Боюсь что бог накажет
Страх Божий и страхи человеческие
Для любви в греческом языке есть несколько слов, с помощью которых люди выражают ее оттенки. Страх тоже бывает разный — от панического ужаса до благоговейного трепета. Какой страх приличен христианину, а какой показывает его духовную незрелость? Как отличить страх Божий от человеческих страхов?
В религиозности очень многих людей сегодня очень заметное место занимает страх перед наказанием. В советские времена вообще бытовало мнение, что верующие только потому и верят в Бога, что после смерти не хотят мучиться в Аду. Именно как страх перед адскими муками, которые ждут ослушников после их смерти, представляла православную веру атеистическая пропаганда. И надо сказать, делала это вполне профессионально.
Без сомнения, страх перед смертью и перед тем наказанием, которое вслед за нею последует, — это форма веры, но только чисто средневековая. Художники тогда изображали на фресках и картинах Страшный суд, адское пламя, чертей, которые мучают грешников и с гнусным смехом влекут их в преисподнюю и проч. Такого рода изображения можно найти практически в любом средневековом храме как на Востоке, так и на Западе.
Именно тогда появилось и отсутствующее в Священном писании выражение Страшный (!) суд — в Евангелии такого выражения нет, не знали его и христиане первых веков. Да и мы теперь понимаем, что страшен этот суд только одним — тем, до какой степени он прост. У нас не спросит Судия, как мы постились или как вычитывали правило, не спросит Он и о том, к какой Церкви мы принадлежали, какой символ веры исповедовали и как понимали тот или иной догмат. Он скажет просто: «Я был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня» или наоборот: «Я был наг, и вы не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня» (Мф 25:36 и след.).
Однако в Средние века религия большинства (разумеется, не вера преп. Сергия, но многих его современников) была основана именно на страхе перед посмертным или даже прижизненным наказанием. «Страх создал богов», — воскликнул один римский поэт и был по-своему прав, ибо говорил не о нашей вере, не о Боге, а о богах, и, следовательно, о языческих религиях. От язычников этот страх унаследовали христиане, особенно те, для которых вера была основана не на Евангелии, а на естественном для человека стремлении обезопасить себя перед лицом непонятного и, в общем, враждебного мира, где каждого на каждом шагу подстерегает какая-то неприятность.
В XVIII-XIX веках под влиянием бурного развития естественных наук и в результате того, что человек в течение этих двух столетий мало-помалу начал осознавать, что такое права человека, и чувствовать потребность не быть рабом в социальном смысле, страх этот стал проходить. В результате человек, освободившись от страха (чему можно только радоваться, так как страх — это всегда рабство, подавленность и зажатость, а Господь наш зовет нас к свободе), одновременно начал терять веру (а это уже беда!), но только по той причине, что эта вера была перемешана с чисто языческим по своей природе страхом. Страх этот еще в IV веке принесли в церковные стены те номинальные христиане, о которых говорит блаж. Августин, люди, крестившиеся и внешне ставшие христианами, но по сути оставшиеся язычниками.
Отсюда французский атеизм эпохи Вольтера, Дидро и Даламбера и наш — Писарева, Добролюбова и др. Люди почувствовали себя свободными от страха перед наказанием и из своей жизни удалили Бога. Трагедия людей этого времени и в их числе блестящих мыслителей, ученых и поэтов заключается в том, что они отказались от Бога в тот самый момент, когда появились удивительные возможности Его почувствовать, открыть Его для себя и для будущего.
Все случилось как в пословице: вместе с водой выплеснули ребенка, вместе со средневековыми предрассудками, которые неминуемо должны были уйти (и слава Богу, во многом уже ушли из жизни), человечество потеряло веру. Выплеснутым ребенком оказался Младенец, родившийся в Вифлееме.
