Буковски хлеб с ветчиной о чем
Книга «Хлеб с ветчиной»
Год издания книги: 1982
Роман Чарльза Буковски «Хлеб с ветчиной» стал четвертым полу автобиографическим произведением известного американского писателя. Англоязычное название книги «Ham on Rye», что дословно переводится как «Ветчина на ржи». Такое название роман получил в противовес популярному в те годы роману Дэвида Сэлинджера «Над пропастью во ржи», ведь книга «Хлеб с ветчиной» Буковского так же поднимает проблемы становления личности.
Сюжет книги «Хлеб с ветчиной» кратко
В романе Буковски «Хлеб с ветчиной» читать можно о событиях, разворачивающихся вокруг Генри Чинаски, под маской которого скрывается сам Буковски. Действие романа происходит в период с 1920 по 1941 году. Именно на этот промежуток времени припало детство и юность главного героя. Его отец – Генри Чинаски старший и мать – Кэтрин познакомились в Германии после Первой мировой войны. Там же родился и главный герой романа. В последствии все семейство перебралось в Лос-Анджелес, где и разворачивается история.
Отец главного героя книги «Хлеб с ветчиной» Буковски был человек жестокий и властный. С детского возраста он избивал своего сына и всячески его морально подавлял. Это же он делал и со своей женой из-за чего мать, которая хоть и любила сына, некогда не защищалась за него перед отцом. Генри рос физически не очень сильным ребенком, но всячески пытался это исправить. Для этого он занимался бейсболом и американским футболом, последнее не очень получалось у главного героя, но именно американский футбол привлекал Генри больше всего. Ему даже удается пробиться в юниорскую сборную в средней школе. Кроме футбола в средней школе мальчик открывает для себя алкоголь и мастурбацию.
Когда главный герой книги Буковски «Хлеб с ветчиной» переходит в высшую школу, отец решает отправить его в частное учебное заведение. У семьи денег на это нет, но это совершенно не интересует отца. Ведь он уже много лет якобы ездит на работу, хотя с предыдущей его работы его давно уволили. В результате Генри попадает в общество избалованных маменькиных сынков на дорогих кабриолетах и с классными подругами. Генри же не может побороть ужасные угри, которые у него начали вскакивать по всему лицу. А врачи, к которым он обращался с этой проблемой, использовали его как подопытную морскую свинку, проверяя на нем различные методики, которые, впрочем, не принесли никакого результата. Именно на этой ноте Генри Чинаски переходит в колледж, где он попытается найти достойное себя занятие.
Что касается по книге Буковски «Хлеб с ветчиной» отзывов, то они крайне противоречивы. С одной стороны, в проблемах, поднимаемых Чарльзом Буковски каждый найдет свое отражение, сарказм писателя и откровенный разговор о проблемах, которые другие пытаются замолчать, подкупает своей простой. С другой стороны, огромное количество мата, жаргона и похабщины откровенно отталкивает многих читателей. Из-за чего вы встретите массу негативных отзывов о книге. В результате роман «Хлеб с ветчиной» Чарльза Буковски читать можно посоветовать тем, кто готов без маски притворной праведности посмотреть на жизнь трудного подростка и вместе с ним попытаться найти пути решения проблем.
Книга «Хлеб с ветчиной» на сайте Топ книг
Роман Буковски «Хлеб с ветчиной» скачать так много желающих, что это позволило ему попасть в наш список лучших современных книг. При этом интерес к произведению растет и вполне возможно уже в следующих наших рейтингах книга займет более высокое место среди лучших книг.
Записки старого козла. Краткий гид по романам Чарльза Буковски
При беглом знакомстве с творчеством Чарльза Буковски его легко можно принять за старого алкаша, что травит похабные байки про свою невесёлую жизнь. Но кто сказал, что этого недостаточно, чтобы стать классиком американской литературы?
Буковски поздно стал писателем — прозаиком в полном смысле этого слова. До 50 лет он в основном сочинял поэзию, которая тоже принесла ему порцию славы, и работал на почте. До тех пор, пока, согласно истории, один издатель не предложил ему пожизненный гонорар, лишь бы Буковски писал и не отвлекался. По другой версии, Буковски просто выперли с почты, а пожизненный гонорар просто оказался как нельзя кстати. Так или иначе, в следующие 20 лет он написал шесть романов, в которых подробно рассказывал о своей жизни.
