м, закончилась в 2012-м, а потом случился кризис. Я должен был сниматься у «Квартала-95» (студия, снимавшая юмористические передачи и выросшая из одноименной команды КВН. — Esquire) в серьезном проекте. Они меня утвердили, были пробы в Москве.
Минаев: А потом начался конфликт на Украине.
Бурунов: Да. И мне сказали: мы все сокращаем, финансирования нет.
Минаев: В советское время в футболе был такой приз «За волю к победе». Несмотря ни на что ты делал свою работу. Я не знаю, через что ты прошел. Что тебя держало? Это же какой стержень надо иметь. Ты не думал: «Все, пойду мебель собирать»?
Бурунов: Было. Но именно в такие периоды отчаяния нарисовывалась какая-то надежда. И я как-то перебивался.
Минаев: Как перебивался?
Бурунов: В какой-то момент у меня появились заказы по дубляжу. Потом позвали на озвучку. Я даже не спрашивал, сколько заплатят, просто вгрызался в это. Стоял у микрофона днями и ночами. В 2003-м я озвучивал первое полнометражное кино за Мэттью Макконахи, «Как отделаться от парня за 10 дней» — была такая комедия. В 2005-м появился Леонардо ДиКаприо.
Минаев: А в зените славы твои родители тебя увидели?
Бурунов: Когда я в «Большой разнице» играл, мама гордилась. Отец собирает какие-то вырезки из «Комсомольской правды».
Минаев: Этот номер Esquire посвящен чиновникам и разным сторонам их жизни. На мой взгляд, образ российского чиновника ты воплотил на экране блестяще. Мне один чиновник сказал: «Люди смотрят «Домашний арест» и говорят: «Какая комедия!» А это же документалка!» Что тебе люди говорят? У тебя есть знакомые чиновники?
Бурунов: После «Полицейского с Рублевки» общаются со мной в основном сотрудники МВД. Не столько общаются даже, сколько почему-то считают коллегой. Гаишники документы не проверяют, честь отдают.
Минаев: То есть после того как ты в одной там рекламе стоял в позе йога и лазал по скалам, тебя будут принимать за инвестора? (Смеется.)
Бурунов: А, ты об этом! (Смеется.) Ну, на самом деле хорошее приложение-то, даже такому чайнику, как я, объяснили, куда лучше деньги вкладывать.
Минаев: То есть люди реально не видят границы между ролью и человеком?
Бурунов: Они говорят: «Товарищ полковник, Владимир Сергеевич (имя персонажа Бурунова в сериале «Полицейский с Рублевки». — Esquire), разрешите селфи сделать? Извините, что отвлекаю, понимаю, вы на службе».
Минаев: Давай вернемся к чиновникам. Как ты готовился к «Домашнему аресту»?
Бурунов: Как говорит Гэри Олдман, хороший сценарий не нужно читать, его надо считывать. А у «Ареста» сценарий настолько хорошо написан, что мне оставалось по написанному сыграть.
Минаев: Я со многими чиновниками общался, но до сих пор не могу понять их мотивацию. У них много денег, казалось бы, напиши заявление и уходи на пенсию. Но, как твой герой в «Домашнем аресте», они продолжают планировать какие-то схемы. Зачем? Все заканчивается инфарктом либо тюрьмой.
Бурунов: У Слепакова же есть песня — «Сколько денег нужно».
Минаев: Ты думаешь, все из-за денег?
Бурунов: Деньги меняют людей. Власть и деньги, даже небольшие. А большие деньги — мгновенно!
Минаев: Но у них уже есть большие деньги. Куда еще?
Бурунов: Хочется этого финансового потока еще глоток сделать.
Минаев: Ты думаешь, их держит не власть, а желание украсть?
Бурунов: Власть — это одно. Но у тебя же потребности растут, ты оперируешь другими суммами. У тебя меняется сознание. Они не понимают, как живет обычный человек. У меня была машина в кредит, я снимал квартиру. Взял в банке кредитную карту, чтобы хоть по каким-то долгам расплатиться. Нет денег и все. А как это — нет денег? Ты перестаешь это понимать. У тебя статус. Понимаешь? Статус!
Минаев: Это вечный спор. В чиновники идут люди с червоточиной или они приходят нормальными, а потом становятся говном?