Дети, которых учат бояться Бога и того, как Он накажет, в какой-то период своей жизни переживают то же самое, что пришлось пережить во времена Д. Дидро всей нашей цивилизации. Они перестают бояться, становятся безбожниками и отказываются в результате от какой бы то ни было нравственности. Ж.-П. Сартр рассказывает, как в детстве он прожег, играя спичками, ковер; сначала он ждал, что Бог, Который видит все, накажет его за это, а потом, когда наказания не последовало, понял, что бояться Его не нужно, а значит, как говорил Достоевский, «все позволено». Так в сердце будущего философа начали прорастать первые ростки неверия.
Рембрандт. Возвращение блудного сына
В «Откровенных рассказах странника» говорится, что к Богу ведут три дороги: раба, наемника и сына. Когда человек воздерживается от грехов «страха ради мук», это безуспешно и неплодно, таков путь раба, которым руководит страх перед наказанием. Путь наемника связан с желанием заработать себе награду.
«Даже и желания ради Царства Небесного если кто станет совершать подвиги, — восклицает странник, — то и это святые отцы называют делом наемническим. Но Бог хочет, чтоб мы шли к Нему путем сыновним, то есть из любви и усердия к Нему вели себя честно и наслаждались бы спасительным соединением с Ним в душе и сердце». В прошлом к Богу, быть может, вели три дороги, теперь, к концу ХХ века, стало ясно, что первая и вторая — тупиковые; идя по ним, можно прийти только к нервному срыву, погубить и себя, и многих вокруг себя людей.
И тем не менее даже мы сами иногда пугаем друг друга тем, что Бог за что-то накажет. «Бог наказал», — говорим мы о людях, у которых что-то случилось, если считаем, что они заслуживают наказания. Получается, что мы боимся Бога, как греки — Зевса, египтяне — Амона, а римляне — Юпитера. И при этом не замечаем, как сами становимся язычниками.
И тем не менее без страха Божьего нельзя! Это выражение встречается в Библии множество раз, и, разумеется, не случайно. Только надо понять, что такое этот страх, который учит мудрости (Притч 15:33), отводит от зла (там же, 16:6) и ведет к жизни (там же, 19:23), он чист (Пс 18:10) и, кроме всего прочего, заключается в том, чтобы ненавидеть зло (Притч 8:13). Однако это не ужас перед Богом и не страх перед наказанием. Бог не следит и не наблюдает за нами, но мы можем легко причинить Ему боль.
На вопрос, что такое страх Божий, исчерпывающий ответ дает Библия на латинском языке — Вульгата. За тысячу лет истории в языке Горация, Тибулла, Овидия и других величайших поэтов человечества накопился огромный словарный запас, латинские слова передают тончайшие оттенки смысла там, где почти всякий другой язык будет бессилен.
Одно греческое слово «фобос» (страх) по-латыни это и «pavor», и «metus», и «terror», но есть еще слово «timor», и именно этим последним переводится слово «фобос», когда речь идет о страхе Божьем. «Timor» (отсюда французское «timide» и «timidement») — это радостное робение или же страх причинить боль, обидеть, страх потерять. Это очень важно понять, чтобы наша духовная жизнь и наша жизнь в целом стала нормальной.
Я боюсь волка или носорога, но я, когда вижу птиц в саду, тоже боюсь, но боюсь спугнуть их громким голосом или резкими движениями. Кто-то боится маму, потому что она может выпороть, а кто-то другой боится свою маму огорчить или расстроить. Вот где кроется разница между чисто человеческим страхом перед чем-то страшным и тем страхом Божьим, который есть для нас всех сокровище драгоценнейшее.
Те сердитые православные молодые люди 90-х годов, для которых религия связана прежде всего со страхом перед Уставом, перед тем, как бы не нарушить пост или не совершить какого другого греха, мрачные, суровые, внешне похожие на иноков и монашек, выбрали сегодня путь раба. Понятно, почему — мы в советское время слишком долго были рабами, поэтому теперь избавиться от рабской психологии нам трудно, даже почти невозможно. Но это необходимо, иначе и мы потеряем веру, как потеряли ее наши прадеды и деды, отказавшиеся от Бога, ибо в Боге видели несвободу. Понять их можно. Отказываясь от Бога умом, они продирались к Нему сердцем; отвергая несвободу, они рвались именно к Богу, но только не знали, что тот, кто им так нужен, кого им так не хватает, — это именно Он, а не кто-то другой.