Получилось на удивление увлекательно. Ведь мифология творчества Буковски — это не только бухло и перепихоны. Хоть и неотъемлемая его часть!
Буковски-пацан. «Хлеб с ветчиной»
«Хлеб с ветчиной» — роман о взрослении, толстый и серьёзный. На наших глазах Генри Чинаски-младший из любопытного малыша превращается в мрачного юношу, повидавшего жизнь. Мы становимся свидетелями его первой драки, первой сексуальной неудачи, первой влюблённости (разумеется, в алкоголь) и бесконечных попыток понять правила «взрослого» мира.
Неудачи закаляют героя, покрывают его шрамами и жёсткой коростой, которая помогает выдерживать даже самые сильные и болезненные удары. Вы никогда не заметите отчаяния в словах или действиях Чинаски. Разочарование — да, злость — да, пессимизм и мрачную иронию — да. Но отчаяние — никогда. Чинаски не пасует, — назло всем мудакам, назло всему миру. Парадоксально, но Буковски — отличный подростковый писатель, он учит терпеть, превозмогать и драться.
«Тусклая жизнь нормального, среднего человека хуже, чем смерть»
Буковски-изгой. «Фактотум», «Почтамт»
Разбирая творчество Луи-Фердинанда Селина, мы говорили о его нездоровой «тяге к бегству отовсюду», о его бесконечном «путешествии на край ночи». Буковски любил Селина, и вряд ли за одни лишь литературные таланты. Если вы почитаете обоих писателей, то заметите, насколько похожи их лирические герои: они не способны найти себе места, они всегда не в своей тарелке, всегда неуместны. Какой бы ни была комфортной жизнь вокруг, они в ужасе бегут от возможного счастья, чуя подвох. Они знают, что за счастье нужно платить, — за ним всегда следует боль и разочарование.
«Фактотум» — книга о молодости и безуспешных попытках найти себе место в жизни. Бесконечная череда низкооплачиваемых работ, пьянок и непродолжительных отношений. Единственное место, где Буковски-Чинаски смог задержаться — государственная почта, ведь «у почтальонов других дел нет — только письма разносить да трахаться», — ей посвящён роман «Почтамт».
«Мне было страшно. На самом деле мне было страшно от жизни – от всего того, что приходится делать каждому только затем, чтобы у него было что есть, где спать и во что одеваться»
Буковски-бабник. «Женщины»
Затёртая банальность: «Буковски — сексист и женоненавистник». Такое может сказать лишь невнимательный читатель, — ну разве может женоненавистник полстраницы описывать женские ноги? Честнее будет сказать, что у писателя с противоположным полом были непростые отношения, даже болезненные. Для него они были проклятием и благословением, источником страданий и смыслом жизни. Женщины пробуждали лучшее, что было в Буковски, — и речь не только о личностных качествах, но и о писательских. «Женщины» — наглядное тому доказательство.
Буковски-богема. «Голливуд»
Это, конечно, шутка: Буковски — последний человек, которого можно назвать богемой. Писатель недолюбливал своих коллег («От всей этой игры смердит. В краях этих и пяти человек не наберется, кто сумеет четыре настоящие строки уложить»), сторонился литературной тусовки и отказывался признавать себя частью какого-либо течения или кружка (хотя многие и пытались причислить его к битникам, например). Буковски — патологический одиночка, званым вечерам в кругу утончённых и успешных он предпочитал посиделки в своём кабинете наедине с бутылкой и пишущей машинкой. Тем интереснее наблюдать за писателем, попавшим в самую гущу творческой жизни Голливуда, а может и всего мира.
«Писать сценарии всегда казалось мне дурацким занятием. Но в эту идиотскую ловушку попадались люди и поумней меня»
Буковски-фантазёр. «Макулатура»
Стиль Буковски любят называть «грязным реализмом», и это желание запихнуть писателя в жанровые рамки можно понять, — они здорово упрощают нам жизнь и создают иллюзию стройности мира. Но если писатель большой, он в этих рамках не поместится и будет торчать наружу, — пивным пузом, сломанным носом или обезьяньей челюстью вперёд.
Перед уходом в мир иной Буковски решил поднасрать критикам и написать роман, который а) рушит наше представление о традиции и привычках писателя; б) слишком хорош, чтобы его игнорировать. «Макулатура» — это сюрреалистичная и очень смешная пародия на жанр детективных романов. На роли главного героя Хэнка Чинаски заменил Ник Билейн, лучший частный сыщик (так он сам себя называет) во всей Калифорнии. На деле же, Ник — не самый выдающийся в мире человек: он регулярно выпивает лишнего, без особых рефлексий машет кулаками и целыми днями торчит у себя в кабинете с бутылкой шотландского.