Бурунов: Мне кажется, это какие-то первобытные понятия. Власть дает тебе силу. Это работает на уровне инстинктов. Как в программе про животных на National Geographic. Собственно, и женщины это чувствуют. У тебя есть бабки, значит, у тебя есть сила. На чьей стороне сила, брат? Балабанов уже обо всем рассказал. Есть бабки — есть гарантии. Почему в этой, скажем так, социальной группе так много красивых женщин? Потому что женщина выберет сильнейшего.
Минаев: Ты рассказал про «Квартал-95». Ты с Зеленским был знаком?
Бурунов: Шапочно. Он как-то приехал, мы поздоровались — и все.
Минаев: Ты бы в политику пошел, если бы предложили?
Бурунов: Что ты имеешь в виду?
Минаев: Ну тебе сказали бы: «Серег, сейчас пойдешь в партию, потом в Госдуму».
Бурунов: Мне кормокухонь хватило. Я не хочу в горящий тур в Магадан уехать. Я туда не рвусь, потому что это отдельная наука, в ней надо быть смолоду.
Минаев: Ты считаешь, люди, которые ей занимаются, много в ней понимают?
Бурунов: Это их выбор. Идиотом я не хочу быть. Что я буду там делать? И какое ко мне будет отношение, если мне уже сейчас в комментариях пишут: «Скоморох, клоун»?
Минаев: Ты читаешь комментарии?
Бурунов: Конечно.
Минаев: Ты обижаешься?
Бурунов: Конечно. Ну а как? Я этой профессии посвятил, можно сказать, лучшие годы своей жизни, но я не скоморох и не клоун! Кем я буду в Госдуме? Или какую должность я займу?
Минаев: Я почему спросил, знаешь ли ты Зеленского. Интересно, какая у него была мотивация, когда он решил пойти в президенты.
Бурунов: Не знаю.
Минаев: Он миллионер. У него множество ролей, его любят в стране, а он — в политику.
Бурунов: Если бы все так просто было. Я заметил, у нас все после третьей стопки понимают в политике и в искусстве. И в футболе еще! Я процитирую сейчас своего летчика-инструктора. У меня был период отчаяния, я для души посещал аэроклуб. И однажды заикнулся, не послать ли мне все к черту. Говорю: «Пойду я в летчики, людей буду катать, а потом в авиакомпанию». А он говорит: «Я летаю на этом самолете 35 лет и только сейчас могу с уверенностью сказать, что могу самолет посадить нормально». Говорит, понимаешь, Сережа, в авиации надо быть смолоду.
Минаев: Ты это запомнил?
Бурунов: Конечно. А что в политике? В качестве кого? Я себя не вижу там. Я лучше в своей профессии сделаю что смогу. И я только сейчас начинаю понимать, что я вообще могу сделать. А если выйду, то куда? На минное поле? Политика — это другая наука, ей надо учиться. Это как люди в комментариях, которые учат тебя кино снимать. Ты же не знаешь, как его снимать! Люди не просто так поступают в профессиональные вузы, проходят конкурс, сдают экзамены, и до выпуска доходят далеко не все. Понимаешь, сейчас такое время — случайных людей. Везде.
Минаев: Просто с языка снял.
Бурунов: Кумовство повсюду! Авось и случайные люди. Страшные времена настали! Надо умнеть, надо как-то озадачиться. Задуматься — куда я иду, кто я?
Минаев: Ты себе часто такие вопросы задаешь?
Бурунов: Задаю. Начал задавать. Старею. Что я делаю, куда иду, зачем мне это? Надо же прийти к осознанию в какой-то момент, а не биороботом быть, как в песне «Безумные роботы» Антонова. Прекрасная песня! Знаешь ее?
Минаев: Я вообще люблю творчество Антонова.
Бурунов: Я хочу ему поклониться низко.
Минаев: Ты воцерковленный человек? Ходишь в церковь?
Бурунов: Нет, извините.
Минаев: О смерти часто думаешь?
Бурунов: Думаю.
Минаев: В одном из интервью ты сказал, что ходил к психологу.
Бурунов: Ходил.
Минаев: А зачем? Русские же не ходят к психологам.