Безбожники конца прошлого века, которые уезжали в глубинку, становились там земскими врачами, акушерками и учителями, были в тысячу раз ближе к Иисусу, чем надутые охотнорядцы и чиновники, не пропускавшие ни одной обедни. Но эти чудные юноши и девушки нашего прошлого, которые могли бы стать настоящими святыми, в сердце горя Богом, увы, отвергали Его умом, не только не принимали Его, но презирали и даже ненавидели. А ведь на самом деле отвергали они не Бога, а только рабский к Нему путь. Так зачем же мы теперь снова сворачиваем на эту тупиковую дорогу?
Считая, что мы ходим в Церковь именно из-за страха перед наказанием, неверующие люди полагают, что религиозность унижает человека, подавляет его «я» и вообще делает нас рабами. Это действительно так, если видеть в страхе Божьем страх перед карой, наказанием или возмездием. Тех, кто так его понимает, религия на самом деле закабаляет и превращает в рабов.
Мы знаем тому множество примеров, ходить за которыми далеко не надо. Однако, если мы понимаем, что страх Божий — это не pavor или metus, а timor, вера наша дает нам крылья, открывает перед нами новые возможности и новые горизонты, дает новые силы. Именно в христианстве невозможное становится возможным. По слову Иисусову: «Человекам это невозможно, но не Богу; ибо все возможно Богу» (Мк 10:27).
В связи с этим уместно будет вспомнить и то, что слово «эвед», что значит служитель или соработник Божий и одновременно отрок, то есть ребенок, который уже вырос, но еще не совсем. С ним уже можно общаться как со взрослым, но при этом еще можно заботиться о нем как о ребенке — вот что такое «раб Божий»!
Один американский физик, прочитав в «Русской мысли» мою статью «Вера или идея», прислал мне письмо, в котором высказывает недоумение по поводу моих слов о том, что христианство начинается с коленопреклонения. Слова эти и стоящий за ними тезис мне очень дороги. Но… прочитав его письмо, я постарался взглянуть на эту фразу его глазами, взглядом образованного, умного и даже доброго ученого, который, однако, ничего не знает ни о христианстве, ни о богослужении, ни о мистическом опыте в христианстве. Взглянул и увидел, что эта фраза для человека, который ничего не знает о христианстве изнутри, а все только снаружи, изображает человека, задавленного или рабски склоняющего колени перед иконой в темном храме.
Священник Георгий Чистяков
Да, именно так может быть понято коленопреклонение христианина, если смотреть на него снаружи. На самом деле, однако, в нем выражается не рабская зависимость, покорность или страх, а совсем другое чувство — восторг: «Яко возвеличишася дела Твоя, Господи, вся премудростию сотворил еси» (Пс 103).
Это то чувство, которое удивительно полно выражено в прокимне, поющемся на вечерне в субботу «Господь воцарися, в лепоту облечеся» и далее.
Это чувство пережил всякий врач, который видел безнадежного ребенка выздоровевшим, всякая мать, встретившая своего сына после войны живым, да в конце концов — всякий ребенок, обнаруживший утром в день своего рождения у постели игрушки или книжки, о которых долго мечтал. И любовь, и благодарность, и счастье, и ощущение Его присутствия рядом, в общем, полнота, — вот что такое наше коленопреклонение, и ничто другое, во всяком случае — не страх. «Мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее… В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх» (1 Ин 4:16-18).
И тем не менее религия, основанная на страхе, чем-то привлекательна. Недавно вышла книжечка под названием «Рассказы сельских священников» (увы, анонимная, без имени составителя), в которой в извлечениях напечатаны заметки из журнала «Странник» за 1866 год.
На обложке чудная церковь, утопающая в купах деревьев, сельская дорога, изгородь, одним словом — русская идиллия. А внутри?