Да, профиль героя не слишком отличается от нашего старого приятеля Генри, но вот обстоятельства вокруг него — радикально другие. На протяжении романа детективу придётся выполнить несколько необычных заказов: поймать Луи-Фердинанда Селина, который живьём расхаживает по улицам Эл-Эй; спасти мир от инопланетных захватчиков, способных принимать людской облик и найти нечто под названием «Красный воробей».
Прочтите и обязательно до последней страницы, — в конце вас ждёт невероятно мощная и поэтичная финальная сцена, заспойлерить которую — значит взять на душу страшный грех.
Буковски хлеб с ветчиной о чем
Всем отцам посвящается
Мое первое воспоминание – я сижу под столом. Вокруг меня ноги людей вперемежку с ножками стола, бахрома свисающей скатерти. Темно, и мне нравится сидеть под столом. Это было в Германии в 1922 году, мне тогда шел второй год. Под столом я себя чувствовал превосходно. Казалось, никто не знает, где я нахожусь. Я наблюдал за солнечным лучиком, который странствовал по половику и ногам людей. Мне нравился этот «странник». Ноги людей были мало интересны, по крайней мере, не так, как свисающая скатерть, или ножки стола, или солнечный лучик.
Потом провал… и рождественская елка. Свечи. На ветках маленькие птички с крохотными ягодными веточками в клювиках, на макушке – звезда. Двое взрослых орут и дерутся, потом садятся и едят, всегда эти взрослые едят. И я ем тоже. Моя ложка устроена таким образом, что если я хочу есть, то мне приходится поднимать ее правой рукой. Как только я пробую орудовать левой, ложка проскакивает мимо рта. Но мне все равно хочется поднимать ложку левой.
Двое взрослых: один, что покрупнее, – с вьющимися волосами, большим носом, огромным ртом и густыми бровями; он всегда выглядел сердитым и часто кричал; другая, что помельче, – тихая, с круглым бледным лицом и большими глазами. Я боялся обоих. Иногда появлялась и третья – жирная старуха в платье с кружевным воротником. Еще помню огромную брошь на ее груди и множество волосатых бородавок на лице. Первые двое звали ее «Эмили». Собравшись втроем, они плохо ладили. Эмили – моя бабушка по линии отца. Отца звали Генри, мать – Катарина. Я никогда не обращался к ним по имени. Я был Генри-младший. Все эти люди говорили на немецком, то же пытался делать и я.
Первые слова, которые я помню, были слова моей бабушки, произнесенные за обеденным столом. «Я всех вас похороню!» – заявила она, перед тем как мы взяли свои ложки. Эмили неизменно повторяла эту фразу, когда семья садилась за стол. Вообще, казалось, что нет ничего важнее еды. По воскресным дням мы ели картофельное пюре с мясной подливкой. По будням – ростбиф, колбасу, кислую капусту, зеленый горошек, ревень, морковь, шпинат, бобы, курятину, фрикадельки со спагетти, иногда вперемешку с равиоли; еще были вареный лук, спаржа и каждое воскресенье – земляника с ванильным мороженым. За завтраком мы поглощали французские гренки с сосисками либо лепешки или вафли с беконом и омлетом. И всегда кофе. Но что я помню лучше всего, так это картофельное пюре с мясной подливкой и бабушку Эмили со своим «Я всех вас похороню!»
После того как мы перебрались в Америку, бабушка часто приходила к нам в гости, добираясь из Пасадены в Лос-Анджелес на красном трамвае. Мы же изредка навещали ее на своем «форде».
Мне нравился бабушкин дом. Маленькое строение в тени перечных зарослей. Эмили держала множество канареек в разновеликих клетках. Один наш визит я помню особенно хорошо. В тот вечер бабушка накрыла все свои клетки белыми капотами, чтобы птицы заткнулись. Взрослые уселись в кресла и повели разговор. В комнате было пианино, я примостился у инструмента и, ударяя по клавишам, вслушивался в раздающиеся звуки. Больше всего мне нравились крайние клавиши верхнего регистра – их звуки походили на удары кусочков льда друг о друга.
– Скоро ты прекратишь это? – рявкнул отец.