Бурунов: Ну в какой-то момент… Я запутался.
Минаев: В какой момент?
Минаев: Сколько лет маме было?
Бурунов: 63.
Минаев: По тебе так сильно это ударило?
Бурунов: Ударило так, что еле выстоял. Наступил момент, когда нужно было строить какие-то планы, а я понял, что не знаю, что дальше.
Минаев: Ты понял, что оказался один? Чего боялся?
Бурунов: Всего. Я потерял самого главного человека в моей жизни. Наверное, страх одиночества.
Минаев: У тебя была семья на тот момент? Жена?
Бурунов: Нет, я был один.
Минаев: И ты пошел к психологу?
Бурунов: Да. У нас это от невежества. И я не исключение. Бил себя кулаком в грудь, говорил: «Я что, размазня? Я справлюсь, я сильный!» Как выяснилось, в какой-то момент в голове все перегружается. Я пошел просто поговорить, разобраться, почему у меня нет сил, почему мне выть хочется?
Минаев: Сколько времени ты провел в таком состоянии?
Бурунов: Лет шесть-семь точно.
Минаев: У тебя была депрессия?
Бурунов: Мне сказали: «У вас она затяжная». Посттравматическое стрессовое расстройство. Я об этом даже не задумывался.
Минаев: Ты выходил из этого состояния медикаментозно?
Бурунов: И таблетками, и диетами, и разговорами. Потом я сматывался от этих психологов, потому что думал, чушь какую-то несут, и все начиналось заново.
Минаев: То есть ты еще и менял специалистов?
Бурунов: Да. Мне нужна была помощь. Я не знал, как жить дальше.
Минаев: После этого ты возвращался к психологу? Ходишь сейчас на регулярные встречи?
Бурунов: Сейчас просто некогда. Это как зуб — мы идем к стоматологу, когда он уже болит, а просто на профилактику не ходим. Собственно, меня так и воспитывали, мои бабушки и дедушки так жили. Это советские люди. Так и с моей мамой получилось. «К врачу не пойду, когда увезут на скорой, тогда и пойду». А скорую было уже поздно вызывать, вызвали уже труповозку. Так и здесь. «Какой психолог, что вы несете?» Но в один момент начал прислушиваться.
Минаев: У тебя есть знакомые, с которыми ты можешь по душам поговорить?
Бурунов: Ты знаешь, я не очень хороший друг, наверное. Не умею дружить.
Минаев: Почему?
Бурунов: Дружба — это статус отношений, это обязательства, я их не всегда могу исполнить. Я не всегда подхожу к телефону, люди обижаются. Я не всегда могу встретиться, потому что живу на съемочной площадке. Я сразу предупреждаю, когда мне говорят: «Мы друзья». Стоп, говорю, мы не друзья, ты впереди паровоза летишь. Ты меня понимаешь, мне с тобой легко, все. Давай вслух это не произносить, потому что мысль изреченная есть ложь.
Минаев: Кого ты другом называешь?
Бурунов: Стараюсь никого не называть.
Минаев: Не хочешь, чтобы человеку неудобно стало?
Бурунов: Да. Я не раз обжигался об обиды. Я себя жрать начинаю за то, что так поступил. Люди нафантазируют всякого.
Минаев: Что ты веселый скоморох. Придет Бурунов, и будет ржака!
Бурунов: Но не тут-то было.
Минаев: Что бы ты хотел сыграть в ближайшие пару лет, чтобы никто не писал, что ты скоморох?
Бурунов: Сложно сказать. Что-то драматическое, интересное. Я повеселил достаточно достопочтенную публику, надо себя в новом качестве попробовать.
Минаев: Ты можешь сказать, что счастлив?
Бурунов: По большому счету, если глобально, я счастлив.
Минаев: Мне кажется, ты доволен, а не счастлив.
Бурунов: Ну, скорее всего, доволен. Но есть страхи. Очень много страхов, которые мешают.
Минаев: Чего ты боишься?
Минаев: Хотел спросить, часто ли тебе врали, но это глупый вопрос.
Бурунов: Врали! Разочаровываться уже нет сил. Я просто не могу уже с этой болью! Понимаешь?
Минаев: Да, я тебя хорошо понимаю. ≠