Рассказывается, как на Ильин день одна женщина, лишь только заблаговестили к обедне, отправилась в поле на свою ниву вязать снопы. На другой день вечером ехала она в телеге, лошадь чего-то испугалась, бросилась изо всей силы бежать. Женщина упала, и колесо телеги так сломало ее, что «страшно было взглянуть: кожа с ноги была содрана, кость переломлена, грудь истерзана, лицо, руки, одним словом — все изувечено». И умерла без покаяния.
Молодой мужик, уже женатый, не слушался родителей, пил и проч.; отец стал журить его, тот хотел ответить что-то резкое, но не успел, оперся рукою на окно, «от сильного натиска стекло лопнуло, разбилось и обрезало руку Алексею повыше кисти; кровь ручьем полила». Прошло шесть дней — несчастный скончался.
У одной бедной вдовы был сын, в день Покрова поехал он работать, и его «во время работы завалило глиной до смерти».
Бедная чиновница мучалась без средств к существованию с семерыми детишками и однажды в сердцах прокляла свою любимую дочку, та пошла с подругой на речку и утонула, причем подругу удалось спасти, а дочку несчастной вынули из воды умершей.
Что хочет сказать нам составитель? Зачем еще раз нам предлагается путь раба?
Если в религию добавлена изрядная доля страха, ее можно с успехом использовать как инструмент, в первую очередь в целях удержания общества под пятой той или иной власти. При ее помощи можно манипулировать общественным сознанием, удерживать людей от нежелательных шагов и т. п.
Первое время этот инструмент работает великолепно, но затем непременно обнаруживается, что он никуда не годится.
Использование религии в качестве инструмента оборачивается трагедией для всех. И для тех, кто ее так использует, и для народа, которым таким образом пытаются управлять, и для самой религии. Это всегда приводит к развитию сначала полной религиозной индифферентности, затем к взрыву безбожия и тут же к появлению новых исповеданий и новых религий.
Именно такой новой религией стал к концу XIX века марксизм, занявший в сердцах не худших людей России место Бога, вытесненного оттуда обязательностью говения, справочками об исповеди, которые надо было представлять по месту работы, и той атмосферой страха, которая нагнеталась при помощи статеек из журнала «Странник», переизданных непонятно почему в 1996 году.
Разумно было бы предположить, что указания издавать такие книги и вообще насаждать в православном народе атмосферу страха сегодня исходят от руководства КПРФ и даются, чтобы сделать нас более послушными, покорными и забитыми и одновременно с целью ослабить влияние Церкви на людей, дискредитировать ее в глазах населения и т. д. Однако это не так. Книги эти издаются вполне честными людьми и без каких бы то ни было дурных замыслов. Не в том беда, что их издатели кем-то наняты, а в том, что и они, а зачастую и мы сами хотим быть рабами.
Мы все выросли в эпоху рабства и с пеленок были рабами, уже в 3-4 года мы усвоили общеобязательную истину и до такой степени привыкли к своему рабскому состоянию, что на дороге к Богу тоже выбираем путь раба. Евреи в пустыне увидели в Моисее врага именно потому, что он освободил их от рабства (Исх 16:2-3), мы тоже видим врага в каждом, кто напоминает нам о том, что мы призваны к свободе (Гал 5:13), причем только по той причине, что к несвободе мы просто привыкли, она нам психологически ближе. Но именно несвобода, сковывающая наши сердца, мешает нам почувствовать Иисуса, в Церкви мы видим установления, требования, запреты и не чувствуем Его опаляющего присутствия и той радости, о которой так замечательно говорит автор «Откровенных рассказов странника».
В советской школе детей учили знаниям, ориентировали на факты, развивали их память. Учили быстрому чтению, а надо бы учить чтению медленному, но вдумчивому. Но никто не развивал их чувства. И вот теперь, придя в Церковь, они тоже хотят все знать и о Боге, и об истине, и о православной вере. И не понимают, что главное здесь не знать, а чувствовать. И эта ориентированность на знание делает нас какими-то неживыми, нас с нашей рабской психологией превращает еще и в рабов нашего собственного ума и его неминуемо ограниченных возможностей, а поэтому мы все еще не в силах погрузиться в Бога как в Океан подобно автору «Откровенных рассказов…».