– Пусть мальчик поиграет, – заступилась бабушка.
Моя мать лишь улыбнулась.
– Этот карапуз, – поведала всем бабушка, – когда я попыталась вытянуть его из кроватки, чтобы поцеловать, ударил меня по носу!
Они снова заговорили о своем, а я продолжил играть на пианино.
– Почему ты не настроишь инструмент? – нервничал отец.
Потом меня позвали навестить моего дедушку. Он не жил с бабушкой. Мне говорили, что дедушка плохой человек и от него дурно пахнет.
– Почему от него дурно пахнет? Они не отвечали.
– Почему от него дурно пахнет?
Мы загрузились в «форд» и отправились навестить дедушку Леонарда. Когда машина подъехала к его дому и остановилась, хозяин уже стоял на крыльце. Он был стар, но держался очень прямо. В Германии дедушка был армейским офицером и подался в Америку, когда прослышал, что даже улицы там мощены золотом. Золота не оказалось, и Леонард стал главой строительной фирмы.
Никто не выходил из машины. Дедушка подал мне знак движением пальца. Кто-то открыл дверь, я выбрался из машины и пошел к старику. Его волосы и борода были совершенно белыми и слишком длинными. По мере приближения я мог видеть, что глаза его необыкновенно сверкают, как голубые молнии. Я остановился в небольшом отдалении от старика.
– Генри, – проговорил дедушка, – мы хорошо знаем друг друга. Заходи в дом.
Он протянул мне руку. Когда я подошел ближе, то уловил крепкий дух его дыхания. Запах действительно был дурным, но он исходил от самого хорошего человека, которого я знал, и поэтому не пугал меня.
Я проследовал за ним в дом. Дедушка подвел меня к стулу.
– Садись. Я очень рад видеть тебя, – сказал он и ушел в другую комнату.
Когда дедушка возвратился, в руках у него была маленькая жестяная коробочка.
Я никак не мог справиться с крышкой, коробочка не открывалась.
– Подожди, – вмешался дедушка, – дай-ка я тебе помогу.
Он ослабил крышку и протянул коробочку мне обратно. Я откинул крышку и заглянул внутрь: там лежал крест – Германский крест на ленточке.
– Ой, нет, – сказал я, – ты же хранишь его.
– Бери, это всего лишь окислившийся значок.
– Теперь тебе лучше идти. Иначе они будут волноваться.
– До свидания, Генри. Нет, подожди-ка…
Я остановился. Он запустил пальцы в маленький кармашек своих широких брюк, вытянул за длинную золотую цепочку золотые карманные часы и протянул их мне.
Все ждали меня, не покидая машины. Я вышел из дома, занял свое место в «форде», и мы тронулись в обратный путь. Всю дорогу бабушка и родители без умолку болтали о разных вещах. Эти люди могли трындеть о чем угодно, но никогда не говорили о моем дедушке.
Помню наш «форд» – «модель Т». Высокие подножки казались приветливыми и в холодные дни, и ранним утром, и в любое время. Чтобы завести автомобиль, отец должен был вставлять спереди в двигатель рукоять и довольно долго крутить ее.
– Так можно и руку сломать. Отдача, будто лошадь лягается.
По воскресеньям, когда бабушка не приезжала к нам, мы совершали на «модели Т» прогулки. Мои родители любили апельсиновые рощи. Мили за милями тянулись деревья, покрытые цветами либо усеянные плодами. Родители заготавливали для пикника корзинку и металлический ящик. В ящик, среди кусков сухого льда, помещали банки с разными фруктами, в корзинку упаковывали сэндвичи со шницелем, ливерной колбасой и салями, а еще картофельные чипсы, бананы и содовую. Напиток постоянно попадал между корзинкой и ящиком-холодильником, он быстро остывал, и потом приходилось ждать, пока солнце его согреет.
Отец курил сигареты «Кэмэл» и мог показать нам кучу игр и фокусов с пачкой от этих сигарет. Например, сколько пирамид изображено на рисунке? Нужно было сосчитать их. Мы считали, а после он показывал гораздо больше, чем нам удалось обнаружить.
Были еще трюки с горбами верблюдов и с написанными словами. О, это были волшебные сигареты!
Особенно врезалось в память одно воскресенье. Наша корзинка для пикников была уже пуста, но несмотря на это мы ехали вдоль апельсиновых рощ все дальше и дальше от нашего дома.
– Папочка, а у нас хватит бензина? – поинтересовалась мать.