Мы все время и везде ищем врагов, еретиков, проверяем нашу веру по правилам, как ученик сверяется с ответом в задачнике, друг друга пугаем Богом, видя в Нем, быть может, и доброго, но рабовладельца, ибо мы — рабы.
Нам кажется, что все вокруг плохо, ужасно, так плохо, как не было никогда раньше. Именно так пишут сегодня во многих душеспасительных книгах: «Россия никогда не знала таких преступлений, которые сегодня терзают наше общество» (А при Ленине? А при Сталине? Нет, как бы ни было трудно сейчас, при них преступления были много чудовищней!). И поэтому мы до сих пор не в силах воскликнуть вместе с архиепископом Иоанном (Шаховским): «Земля в солнечном дыму от любви Господней». А ведь это действительно так.
Из книги «Размышления с Евангелием в руках», М., «Путь», 1996 (тж. М., «Новый ГрадЪ», 2008)
Как случилось, что Небесный Отец внушает некоторым из нас ужас? Божьи дети на грани нервного срыва
Приблизительное время чтения: 11 мин.
На сайте журнала «Фома» уже долгое время существует постоянная рубрика «Вопрос священнику». Каждый читатель может задать свой вопрос, чтобы получить личный ответ священника. Но на некоторые из вопросов нельзя ответить одним письмом — они требуют обстоятельной беседы. Какое-то время назад к нам пришел непростой вопрос: «Как справиться со страхом смерти» (читать письмо).
На вопрос читателя отвечает психолог Александр Ткаченко:
Есть страх спасительный, не позволяющий совершить грех там, где без него человек мог бы и согрешить. И есть страх, выжигающий душу, вгоняющий человека в уныние, лишающий его малейшей надежды. Умение отличить один страх от другого приходит только с опытом, который, как говорил Пушкин, «сын ошибок трудных». Поэтому нет ничего удивительного в том, что христианин может перепутать отравляющий страх отчаяния с целительным страхом Божьим. Между тем духовное различие между ними можно увидеть по простому маркеру.
Страх отчаяния не приводит человека к покаянию и изменению своей жизни. В нем нет надежды. Испытывая его, человек полностью перекладывает ответственность за свою погибель на Бога, устроившего мир так, что люди могут в нем погибнуть.
И вместо того, чтобы хотя бы попытаться исправить свою жизнь, такой человек продолжает грешить и бояться будущего наказания, которого, как ему кажется, избежать невозможно.
Страх же Божий, напротив, питается надеждой на то, что Бог действительно всемогущ, а значит, способен исправить даже то, что уже невозможно изменить никакими человеческими усилиями. И нужно лишь постараться не грешить впредь, не повторять сделанных ошибок. Да, на первых порах этот страх тоже может оказаться мучительным чувством. Но постепенно, по мере оставления тяжких грехов, он переходит в свое новое качество, о котором в очень трогательных образах говорит преподобный Иоанн Кассиан Римлянин: «Это такой страх, которым сын страшится нежнейшего отца, или брат брата, или друг друга, или супруг супруги; здесь мы боимся не наказания или укоризн, но малейшего оскорбления любви и всегда находимся в величайшем опасении, чтобы не только каким-нибудь поступком, но даже и словом не охладить горячности любви к нам».
Не ужас неизбежного наказания, а желание сохранить сокровище взаимной любви и радости в отношениях с Богом — вот то состояние, к которому призван христианин в итоге. Да, к этому состоянию нужно еще прийти через первоначальный страх мучения, потому что грубые грехи приходится отсекать от души жесткими способами. Однако даже на первом, болезненном этапе проживания этого чувства, человек, испытывающий страх Божий, сохраняет надежду на свое спасение и верит в любовь и милосердие Бога.
Впрочем, все это можно в подробностях прочитать в творениях святых отцов нашей Церкви. А в этой статье мне хотелось бы немного поговорить о другом аспекте этой проблемы. О тех причинах токсичного страха, которые носят не столько духовный, сколько психологический характер. Некоторые из них мы сейчас попытаемся здесь рассмотреть.
У многих из нас были проблемы с отцами земными — и они искажают наш взгляд на Отца Небесного.
Бога не видел никто никогда — эти слова апостола Иоанна Богослова свидетельствуют о важной истине — человек не просто не видел Бога. Он не может увидеть Его в принципе, никогда и ни при каких обстоятельствах. Сотворенное существо не способно увидеть своего Творца лицом к лицу, это два совершенно разных уровня бытия. Однако психика человека устроена так, что для любого нового понятия он непременно ищет аналогию из своего опыта. И самой близкой из всех аналогий образа Бога для человека, видимо, оказался образ земного отца. Иначе бы Иисус Христос не употреблял в Своих проповедях именно этот образ с такой настойчивостью.
Бог в словах Спасителя — это не восточный деспот, способный щедро награждать особо отличившихся перед ним и жестоко карать тех, кто в чем-то провинился. Он — любящий отец, всегда готовый с нежностью принять даже самого заплутавшего и опустившегося из своих многочисленных детей. Этот образ был для иудеев абсолютно новым, тем более что Иисус употреблял для него нежное доверительное слово, которым дети в иудейских семьях обращаются к любимому отцу: «авва» — не просто «отец», но — папочка. Тот, кто любит тебя всем сердцем, кто всегда о тебе помнит, даже если ты обиделся на него и ушел на сторону далече, кто очень надеется на твое возвращение и кто готов отдать за тебя всё, включая собственную жизнь. Видимо, такими были благочестивые отцы в Иудее во времена евангельской проповеди.
Однако сегодня этот образ воспринимается многими людьми совсем по-другому, хотя Бог, конечно же, остался таким же любящим нас Отцом. Причина этих изменений — в глубоком кризисе самого института отцовства. Протоиерей Федор Бородин говорит об этом так: «. трагедия нашего времени в том, что разговор о христианстве в предыдущее десятилетие очень хорошо было начинать с притчи о блудном сыне. А сейчас я прихожу в класс школы, и понимаю, что почти все, кто там сидят, не живут с папами, они не знают, что такое нормальный отец. И вот этот пример, который Господь взял для того, чтобы рассказать, что Бог ждет любого кающегося человека и в любой ситуации готов принять, — он сейчас требует дополнительного разъяснения, он перестал быть внутренне очевидным примером для человека».
Если продолжить эту мысль, то можно сказать также, что в ряде случаев образ отца оказывается для людей неприятным, откровенно страшным или даже ужасным. Отец, орущий на детей и жену, поднимающий на них руку, унижающий их всевозможными способами. Отец, безвольно валяющийся на диване перед телевизором с бутылкой пива в руке. Отец, изменяющий матери, заведший на стороне еще одну семью. Наконец, отец, который, зачав ребенка, навсегда ушел из его жизни, бросив их вместе с матерью еще до его рождения. Увы, все это сегодня отнюдь не исключительные случаи, и встретить в обществе подобные «примеры» больного отцовства можно куда чаще, чем хотелось бы.
Но образ отца и образ Бога, в силу того, что это самая близкая аналогия из доступных нам, связаны в нашей психике архетипически, вне зависимости от качества земного отцовства. Поэтому человек неосознанно переносит все известные ему качества земного отца на образ Бога.
Если опыт общения с собственным отцом был у человека больным и тяжелым, многие черты такого общения могут отпечататься и на его взаимоотношениях с Богом. И тогда все слова Спасителя о милосердии и любви Отца Небесного просто пройдут мимо его внимания.
Вместо них в памяти будут оставаться лишь те места Евангелия, где говорится о страшных наказаниях грешников, суровом суде, беспощадной каре и прочих образах, укладывающихся в его эмоциональный опыт: «отец — это тот, кто может причинить боль».