– Хватит, хоть залейся этим чертовым бензином.
– Хочу набрать себе немного апельсинов, черт бы их побрал!
Остаток пути мать просидела очень тихо. Наконец отец съехал на обочину и остановился неподалеку от проволочного заграждения. Некоторое время мы сидели в машине и прислушивались. Потом отец открыл дверцу и вышел.
Всем отцам посвящается
Август 8, 1981
Моей писаниной заинтересовались итальянцы. Марко Феррери закончил фильм по книге «Истории обыкновенного безумия». Чинаски играет Бен Газзара. Несколько сцен они снимали в Калифорнии в Венисе. Я выпивал с Феррери и Беном — приличные парни.
Но это все в прошлом, это позади. Впереди роман — «Хлеб с ветчиной», 244 страницы. Книга начинается с того момента, как я себя помню, и заканчивается бомбежкой Перл Харбора. (Тогда казалось, что Япония обязательно победит…) Желательно управиться за пару недель.
«Хлеб с ветчиной» вышел. Теперь ты можешь узнать, почему я готов поставить на кого угодно, кроме людского племени.
Мoe первое воспоминание — я сижу под столом. Вокруг меня ноги людей вперемежку с ножками стола, бахрома свисающей скатерти. Темно, и мне нравится сидеть под столом. Это было в Германии в 1922 году, мне тогда шел второй год. Под столом я себя чувствовал превосходно. Казалось, никто не знает, где я нахожусь. Я наблюдал за солнечным лучиком, который странствовал по половику и ногам людей. Мне нравился этот «странник». Ноги людей были мало интересны, по крайней мере, не так, как свисающая скатерть, или ножки стола, или солнечный лучик.
Потом провал… и рождественская елка. Свечи. На ветках маленькие птички с крохотными ягодными веточками в клювиках, на макушке — звезда. Двое взрослых орут и дерутся, потом садятся и едят, всегда эти взрослые едят. И я ем тоже. Моя ложка устроена таким образом, что если я хочу есть, то мне приходится поднимать ее правой рукой. Как только я пробую орудовать левой, ложка проскакивает мимо рта. Но мне все равно хочется поднимать ложку левой.
Двое взрослых: один, что покрупнее, — с вьющимися волосами, большим носом, огромным ртом и густыми бровями; он всегда выглядел сердитым и часто кричал; другая, что помельче, — тихая, с круглым бледным лицом и большими глазами. Я боялся обоих. Иногда появлялась и третья — жирная старуха в платье с кружевным воротником. Еще помню огромную брошь на ее груди и множество волосатых бородавок на лице. Первые двое звали ее «Эмили». Собравшись втроем, они плохо ладили. Эмили — моя бабушка по линии отца. Отца звали Генри, мать — Катарина. Я никогда не обращался к ним по имени. Я был Генри-младший. Все эти люди говорили на немецком, то же пытался делать и я.
Первые слова, которые я помню, были слова моей бабушки, произнесенные за обеденным столом. «Я всех вас похороню!» — заявила она, перед тем как мы взяли свои ложки. Эмили неизменно повторяла эту фразу, когда семья садилась за стол. Вообще, казалось, что нет ничего важнее еды. По воскресным дням мы ели картофельное пюре с мясной подливкой. По будням — ростбиф, колбасу, кислую капусту, зеленый горошек, ревень, морковь, шпинат, бобы, курятину, фрикадельки со спагетти, иногда вперемешку с равиоли; еще был вареный лук, спаржа и каждое воскресенье — земляника с ванильным мороженым. За завтраком мы потребляли французские гренки с сосисками либо лепешки или вафли с беконом и омлетом. И всегда кофе. Но что я помню лучше всего, так это картофельное пюре с мясной подливкой и бабушку Эмили со своим «я всех вас похороню!»
После того как мы перебрались в Америку, бабушка часто приходила к нам в гости, добираясь из Пасадены в Лос-Анджелес на красном трамвае. Мы же изредка навещали ее на своем «форде».
Мне нравился дом моей бабушки. Маленькое строение в тени перечных зарослей. Эмили держала множество канареек в разновеликих клетках. Один наш визит я помню особенно хорошо. В тот вечер бабушка накрыла все свои клетки белыми капотами, чтобы птицы заткнулись. Взрослые уселись в кресла и повели разговор. В комнате было пианино, я примостился у инструмента и, ударяя по клавишам, вслушивался в раздающиеся звуки. Больше всего мне нравились крайние клавиши верхнего регистра — их звуки походили на удары кусочков льда друг о друга.
— Скоро ты прекратишь это? — рявкнул отец.
— Пусть мальчик поиграет, — заступилась бабушка. Моя мать лишь улыбнулась.
— Этот карапуз, — поведала всем бабушка, — когда я попыталась вытянуть его из кроватки, чтобы поцеловать, ударил меня по носу! Они снова заговорили о своем, а я продолжил играть на пианино.
— Почему ты не настроишь инструмент? — нервничал отец. Потом меня позвали навестить моего дедушку. Он не жил с бабушкой. Мне говорили, что дедушка плохой человек и от него дурно пахнет.
— Почему от него дурно пахнет?
— Почему от него дурно пахнет?
Мы загрузились в «форд» и отправились навестить дедушку Леонарда. Когда машина подъехала к его дому и остановилась, хозяин уже стоял на крыльце. Он был стар, но держался очень прямо. В Германии дедушка был армейским офицером и подался в Америку, когда прослышал, что даже улицы там мощены золотом. Золота не оказалось, и Леонард стал главой строительной фирмы.
Никто не выходил из машины. Дедушка подал мне знак движением пальца. Кто-то открыл дверь, я выбрался из машины и пошел к старику. Его волосы и борода были совершенно белыми и слишком длинными. По мере приближения я мог видеть, что глаза его необыкновенно сверкают, как голубые молнии. Я остановился в небольшом отдалении от старика.
— Генри, — проговорил дедушка, — мы хорошо знаем друг друга. Заходи в дом.
Он протянул мне руку. Когда я подошел ближе, мое обоняние уловило крепкий дух его дыхания. Запах действительно был дурным, но он исходил от самого хорошего человека, которого я знал, и поэтому не пугал меня.
Я проследовал за ним в дом. Дедушка подвел меня к стулу,
— Садись. Я очень рад видеть тебя, — сказал он и ушел в другую комнату.
Когда дедушка возвратился, в руках у него была маленькая жестяная коробочка.
Я никак не мог справиться с крышкой, коробочка не открывалась.
— Подожди, — вмешался дедушка, — дай-ка я помогу тебе. Он ослабил крышку и протянул коробочку мне обратно. Я откинул крышку и заглянул внутрь: там лежал крест — Германский крест на ленточке.
— Ой, нет, — сказал я, — ты же хранишь его.
— Бери, это всего лишь окислившийся значок.
— Теперь тебе лучше идти. Иначе они будут волноваться.
— До свидания. Генри. Нет, подожди-ка…
Я остановился. Он запустил пальцы в маленький кармашек своих широких брюк, вытянул за длинную золотую цепочку золотые карманные часы и протянул их мне.
| Глава | Стр. |
| От автора | 1 |
| 1 | 1 |
| 2 | 2 |
| 3 | 3 |
| 4 | 4 |
| 5 | 7 |
| 6 | 8 |
| 7 | 9 |
| 8 | 11 |
| 9 | 12 |
| 10 | 12 |
| 11 | 14 |
| 12 | 15 |
| 13 | 16 |
| 14 | 18 |
| 15 | 19 |
| 16 | 21 |
| 17 | 23 |
| 18 | 24 |
| 19 | 27 |
| 20 | 29 |
| 21 | 31 |
| 22 | 33 |
| 23 | 34 |
| 24 | 36 |
| 25 | 39 |
| 26 | 40 |
| 27 | 41 |
| 28 | 43 |
| 29 | 44 |
| 30 | 47 |
| 31 | 47 |
| 32 | 49 |
| 33 | 52 |
| 34 | 52 |
| 35 | 53 |
| 36 | 55 |
| 37 | 56 |
| 38 | 58 |
| 39 | 59 |
| 40 | 62 |
| 41 | 64 |
| 42 | 65 |
| 43 | 69 |
| 44 | 71 |
| 45 | 73 |
| 46 | 75 |
| 47 | 78 |
| 49 | 82 |
| 50 | 84 |
| 51 | 85 |
| 52 | 88 |
| 53 | 91 |
| 54 | 93 |
| 55 | 96 |
| 56 | 98 |
| 57 | 100 |
| 58 | 103 |
Всем отцам посвящается
Август 8, 1981
Моей писаниной заинтересовались итальянцы. Марко Феррери закончил фильм по книге «Истории обыкновенного безумия». Чинаски играет Бен Газзара. Несколько сцен они снимали в Калифорнии в Венисе. Я выпивал с Феррери и Беном — приличные парни.