Так человеческий грех калечит психику ребенка, выворачивая наизнанку важнейший принцип восприятия Евангелия. Там, где должно было возникнуть полное доверие и открытость во взаимной любви, у людей, травмированных их отцами, может появиться либо холодная отстраненность: «буду стараться делать все, что положено по заповедям, лишь бы меня оставили в покое»; либо страх: «каким бы добрым ни был Бог, от Него все равно нужно ждать чего-нибудь плохого»; либо полное отчаяние как предельная форма этого страха: «что бы я ни делал, Бог все равно найдет повод меня уничтожить».
Все это, повторюсь, относится скорее к области психологии. Однако подобные проблемы могут всерьез отразиться и на духовной жизни человека, когда образ собственного неблагочестивого отца заслоняет и даже подменяет в его душе образ Отца Небесного.
С точки зрения психологии эту проблему можно и нужно решать при помощи психотерапии у специалиста, работающего с детскими травмами и их последствиями.
С духовной же точки зрения, наверное, стоит перенести центр своего внимания на более яркое откровение Бога о Себе. Дело в том, что Иисус проповедовал в мире, который еще не знал Его как воплотившегося Бога. Поэтому образ благочестивого любящего отца был для Его слушателей самой близкой аналогией, позволяющей понять, каков Бог в отношении к людям. Однако сегодня у нас есть куда более точный и проявленный в мельчайших деталях образ Бога Отца. Это — Сам Иисус, Его земная жизнь, описанная в Евангелии. Всматриваясь в это описание, можно составить для себя такое представление о Боге, где уже не будет леденящих кровь сопоставлений с печальным опытом собственного детства. И останется лишь исполненный милосердия образ смиренного и кроткого сердцем Царя, который трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит (Мф 12:20).
Другая психологическая предпосылка для возникновения безысходного страха и обреченности в отношениях с Богом — повышенная тревожность. Один из главных ее признаков — неспособность переносить состояние неопределенности.
В ситуации, где есть хотя бы один шанс на неблагополучный исход событий, человек с повышенной тревожностью будет полностью сосредоточен именно на этом шансе, сколь бы маловероятным он ни был. Этот страх перед возможным поражением бывает настолько мучительным, что человек готов еще до его наступления в реальности заранее признать себя проигравшим. Для него это становится парадоксальным способом хоть как-то взять ситуацию под свой контроль и уменьшить терзающее его состояние неопределенности. Тут вполне уместен известный афоризм «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». И хотя в случае повышенной тревожности ужас является скорее следствием его субъективных эмоциональных процессов, однако тревожному человеку от этого ничуть не легче.
Такие люди очень не любят ситуации соревнования, «игры на вылет», когда для того, чтобы стать победителем, нужно очень постараться, обойти всех прочих и т. д. Если вдруг оказывается, что где-то в их жизни возникает такое условие, они предпочитают выйти из этого дела еще до его начала. Так, человек может отказаться от попытки поступить в престижный вуз с высоким конкурсом или познакомиться с красивой девушкой, у которой много поклонников: ведь он уже признал себя недостойным, «сошел с дистанции».
Но в Церкви эта ситуация соревнования оказалась очень жесткой: либо — спасение и …не видел глаз, не слышало ухо и не приходило на сердце человеку то, что приготовил Бог любящим его, либо — вечная погибель и …там будет плач и скрежет зубов. И у тревожного человека «включается» обычный травматический шаблон: он сразу же видит себя погибшим, мучимым, бесконечно страдающим.
Однако в отличие от ситуаций бытовых, в этой метафизической «вилке» между спасением и погибелью у него уже нет возможности выйти из игры, потому что какого-то третьего положения здесь не предполагается: ты наследуешь или Царство, или геенну. А жить десятилетиями с мыслью, что ты — грешник, обреченный на вечную погибель, для тревожного человека невыносимо тяжкий груз.
Если разрушающий душу страх вызван чем-то подобным, тогда прежде всего важно понять, что проблема здесь не в Боге и не в христианстве, а в индивидуальных особенностях психики. И пока эта проблема не будет решена с помощью психотерапии, повышенная тревожность человека так и будет отбрасывать свою мрачную тень на его духовную жизнь, заставляя видеть себя безнадежно погибшим, а Бога — безмерно жестоким.