Но это все в прошлом, это позади. Впереди роман — «Хлеб с ветчиной», 244 страницы. Книга начинается с того момента, как я себя помню, и заканчивается бомбежкой Перл Харбора. (Тогда казалось, что Япония обязательно победит…) Желательно управиться за пару недель.
«Хлеб с ветчиной» вышел. Теперь ты можешь узнать, почему я готов поставить на кого угодно, кроме людского племени.
Мoe первое воспоминание — я сижу под столом. Вокруг меня ноги людей вперемежку с ножками стола, бахрома свисающей скатерти. Темно, и мне нравится сидеть под столом. Это было в Германии в 1922 году, мне тогда шел второй год. Под столом я себя чувствовал превосходно. Казалось, никто не знает, где я нахожусь. Я наблюдал за солнечным лучиком, который странствовал по половику и ногам людей. Мне нравился этот «странник». Ноги людей были мало интересны, по крайней мере, не так, как свисающая скатерть, или ножки стола, или солнечный лучик.
Потом провал… и рождественская елка. Свечи. На ветках маленькие птички с крохотными ягодными веточками в клювиках, на макушке — звезда. Двое взрослых орут и дерутся, потом садятся и едят, всегда эти взрослые едят. И я ем тоже. Моя ложка устроена таким образом, что если я хочу есть, то мне приходится поднимать ее правой рукой. Как только я пробую орудовать левой, ложка проскакивает мимо рта. Но мне все равно хочется поднимать ложку левой.
Двое взрослых: один, что покрупнее, — с вьющимися волосами, большим носом, огромным ртом и густыми бровями; он всегда выглядел сердитым и часто кричал; другая, что помельче, — тихая, с круглым бледным лицом и большими глазами. Я боялся обоих. Иногда появлялась и третья — жирная старуха в платье с кружевным воротником. Еще помню огромную брошь на ее груди и множество волосатых бородавок на лице. Первые двое звали ее «Эмили». Собравшись втроем, они плохо ладили. Эмили — моя бабушка по линии отца. Отца звали Генри, мать — Катарина. Я никогда не обращался к ним по имени. Я был Генри-младший. Все эти люди говорили на немецком, то же пытался делать и я.
Первые слова, которые я помню, были слова моей бабушки, произнесенные за обеденным столом. «Я всех вас похороню!» — заявила она, перед тем как мы взяли свои ложки. Эмили неизменно повторяла эту фразу, когда семья садилась за стол. Вообще, казалось, что нет ничего важнее еды. По воскресным дням мы ели картофельное пюре с мясной подливкой. По будням — ростбиф, колбасу, кислую капусту, зеленый горошек, ревень, морковь, шпинат, бобы, курятину, фрикадельки со спагетти, иногда вперемешку с равиоли; еще был вареный лук, спаржа и каждое воскресенье — земляника с ванильным мороженым. За завтраком мы потребляли французские гренки с сосисками либо лепешки или вафли с беконом и омлетом. И всегда кофе. Но что я помню лучше всего, так это картофельное пюре с мясной подливкой и бабушку Эмили со своим «я всех вас похороню!»
После того как мы перебрались в Америку, бабушка часто приходила к нам в гости, добираясь из Пасадены в Лос-Анджелес на красном трамвае. Мы же изредка навещали ее на своем «форде».
Мне нравился дом моей бабушки. Маленькое строение в тени перечных зарослей. Эмили держала множество канареек в разновеликих клетках. Один наш визит я помню особенно хорошо. В тот вечер бабушка накрыла все свои клетки белыми капотами, чтобы птицы заткнулись. Взрослые уселись в кресла и повели разговор. В комнате было пианино, я примостился у инструмента и, ударяя по клавишам, вслушивался в раздающиеся звуки. Больше всего мне нравились крайние клавиши верхнего регистра — их звуки походили на удары кусочков льда друг о друга.
— Скоро ты прекратишь это? — рявкнул отец.
— Пусть мальчик поиграет, — заступилась бабушка. Моя мать лишь улыбнулась.
— Этот карапуз, — поведала всем бабушка, — когда я попыталась вытянуть его из кроватки, чтобы поцеловать, ударил меня по носу! Они снова заговорили о своем, а я продолжил играть на пианино.