У людей же, чья тревожность и неудержимое стремление контролировать свое будущее бывают преодолены, исчезают и такие страхи, поскольку они целиком были порождением этого негативного эмоционального состояния.
Наконец, есть простое аскетическое правило о разумном соотношении между страхом наказания за грех и упованием на Божье милосердие: когда собираешься согрешить — вспомни о наказании, чтобы не впасть в грех, но когда грех уже сделан — вспомни о милосердии, чтобы не впасть в уныние.
Однако дьявол норовит вывернуть наизнанку и эту спасительную последовательность. Сначала он через помыслы уверяет человека, что грех, дескать, не так уж и велик, а Бог милостив и все простит. Но потом, после совершения греха, этот же злой дух ввергает человека в бездну отчаяния, внушая ему, что грех его безмерен, а Бог — неумолим. И там, где человек попался в эту бесовскую ловушку, в его душе воцаряется страх перед неотвратимым возмездием, плавно переходящий в откровенную вражду на Бога.
От этой духовной болезни у святых отцов нашей Церкви есть надежный рецепт, выраженный, например, в словах святителя Тихона Задонского: «Прежде греха правосудие Божие представляй себе, чтобы не согрешить; но когда преступишь черту и согрешишь, помышляй о величестве милосердия Божия, да не впадешь в отчаяние Иудино. Потому что каково величество Его, такова и милость Его. Сколько у тебя грехов ни есть, и как бы велики ни были, у Бога еще более милости и щедрот: только кайся и впредь грешить берегись…».
Христианин с самого начала своей духовной жизни в Церкви оказывается в ситуации между страхом и надеждой. Это постоянное пребывание между двумя противоположными состояниями требует серьезного напряжения.
И если человек чувствует, что ему не хватает на это духовных сил, значит, нужно искать ресурс для их укрепления.
Сбили с пути спасения неверные мысли о Боге — ищи правильные ответы на свои вопросы у опытных духовников и в творениях святых отцов. Мешает доверять Богу собственный травматичный опыт — найди хорошего психотерапевта и реши наконец свои психологические проблемы, ведь ты уже взрослый и самостоятельный человек. Не можешь справиться с унынием и страхом сам — ищи друзей, которые тебе помогут, как помогли друзья евангельскому расслабленному.
В общем, пользуйся любыми доступными тебе средствами. Только не отпадай от Бога, не принимай в душу помыслы о Его беспощадности и равнодушии к твоей участи. И потихоньку привыкай жить в условиях частичной неопределенности во всем, потому что других условий в этом мире просто нет.
А главное, помни: заслужить спасение невозможно. Бог спасает нас не за наши заслуги. Он готов каждому дать спасение исключительно по Своей любви к нам. Тот, кто это понял и готов довериться Богу, будет спасен непременно. А вот единственный гарантированный способ отпасть от этого спасения — перестать верить в милосердие Божие. Во всех остальных случаях Бог просто не даст Своим всемогуществом погибнуть тому, кто продолжает верить в Него как в Спасителя. Надежду на это Церковь предлагает каждому из нас в удивительных словах утренней молитвы ко Христу: «Ты сказал, о Христе мой: „Верующий в Меня будет жить и не увидит смерти вовеки“. Если же вера в Тебя спасает потерявших надежду, — то вот, я верую, спаси меня, ибо Ты — Бог мой и Создатель. Да зачтется же мне вера вместо дел, Боже мой, ибо не найдешь Ты никаких дел, оправдывающих меня. Но вместо всех них пусть будет довольно этой веры моей, — пусть она отвечает, пусть она оправдает меня, пусть она покажет меня участником славы Твоей вечной. Да не похитит же меня сатана и да не похвалится тем, что отторг меня от Твоей, Слово Божие, руки и ограды. Но хочу ли, или не хочу, спаси меня, Христе, Спаситель мой, скоро приди ко мне на помощь, поспеши, я погибаю, — ибо Ты Бог мой от чрева матери моей!»
Читайте также ответ протоиерея Игоря Фомина Не лишайте Бога возможности вас спасти.